Васильковая радость

Осень, чуть пряная, шершавая на ощупь, но глянцево-грязная с виду.

      Апельсиновые пряники и васильковый чай с бергамотом, неловкие взгляды и смущенные лица на уютной, октябрьско-пледно-чайной кухне. На губах горчат остатки осени, с привкусом цитрусовых. Октябрь укутывает в тёплые шарфы, оставляя клетчатые узоры/метки, в памяти угрюмых прохожих, впечатывая твой образ исключительно, как «каштаново-клетчатый». Васильковая радость мостится где-то на языке, на кончике сладко-восприимчивой зоны, хочется верить, что август сластит, не отдавая горечью золотистого хмеля где-то на краю языка. Осень мечтает. Рыже-красно-зелено-жёлтые ленточки в морковных косичках грустной проказницы, раскрашивающей лужи в бензиново - радужный. Пока хозяйка трёх месяцев пишет строчки стихов на асфальтовых запястьях, высунув язык, видимо, от старания, на её невидимках ютятся воробьи, забавно хохлясь и прижимаясь, друг к другу. Солнце ласково целует лицо, мягко обводя рукой нос и щёки, оставляя веснушки. Хочется «касаться, касаться и касаться!» мягкой кожи на чужих/родных руках. Дефицит тепла появляется в самый нужный и ненужный момент. Желание уткнуться носом этому «кролику» в плечо и обвить руками шею, выплёскивается за края, грозясь перекатить за 9 баллов. От этого хочется выцеловывать заветное: «точка-точка-точка, тире-тире-тире, точка-точка-точка», на чужой шее/руках, пока сердце выбивает стаккато, под ритм несдерживаемого «SOS». Хочется упрятать в самом дальнем и тёмном углу чердака, этого недо-льва из сказок о Элли, с лавандовым спокойствием в глазах. Что-то родное и тёплое, безмерно нужное и пылающее где-то под рёбрами, растекается по телу, умиротворенно и сонно скользя по венам, смешивая кровь с остаточным переизбытком летнего недоразумения. На лице невольно проскальзывает улыбка, и руки на автомате тянутся к лицу, чтобы укрыть выступивший румянец на щеках. И горечь коньячного настроения в золотисто-карих глазах, уступает умиротворённо-лавандовой нежности, и немного имбирной пряности где-то на краю радужки. Пушистый, до боли уютный и родной «кролик» мягко улыбается, рассказывая о чём-то таком, что хочется просто конспектировать, пряча на помятых страничках любимой книги, с пометкой «важно» на такие случаи. В голове мелькает мысль о том, что неплохо было бы коллекционировать ароматы, как пресловутый парфюмер, где-то на закоулках Прованса. Прятать несуществующие огоньки от ветров, пылающие где-то под ребрами, как терпеливый Кай, укутывая ранимые цветы в тёплый-тёплый настил клетчатого пледа, и утянуть в долгие объятья, не давая осколкам добраться до сердца. Чонгук перебирает в руках кофейные зёрна, насыпанные в стеклянную ёмкость, «так, для красоты», искоса поглядывая на хёна, улыбаясь уголками губ. «Гукки~и», кажется слишком мягким и тёплым, хочется произносить это имя из раза в раз, пробуя на вкус и удивляясь его мягкости. Чонгук – это детские сказки, ожидание праздника, в пластиковых коронах и такие уютные, по своей сути, бессмысленные разговоры на кухоньке о грядущих погодных условиях и пекарне за ближайшим перекрестком. Тэхён - другое. Тэ и в самом деле немного другой. Немного странный, человек с другой планеты, прогуливающийся автостопом по галактике. Тэхён – что-то загадочное и необъяснимое, действия, понятные лишь ему самому, реплики и планы космического масштаба и космической же глупости, и тёплая прямоугольная улыбка широкого спектра счастья. Хочется с головой окунуться в сказочный мир сахарной ваты, кутаясь в Чонгуково пальто, утыкаясь куда-то в шею. Создается впечатление, что васильковая радость все дальше и дальше, а пёстрая терпковато - спелая осень, горчит на губах и языке, отдавая привкусом вечности. Осенью хочется согреться. Легкий румянец не сходит со щёк даже при температуре +22, в квартире с горячим чаем и соком в придачу. Тэ усмехается пытливости Гука, разглядывая оранжевый напиток в прозрачном бокале, устремляя взгляд на «восприимчивого кролика». - Разлить сок по бокалам была твоя идея? Чонгук пожимает плечами, тем самым говоря: «ничего не знаю, так и должно быть!» - У нас нет кружек. Только бокалы. Довольствуйся тем, что есть – обворожительная полу-наигранная улыбка и глупая гавайская рубашка, оставшаяся с прошлой поездки, делают Чонгука – Чонгуком. - Выглядит так, как будто нам по 16 и не продают алкоголь, но хочется выглядеть пафосными и взрослыми, создав эту иллюзию, свидания и наличия спиртного. Гук закатывает глаза, мысленно уже вылив этот сок на его обворожительную и неприкосновенную шевелюру. За окном слышатся отголоски прошлого, с опьяняюще жаркими летними деньками, мыслями о невесомых, тёплых прикосновениях крепких рук куда-то под футболку. Ощущение смешиваются с горьким привкусом морского бриза на языке, а глаза нежно и бережно укрывают руки ветра, и теперь кажется, что васильковой радости и вовсе не осталось, а на губах горчит красновато-желтая одурь. - Чонгук-а – тянет Тэхён, умиротворенно прикрывая глаза, стараясь как можно сильнее укутаться в плед. - М? - Что дальше? Вопрос не из лёгких сам по себе, и уж тем более Чонгук не хотел услышать его из уст Тэ. Потому что: «ну зачем же ещё, хён?». Он и сам не знает, что будет дальше, он не может предположить, что будет дальше, загадывать на несколько дней вперед не в его прерогативе. Может быть, завтра на мир обрушится катастрофа вселенского масштаба, и кто тогда будет рассматривать его планы и перспективы? Чонгук вздыхает и опускается на корточки перед Тэхёном, заворожено изучающим кусочки сахара. Действительно, дельное занятие. - Тэ, - бормочет Гук, кладя руки на колени своему хёну, - «Чонгук и Тэхён навечно», помнишь? Брюнет улыбается, как всегда тепло и непринужденно и от этого в сердце что-то ёкает, а на языке, кажется, вновь сластит васильковое лето. - Я ещё не настолько выжил из ума, чтобы не помнить то, что сам написал на песке, Чонгукки. - Я не знаю, что будет завтра, но… - пальцы невольно переплетаются и от тепла чужих/родных рук становится легче – Меня полностью устраивает то, что есть сейчас. Даже если завтра мир падёт и начнется хаос, я буду любить тебя, как и прежде Тэхён-а. Тэхён улыбается своей тёплой прямоугольной улыбкой, а в глазах отливает горькая пряность, чистоты и свободы миров. Горечь желает остаться где-то в июле/августе, прильнув к горлышку прохладительных напитков, приложив ко лбу холодную бутылку, в раздумьях о предстоящей осенней маяте. Хочется дышать полной грудью, буравить взглядом вид за окном и чувствовать приторно-горький вкус брусники на кончике языка. - Ну и? - Что? – Тэ недоумевает и хмурит брови. - Я тут толкнул такую трогательную речь и не услышал ничего в ответ. Даже признания! Я разочарован в тебе Тэхён. Чонгук уже хочет продолжить спектакль в театре одного актера и строить из себя буку, на протяжении ближайшего получаса, но не успевает театрально уйти, как чужая ладонь накрывает его запястье. - «Ты мой», помнишь? Чонгук не успевает ответить, как Тэхён притягивает хёна к себе, невесомо целуя и обвивая руками шею. А тем временем, ванильная сладость, оседает в лёгких толстым слоем мороженого, угнетая и без того удручённо – обнадёживающее состояние. Постепенно в моду снова входят тёплые коты, греющиеся у батареи, а на смену кофтам и свитерам, в количестве, не менее двадцати, приходят тёплые объятья родного хёна.