***
…очередное судно, снова множество людей; воздух искрил от эмоций — страх, отчаяние, боль, непонимание, тревога, гнев — в этом коктейле можно было найти всё. Медицинский персонал прибывшего для спасения корабля по мере сил оказывал первую помощь нуждающимся, всюду сновали с одеялами и сухой одеждой. Толпа бурлила, но бурлила тихо, старательно сдерживаемая совместными силами дворецких королевы и отпрысками Мидфорт, стоит позже выразить им отдельную благодарность… Пострадавшие наперебой делились друг с другом ужасами пережитого, кто-то плакал, кто-то грозился жаловаться властям. Смешные. Никто из них даже не подозревал об истинном положении вещей. С другой стороны, меньше знаешь — крепче спишь, так вроде говорят? В неведении есть свои плюсы. Удостоверившись, что Элизабет в порядке, я почти сразу забыл о ней. Не стоило, пожалуй, переживать, раз выяснилось, что она способна сделать куда больше, чем я предполагал, но долг требовал убедиться, что невеста в надёжных руках. Мне не было дела до остальных — они могли позаботиться о себе сами. Чистое голубое небо, виднеющееся из иллюминаторов каюты, заменило бледно-розоватую лазурь восхода. Спокойная гладь воды, не единого тёмного пятна за бортом, ни единой капли крови. Если закрыть руками уши, можно даже не слышать суетливые голоса за дверью. Иллюзия абсолютной непричастности к прошедшему кошмару, словно луна и правда забрала с собой всё показанное за последние часы, как дурной сон. И я бы даже поверил в то, что это действительно он, вот только… Взгляд скользит по бледному лицу, на котором местами сохранились алые брызги и разводы в обрамлении угольно-чёрных прядок. Испорченный фрак грудой тряпья лежит у кровати, рядом валяются ошметки бинтов. Пахнет медикаментами и морской солью, неприятно режет обоняние. Себастьян выглядит почти буднично, если не считать чёртовой раны на груди. Сейчас она была закрыта бинтами, но это абсолютно не отменяло факта, что, сдав меня на руки персоналу судна, он вдруг покачнулся, привалился к стене и отключился. Такого не ожидал даже я, привыкший к своему «дьявольски хорошему дворецкому». Эдвард не без посторонней помощи перенёс демона в одну из кают, где пожилой врач, оказав возможную в данных условиях помощь, спокойно сказал: «Мужчина может не дожить до прихода корабля в порт». Мне не составило труда изобразить волнение за слугу, чтобы вытурить посторонних и остаться с ним. Не дожить? Чушь! Хочется смеяться. Смеяться и плакать в голос, забыв обо всём — о гордости, о цели, о собственноручно созданном образе уверенного в себе графа, не знающего слова «Поражение». Но память, воспоминания — обоюдоострый нож в руках разумных. Иногда быть человеком — всё равно что быть проклятым. Голова ломится от мыслей и событий: корабль, ожившие мертвецы, способности Лиззи, жнецы, Гробовщик, лодка посреди множества жадных до моей души тел. И горящие алым глаза Себастьяна, служившие единственной константой в этом сошедшем с ума мире. Печать ноет и болью отдаёт в висок. Такого не случалось раньше. Он выполнил свою часть договора — я жив, отделавшись лишь ссадинами, синяками и небольшим переохлаждением. «Удар косы смерти невыносим даже для такого, как я». «Слугу не нужно спрашивать. Отдавайте приказ». Устроившись на краю постели, раз за разом прокручиваю слова демона. Его возможности выходят далеко за рамки человеческих: он не нуждается ни во сне, ни в пище, однако это, как оказалось, не делает его неуязвимым. Тот, кто в открытую смеялся над человеческим оружием и поведением жнецов, оказался заперт в ловушку человеческого же тела — единственное логичное объяснение из тех, что приходили мне в голову. Маскировка стала слабостью. Какая ирония. Истинную форму Себастьян при мне принимал лишь несколько раз за время нашего своеобразного союза, и то — не позволяя мне себя увидеть. Но этого было достаточно, чтобы ощутить её мощь и сказать с уверенностью: в ней демон чувствует себя намного свободнее. И хотя по негласному правилу он обязан до последнего моего вздоха «быть идеальным дворецким семьи Фантомхайв», сохраняя иллюзию человечности, сейчас это, кажется, сыграло злую шутку с нами обоими. Вытягиваю руку, проводя кончиками пальцев вдоль белой простыни, укрывающей неподвижное тело. Мне откровенно не по себе. Мы и раньше попадали в переделки. Легко можно сбиться со счёта в попытке пересчитать, сколько раз меня пытались убить и сколько раз Себастьян спасал меня. Да и со жнецами не в первый раз сталкиваемся. Так в чём беда? «Может ли быть так, что Гробовщик чем-то отличается от других жнецов? Грелль, помнится, в одной из стычек тоже смог ранить Себастьяна, но оправился тот гораздо быстрее», — размышления под эхом звучащий в голове рёв живых мертвецов не давали покоя. Однако над всем этим главенствовало одно стойкое чувство — волнение. Демон выглядит безобидно, почти беспомощно. В лице застыло нечитаемое выражение. Странно и непривычно — видеть его таким… Слабым? Стискиваю зубы. Беспокойство кружит в груди глупым непоседливым зверем, ударяя в самые разные струны подсознания. Ещё немного, и оно перерастёт в страх, чего мне хотелось бы меньше всего. Страх отупляет, обездвиживает, забирает силы. Он бесполезен. Так не должно быть. Всё это — неправильно. Сдёргиваю повязку, слегка надавив на закрытое веко пальцем в попытке унять неприятное жжение пентаграммы. Я не знаю, что делать, а единственный, кто может помочь найти ответы, по какой-то нелепой случайности лежит без сознания. Нонсенс. По условиям контракта Себастьян должен защищать меня, но вариант того, что он сам может пострадать, не рассматривался. «Страдающий демон. Вот же нелепость…» Повинуясь внутреннему зову, упираюсь одной рукой в подушку и прижимаюсь лбом к холодному лбу дворецкого. Едва ощутимое дыхание невесомой прохладой касается кожи. Я никогда не задавался вопросом, какие из функций, свойств, особенностей человеческого тела присущи самому демону, а какие являются лишь игрой на публику — дешёвым театром, имитацией, чтобы избежать лишнего внимания. Необходим ли ему воздух, чтобы дышать под водой? Необходим ли воздух вообще? А кровь? Настоящая ли она? Может ли он умереть от столь глубокой раны? До определённого момента мне хватало знания, что оружие и любая сколь бы то ни было весомая людская сила бессильна против него. Всё остальное не так уж и важно. Свободной рукой стаскиваю левую перчатку Себастьяна. Ткань на ощупь неприятна и немного влажна, хранит на себе кровь. Много крови. Пентаграмма на тыльной стороне его ладони едва пульсирует под пальцами, острыми выступами рисунка как будто царапая кожу, — или то уже игра воображения? Очередной выверт вконец сошедшего с ума подсознания… Это стало бы трагикомичным, хоть и незапланированным эпилогом жизни графа Сиэля Фантомхайва. Явным отступлением от намеченного сценария и перспективы отдать душу демону. Наверное, следовало порадоваться? Усмешка выходит скомканной и натянутой. Я слишком привык к присутствию его в жизни, присутствию постоянному и неотъемлемому, естественному в любой ситуации. Он стал для меня — мальчишки, в раз потерявшего всё, — кем-то большим, чем просто телохранитель или дворецкий. Какая-то часть меня, наиболее человечная из всех, отчаянно отказывалась называть это привязанностью — глупо и неосмотрительно по отношению к тому, кто, очевидно, искренне желает заполучить тебя в роли обеда. Но иного объяснения причин мелкой внутренней дрожи в минувшие часы не имелось. Склоняю голову, прижимая ладонь к пентаграмме, стискиваю чужую руку. — Эй… Ты в самом деле решил так просто отказаться от меня, Себастьян? Кажется, я должен был сказать совсем другое. Должен был вести себя иначе. Кричать, рычать от злости и приказывать очнуться, взывая к контракту и необходимости завершения миссии. Или порадоваться тому, что моя душа вдруг снова может стать моей. Не только номинально. Но это только кажется. Потому что в реальности, смотря на того, кто так легко притворялся человеком, заменив мне и семью, и школу, и близких друзей, я всем своим измождённым бесконечными испытаниями сердцем желал лишь одного: чтобы он очнулся.***
Несмотря на свою природу, демоны на самом деле крайне любопытны. Человеческие грехи и пороки, души, охваченные страстями и желаниями, — всегда лакомые куски для голодных, но и они со временем превращаются в нечто однообразное, привычное, а оттого невыносимо скучное. Идут года, века, тысячелетия, но некоторые вещи не меняются. Будучи молодым и неопытным, я, пресытившись первородной жаждой убийства, возжелал познать пределы своих возможностей, границы влияния статуса, с которым родился. И я познавал, учась, меняясь и перестраиваясь, пока не стал тем, кем являюсь сейчас. Проходя всё с той же полуулыбкой мимо череды человеческих драм и катастроф, не особо запоминая лица, научившись извлекать выгоды из своего существования. Но по воле откровенно щедрой госпожи Фортуны пребывать в состоянии беспамятства мне не приходилось никогда. Остатки демонической сущности, загнанные в угол мысли, потеря контроля над собственным телом — дурная всепожирающая темнота, не имеющая ничего общего с тем, к чему я привык. Подарок косы смерти спятившего жнеца для того, кто не нуждается даже во сне. Смех, позор, да и только. Блуждая в туманных лабиринтах собственного сознания, уже ненароком смирившись с неожиданным и досрочным возвращением в Ад, обречённым на очередное столетие скуки и голода, внезапно ощущаю тяжесть в груди. Пентаграмма вспыхивает фиолетовым мерцанием. Чувствую расползающееся по телу тепло, медленно возвращающее контроль. — Эй… Ты в самом деле решил так просто отказаться от меня, Себастьян? «Себастьян? Ах, да… Теперь это моё имя. Человеческое имя? У меня? Точно. Кличка собаки. Я же теперь…» Возвращаюсь в реальность резко, как на судорожном вдохе ещё недавно утопающего. Глаза распахиваются, полыхнув маревом вокруг вертикального зрачка, а руки инстинктивно прижимают к себе что-то теплое и невероятно живое. — А я уж было обрадовался. Думал, ты решил пустить наш контракт коту под хвост, — наигранно возмущённо и абсолютно неубедительно. — Господин. Вспоминаю. Корабль, жнецы, удар и множество жадных до чужой души монстров. До души, что принадлежит лишь мне одному. Защитил, не позволил забрать. Чтобы не создавать ненужных сплетен, даже позволил врачам его осмотреть. Думал, что справился. А потом… «Тьма меня раздери». — Кажется, я несколько недооценил возможности жнецов. — Ага, — глухо доносится в ответ. Темноволосая голова, будучи прижатой к моей шее, немного поёрзав, успокаивается, замирает. Чувствую, как перестаёт полыхать печать, сглаживая невидимые человеческому глазу нити связи. Кто бы мог подумать, я чуть было не нарушил одно из главных требований своего господина. Непростительно. — Сколько? — Почти четыре часа с того момента, как нас забрали с лодки. Мысленно проклинаю Гробовщика с его игрушкой и всеми живыми мертвецами вместе взятыми. Дважды. Обещаю найти способ его убийства в самых красочных муках. Просто немыслимо! — Какое недостойное поведение для дворецкого семьи Фантомхайв — оставить хозяина на столь долгий срок… — выдыхаю с почти ненаигранной тоской, закрывая глаза. — Простите, милорд. Сиэль с минуту не предпринимает ничего. Молчит. Ощущаю кожей едва учащённый стук маленького сердца, одновременно с этим осознавая и своё текущее положение, и факт безнадёжно испорченного фрака, и странный эмоциональный фон мальчишки. Горький осадок волнения оседает на губах подобно кофейной пене. — Господин, с Вами всё в порядке? Юный граф тяжело вздыхает и всё-таки выпрямляется, сбросив мои руки. Замечаю отсутствие повязки на глазу. Его взгляд, пронзительный и терпкий, надолго отпечатается в памяти ярким пятном. — Да, всё хорошо, — наконец роняет он нарочито небрежно, но я отмечаю ноту фальши в этом показном тоне. Мне невозможно солгать. Легко сажусь в постели, одновременно с этим незаметно стирая с себя ненужные раны — негоже в таком виде представать перед господином. Хватит, насмотрелся. Сила понемногу восстанавливается. Поднимаю руку, вскользь проводя кончиками пальцев по бледной щеке. Сиэль, вопреки ожиданиям, не отталкивает, прикрывает глаза и немного склоняет голову, словно бы поддавшись мимолетной ласке. «Он… Волновался за меня?» Порочно-невинное создание с бесконечной синевой тысяч небес, спрятанных за радужкой, беззащитное человеческое дитя с уникальной в своей силе душой. Принадлежащей лишь мне. Чувствую, как внутри, согревая сотни сотен лет беспросветной тьмы, прочно поселяется незнакомое мне ощущение. Впервые за всю свою долгую жизнь я начинаю сомневаться, что люди… Нет, один конкретный человек может быть столь невероятен, что способен изменить, пробудить в ком-то, подобном мне, такие странные чувства и желания, противоречащие, казалось бы, самой природе. Мне хочется защищать его. Не столько из-за контракта, сколько потому… Перехватывает дыхание. Всего на секунду, но этого оказывается достаточно, чтобы понять куда больше, чем то, что могут донести слова. Слова, которые едва ли когда-либо будут произнесены. — Просто возвращайся к своим обязанностям. Мы скоро вернёмся в Лондон, — бросает глухо и немного отрывисто, резко отпрянув. Маска равнодушия осыпается к ногам мелким крошевом. Он отворачивается, поднимается с кровати, подобрав с пола свою повязку, и, прихрамывая, направляется к небольшому висящему на стене зеркалу. Видимо, его собственные раны и ссадины ещё причиняют дискомфорт. Но он не скажет об этом. Так же, как и не скажет о причинах учащённого сердцебиения и вздохе облегчения, так неосторожно сорвавшегося с губ. И о том, что позволил мне это заметить. «Я поддержу любую твою игру. Защищу тебя от самой Тьмы, если понадобится. Лишь бы только эта синева никогда не угасла. Потому что она необходима мне самому». Беззвучно усмехнувшись, в который раз поразившись собственному сумасшествию, склоняю голову в почтительном поклоне: — Да, милорд.