Часть 1
25 января 2018 г. в 09:41
Питеру кажется, что хуже быть не могло, и он чертовски прав.
Он слышал сотни удивительных историй о том, как люди переживают лучшие моменты чужого настоящего. Светлого настоящего. Безупречного от самой первой и до самой последней секунды.
Он слышал сотни историй о том, как кто-то стоял на самом краю, но не делал последнего шага в никуда лишь потому, что знал другую жизнь, которая одним фактом своего существования могла спасти их собственную.
Сотни историй о том, как мир разрушался и рождался заново.
Сотни историй об избавлении и воскрешении.
Сотни. Действительно. И знать бы, как много среди них было искренних и правдивых, но бесконечно сомневаться и отказаться от наивной веры никогда не выходило. Наверное, это просто характер Питера, и надежда проникла под его кожу и влилась в кровь ещё до начала времён. Кто может сказать наверняка?
Из двух противоположных ответов лишь один верен, и, к сожалению, нет другого способа приблизиться к истине, кроме как испытать её на собственной шкуре.
Питер помнит, как страшно это было в самый первый раз. Наяву он видел загородный дом, охваченный огнём, и даже глубокой ночью небо там, на противоположном конце иглы, было светлым, как будто от фейерверков на Четвёртое июля. Звёзд Паркер не видел. Только пламя. Полыхало так, что не оставалось сомнений, — никто не выжил.
Сюрреалистическая картина немого отчаяния. Питер практически ничего не слышал. Огонь был прямо перед глазами, но треск пожара и грохот падающих обломков — всё это было как будто бы вдали. Он понимал ясно и отчётливо — он в тихой безопасности стен своей комнаты, своей аккуратной и чистой комнаты, где никогда не было животного страха и смерти. Он — всего лишь наблюдатель.
Но Паркер не мог понять лишь одного, — почему тот, чья реальность так прочно засела в его голове, тот, кого однажды он должен полюбить, ничего не сделал. Почему он просто стоял и смотрел, как чей-то райский уголок превращается в ад на земле.
Был ли он чудом спасшейся жертвой, впавшей от ужаса в оцепенение?
Был ли он поджигателем?
Питер думал об этом так часто, что порой ему хотелось не иметь этой связи вовсе. Лучше остаться ни с чем, но зато — целым и невредимым. Потому что эта чёртова сцена разрывала его на части, как если бы он когда-то видел её собственными глазами.
Как если бы она была кровоточащим фрагментом его — и ничьей больше — жизни.
Как если бы его собственный дом горел.
Но теперь Питер знает, что это было только началом.
Проходит несколько месяцев, в течение которых Паркер буквально вытравливает из себя иррациональный страх перед фантомной болью. Он говорит себе, что это какая-то ошибка, и предназначенный ему человек никак не связан с безумием неоправданного насилия. Бред, конечно. Тошнотворно яркие картины вспыхивают на обратной стороне век, врезаются в мозг тупым ножом, своей абсурдностью остервенело сверлят черепную коробку. Каждый раз, чувствуя приближение очередного провала до самого дна, Питер молится, чтобы это прекратилось, но снова и снова перед ним предстаёт смерть. Обнажённое небытие. Оно является ему в виде кровавых разводов на полу и стенах. Она скользит среди расплывчатых отражений в мутных зеркалах и грязных окнах. И тот, кто приносит смерть с собой. Он ходит по пустым комнатам, давит, крошит осколки битого стекла подошвами тяжёлых ботинок, что-то ищет в куче пропитанного алым тряпья и перешагивает через изуродованные тела.
Питер, впрочем, никогда не становится свидетелем самих по себе убийств, как будто кто-то записывает их на старую плёнку и потом, прокрутив её несколько раз на повторе, оставляет лишь последнюю минуту. Питеру достаточно и этого. Его наизнанку выворачивает от того, что он видит в неестественно тихих комнатах. Статичные изображения особенно омерзительны. Чей-то тёмный след на полу — тоже. Чья-то рука, безвольно опущенная кончиками пальцев в стёкшую на пол кровь — тоже. Питер понимает — это не предел. Но от убийцы, с которым он связан, так ни разу и не приходит всё то больное и сумасшедшее, что предшествует его бессмысленному блужданию среди трупов, застывших в неестественных позах. Наверное, он безумнее любого маньяка из сводок новостей. Наверное, он не способен осознавать собственные действия. Именно поэтому всё остальное для него — слепое пятно.
Разумеется, Питер никому не рассказывает о своих видениях. У него и не спрашивают. Тётушка Мэй интуитивно ощущает присутствие чего-то ужасного в жизни Питера, и, конечно же, тревожится, но спрашивать не решается. Возможно, она боится узнать, что её племянник один.
И, Боже, пусть, пусть он был бы один. Только бы всё закончилось.
Все эти перевёрнутые вверх дном квартиры. Все эти мёртвые люди. Вся эта бурая кровь. И ненависть. О, тот, кого Питер уже не ждёт, отравлен ненавистью, которой можно наполнить целые океаны. И ярость. Нечеловеческая ярость. Ею легко заразиться — она поражает, как болезнь, и разрастается раковой опухолью, пожирая изнутри. Иногда Питер ощущает её физически. В такие моменты его единственным спасением становится почти ангельское смирение.
И страшнее всего не то, что Питер связан с убийцей, а то, что он едва ли сумеет когда-нибудь найти его и остановить.
***
Уэйд не изменяет своей привычке оставаться на ночь там, где буквально час или два назад было совершено чьё-то грязное и воистину зверское преступление. Каждый раз он убеждается — так безжалостно и свирепо умеют только люди. Разум приводит их не к господству над природой, а к извращённой ненависти, направленной на представителей своего же вида. Что может быть хуже сознательной жестокости? И не говорите Уэйду, что существуют какие-то обстоятельства, способные оправдать убийцу. Это — единичные случаи среди миллионов прочих.
Сам-то он знает — многие животные, обладающие набором высших психических функции, эти лучшие творения Господа, не могут быть удовлетворены простым фактом чужой смерти. Им всегда было мало обыкновенного убийства. Они тысячелетиями создавали свою прекрасную культуру, были творцами и художниками, и в то же время изобретали орудия пыток и новые, все более и более разрушительные способы ведения войны.
Уэйда тошнит не от вида тел, лежащих на полу в ванной комнате. Его тошнит от осознания того, что он ничем не отличается от побывавших здесь преступников. Вот почему его место среди изуродованных трупов. Ему некуда пойти. Он попросту не заслуживает своего угла, в котором будет относительно чисто и тихо. Это даже кощунственно — претендовать на покой и красоту, когда всю жизнь занимаешься лишь тем, что уничтожаешь её.
Правда, иногда так даже легче. Кровь, которую пролил кто-то другой, всё-таки очищает. Равнодушные мысли, но равнодушие — самый незначительный грех из бесконечного списка.
Пребывание в таких домах помогает Уилсону хоть на несколько минут поверить в то, что он не единственная ошибка вселенной, — есть и другие выродки, из-за которых этот мир становится таким безнадёжным и тёмным местом. И эта малодушная мысль, ведущая к самооправданию, делает его самым жалким, самым ничтожным из всех. Он спит в смятой постели, где кто-то оставил свой последний сон, и надеется не проснуться утром.
Если бы у Уэйда была хоть капля совести, если бы у него была возможность, он бы давно покончил с собой. Неважно как — лишь бы не отравлять больше чужое существование. Прекрасное существование. Чистое и не осквернённое бессмысленной жестокостью. По крайней мере, оно было бы таким до самого конца, если бы Уэйд никогда не появился на свет.
Уилсон понятия не имеет о том, что именно он передал Питеру. Он, как и большинство живущих ныне, не знает принципов работы этого странного механизма, связывающих его с Питером. Он лишь напрасно надеется, что не показал ему самого худшего и не заставил его страдать.
Потому что Паркер неосознанно дал ему ту красоту, которой Уэйд не заслужил.
Заваленная учебниками комната. Разбросанные по полу мелкие детали конструктора. Кабинет физики. Висящие на стенах плакаты с формулами. Портреты учёных, лучших, достойнейших представителей человечества. Кабинет директора. Огромное окно. Крошечные пылинки в косых солнечных лучах. Тётушка Мэй. Кажется, так её звали.
А его имя Уэйд помнит всегда. Питер Паркер. Оно заставляет Уилсона долго и мучительно выбирать между двумя вариантами.
И Уэйд, выбрав худший из них, находит Питера.
Это легко, ведь все те улицы и дома, которые каждый день видел Питер, оказываются Уэйду знакомыми. Но даже если бы они не были таковыми, даже если бы они находились на другом конце страны, Уэйд предпринял бы самое нелепое путешествие в своей жизни. Он исколесил бы Штаты вдоль и поперёк, он искал бы бесконечно свою единственную возможность быть прощённым.
Уэйда не волнует сам по себе исход. Вся суть кроется в коротком периоде ожидания, в том моменте хрупкого равновесия, когда любой исход возможен. Желание остаётся вероятным ровно до тех пор, пока не происходит что-то такое, что окончательно разрешает противоречие межу ним и реальностью в пользу последней. Перед этим человек может мечтать.
И Уэйд мечтает. Впервые — не о том, как разом прекратить свои бестолковые метания.
И моментом разрешения противоречия становится момент, когда он видит Питера, возвращающегося домой. Сначала — издалека, не решаясь сократить ни сантиметра установленного расстояния, он наблюдает за тем, как Питер копается в рюкзаке в поисках ключей. Потом — чуть ближе, едва ли не подыхая от боли, которую причиняет осознание необходимости оставаться здесь, в тени.
Питер скрывается в тёмной прихожей, осторожно закрывает за собой дверь, очевидно, боясь потревожить свою тётушку, и в самой его манере движения есть всё то, за что Уилсон готов боготворить его вечно.
Уэйду было бы куда проще знать, что ему никто не предназначен, чем знать, что он разрушает изначально потерянный для него рай.
Для Уилсона всё кончено, но Питер — Питер ещё может быть счастлив. И это причина, по которой Уэйд больше не остаётся ночевать в домах, только-только ставших бесхозными.
Пусть Питер знает, что в мире есть миллионы страшных вещей, и что любит его чудовище, но пусть сам он никогда не соприкасается с этой грязью. Пусть даже не пытается с ней бороться. Пусть живёт, как должен жить, и не стремится так отчаянно к добру и справедливости. Пусть будет самым обыкновенным человеком, малодушно отводящим взгляд от чужой беды.
Пусть сохранит себя.
Но Уэйд понимает — именно та чистота, царящая в душе Питера, приведёт его к катастрофе. Лучшим людям уготована худшая судьба.
Уэйд с ужасом ждёт дня, когда он увидит Питера среди борцов за мир, добро и справедливость. Когда эти самые мир, добро и справедливость его безжалостно убьют.