Вспышка

— Попов, прекрати это! Антон зол. Он возвышается грозной статуей над расслабленно сидящим в кресле Арсением. У Антона руки сжаты в кулаки, а губы сомкнуты в тонкую полоску; на скулах виднеются желваки, а взгляд такой, словно он поставил себе цель испепелить им Попова. Арсению, вроде как, все равно. Арсений держит в одной руке телефон, а в другой чашку с кофе. Он смотрит на Шастуна ровно две секунды, после чего вновь переключает всё свое внимание в смартфон. — Стучать не учили? — Достал! — Антон бьёт ногой по креслу, пытаясь привлечь внимание Арса, который на него даже не смотрит. — Хватит уже всё портить! Антон хочет крикнуть: прекрати это, сука, пожалуйста, хватит! Но он молчит, переводя дыхание. Его сейчас разорвет от этой злобы внутри. Ее хочется выпустить наружу, ее хочется выплюнуть Арсению в лицо. Тот вздыхает максимально тяжело и поднимает на Антона уставший взгляд. У него скучающее выражение лица и сильные синяки под глазами. — А? — Твое показное равнодушие ко мне портит нам всё шоу. — Ясно, — делает глоток из чашки с кофе, хмурится, видимо, забыл добавить сахар. Антон совершенно не вовремя вспоминает, что Арс любит сладкий кофе. — Всё равно нихера не понял. — Я тебя так сильно раздражаю? Среди тысячи фраз, которые жужжат в голове Шастуна, он выбирает именно эту. Среди двух вариантов ответа, где правда будет наиболее подходящей, Арсений выбирает ложь: — Да. Антон застывает с приоткрытым ртом, ответ Попова звучит, как приговор. Из легких словно выкачали весь воздух и ему сложно, очень сложно сделать вдох. Арсений выдерживает драматическую паузу, выдавливая из себя: — Когда куришь рядом со мной свои ужасные сигареты. Арс поднимается с кресла, откладывая в сторону кофе и телефон. Выпрямляется, стараясь поравняться с Шастуном в росте, и, несмотря на то, что Антон явно выше, он всегда смотрит с таким превосходством, что Шастуну каждый раз хочется свернуться клубочком где-то в углу, лишь бы избежать этого взгляда. Но сейчас он держится. Он смотрит прямо в глаза Арсению, а внутри сердце ломает ребра и стучит так сильно, что закладывает уши. Бам. Бам. — В последнее время, мне казалось, что ты меня ненавидишь, — Антон слишком добрый, и однажды, его это обязательно погубит, думает Арс, когда Шастун начинает оправдываться. — Я хотел прояснить ситуацию. Извини. — Я не испытываю ненависти, Антон, — Попов едва сдерживает победную улыбку. — Мне просто все равно. Бам. Арсений проходит мимо Антона, намеренно задевая того плечом. Это не больно. Это — ничто, по сравнению с происходящим сейчас внутри Антона. Ему остается лишь молиться, чтобы эта боль была не вечной. Арсений выходит из гримерки, захлопывая за собой дверь, отделяя себя с Антоном этой тонкой деревяшкой и миллионом недосказанных слов. Там, за дверью, Шастун кидает стул в стену. Арсений улыбается, слыша это. Ловит кайф от того, как умело он умудряется, без особых усилий, выводить Шастуна из себя. Целенаправленно доводит до точки. Каждое сказанное собой слово он тщательно обдумывает, оно всегда должно бить наотмашь прямо в цель: Антону всегда должно быть больно. Попов не виноват, что не умеет любить по-другому. Шастун уверен, что любить Арсений не умеет вообще.

***

Воля смотрит, как Антон курит возле черного входа у съёмочной площадки. Смотрит, как дрожат тонкие озябшие пальцы на морозе, ведь этот придурок даже не удосужился надеть пальто. Паша представляет, как сейчас подходит к Антону и накидывает ему на плечи свою куртку. Как Антон непонимающе будет пялиться на него несколько секунд, пока пепел с сигареты не осыпется ему на руку… Паша представляет это так чётко, что не замечает, как преодолевает эти несколько шагов до Антона и теперь стоит возле него. — Простудишься ведь, — говорит Воля, потому что сказать хоть что-то просто необходимо, ведь Антон проделывает в нем дыру своим пристальным взглядом. — Я думаю, в списке моих проблем, эта где-то внизу находится. Воля усмехается и тянется к сигарете Шастуна, забирая ее, и только поднеся чужую сигарету к своим губам, он вспоминает, что вообще-то бросил курить еще несколько лет назад. Антон ничего не спрашивает, он просто осматривает полу-пустую парковку перед собой. Воля выкидывает недокуренную сигарету и прикусывает самому себе язык, чтобы не попросить Антона зайти наконец внутрь. Потому что: ноябрь, идиот, а ты в одном свитере. Потому что глазам больно смотреть, как неуютно Шастуну. Который продолжает делать вид, что все нормально, и он вообще просто вышел подышать свежим воздухом. Ему не холодно и не пусто. — Он меня заебал, — наконец сдается Антон. Паша вздрагивает. Он не собирается разыгрывать театр одного актера и спрашивать: кто? Он пододвигается ближе к Шастуну, плечом к плечу, словно говоря: я здесь, ты не один. — Он издевается надо мной! — вдруг на повышенных тонах. — Он словно знает наизусть все, что меня бесит, все, что мне не нравится — и делает это, и говорит это! Они все еще смотрят на полу-пустую парковку машин напротив, посмотреть друг другу в глаза говоря о таком личном — слишком интимно. — Кто-то любит подчинять, кто-то любит подчиняться, — почти равнодушно отвечает Воля. — Садо-мазо? — Антон издает болезненный смешок. — В вашем с Арсением случае — моральное. Антон достает из пачки очередную сигарету, игнорируя недовольный взгляд Воли. — Я этого не хотел! Я ведь не лезу к нему, ничего не требую. Откуда такая ненависть в ответ? — У каждого выбора есть свои последствия, Антон. Ты свой выбор сделал. Ты выбрал его — хмурого, самовлюбленного натурала до мозга костей. — Еще и гомофоба в придачу, — улыбка выходит настолько измученной, что Воля не в силах это видеть и отворачивается. — Замечательный выбор. — Сам горжусь. Натянуто улыбаются друг другу в ответ. Паша вновь выхватывает ломкую сигарету из посиневших пальцев, всего лишь на секунду позволяя себе дотронуться до Антона, и выкидывает ее с расстояния в ближайшую урну. — Пошли внутрь, — настоятельно рекомендует Павел. Антон качает головой. — Я постою здесь еще немного. Воля снимает с себя куртку и накидывает на плечи Антона.

***

Подстава. Раз. Два. Три. Всего три секунды требуется Арсению, чтобы сохранить равнодушное лицо заходя в гримерку, где кроме Шастуна никого нет. Какого хера больше никого нет? Попов скрывает злобу и слабо кивает Антону в знак приветствия, садясь в кресло. Которое находится в другом углу комнаты. Антон скептично изгибает бровь, смотрит на пустое пространство возле себя на диване, словно ожидая ответа от неодушевленного предмета, и вновь переводит взгляд на телефон в руках, активно нажимая на дисплей. Попов чувствует себя неуютно в собственной шкуре каждый раз, когда они остаются с Шастуном наедине. Он тоже достает свой телефон, чтобы хоть чем-то занять руки, набирает Сереже веское: ты где? живо в гримерку, и ощущает, как воздух буквально звенит от тишины и напряжения. Тишину разрывает громкий чих Шастуна. Арсений чувствует, как сердце предательски пропускает удар от мысли, что этот ребенок в теле двухметрового парня, мог простудиться. — Будь здоров, — говорит Арс и наблюдает, как Шастун достает из кармана джинс таблетки, заглатывая сразу две, даже не запивая водой. Это не похоже на таблетки от простуды, а Антон не похож на болеющего, думает Арс, на больного — да (и с этим он прав), но не на заболевшего. Арсений думает, что это не его дело. — Что за таблетки? — спрашивает он. Антон смотрит удивленно. Усмехается. Он лучше сдохнет, чем признается, что пьёт антидепрессанты, словно пятнадцатилетняя школьница. — Аскорбинки, — отвечает не скрывая насмешки. У Попова вновь начинает жужжать в грудной клетки от желания разбить собственные костяшки о лицо Шастуна. У Попова выработанный за последние годы железный самоконтроль. Он сглатывает горькую слюну, впитавшую его ненависть, и продолжает прожигать Антона взглядом. — Я серьезно. Антон забывает, как дышать. На языке сохраняются остатки психотропных средств; тех, что помогают понять всю свою ничтожность и глупость сложившейся ситуации. «Кто-то любит подчинять, кто-то любит подчиняться.» Антон вдруг остро осознает, что уже не сможет так быстро забыть свою слабость. Он привык к ней. Ко вкусу горечи на кончике языка, к разорванным, от одного лишь взгляда Арсения, внутренностям. Взгляда, который давит изнутри, ломает последние крупицы гордости и былой упрямости. Переламывает Шастуна по кусочкам. Арсений знает — он продолжает смотреть, ожидая ответа. Он выгрызает сердце колкими фразочками каждый божий (чёртов) день. — Узнаю, что принимаешь какую-то дрянь, заставлю сожрать всю упаковку сразу, — голосом Арса можно заморозить парочку регионов. Антон слабо улыбается в ответ, мол, все в порядке, мне все равно, что ты говоришь. Продолжай, пожалуйста. Сдохни, пожалуйста. Потому что, если в мире и есть извращенная забота — то вот она. Шастун наблюдает её сейчас воочию. Шастун уверен, что за каждый пережитый день скандалов и сорванного от крика голоса, ему обязательно воздастся свыше. Может, даже попадет в рай за великое терпение. Он почему-то уверен, что Арсению туда вход закрыт. Антон с улыбкой смотрит Арсению прямо в глаза с вызовом, произнося: — Хорошо, что нам не по пути. Может, хоть на том свете отдохну от тебя, молчит Шастун. А Арсений лишь поджимает губы от двойственности фразы и дергает плечом. Он так делает не специально, это выработанный на «шокерах» рефлекс. Реакция организма на боль. — Плевать, — выдавливает из себя в ответ. Так восхитительно вовремя в гримерку вваливаются Матвиенко и Позов, радостно рассказывая о выпавшем первом снеге.

***

Всё идет отвратительно неправильным образом. Внутри что-то надсадно ноет, стоит только посмотреть на них. Арсений задыхается воздухом, у него зудит в грудной клетке, и он из последних сил сдерживает себя, чтобы не закричать. Потому что. Павел Воля, серьезно? Это даже не смешно. Это не было смешно раньше, когда всё ограничивалось лишь мимолетными взглядами и взаимными улыбками, а сейчас — это фарс. Это грёбанный фарс, ужаснейшая игра на двоих. Это — ненастоящее. То, что Паша и Антон стали слишком часто болтать наедине. То, что стало еще больше случайных касаний и неслучайных взглядов между ними. Попову плевать. Ему до раздирающего воя плевать, что там за взгляд, который Антон дарит Паше каждый раз, когда тот просит его зайти к нему в гримёрку после репетиции. Антон сдерживает улыбку, кивает. Арсений отрезвляет себя болью, прикусывая внутреннюю сторону щеки, и дожидается пока Воля уйдет. Он хочет дождаться пока Воля сдохнет. — Я смотрю… у вас всё хорошо. Он говорит, и не узнает свой голос. Зелёные глаза Шастуна напротив смотрят с недоумением. — Не понимаю, о чем ты. Попову кажется, что у него дежавю. Вот только они поменялись ролями с Антоном. Арсений раньше не задумывался, какая отвратительная роль доставалась Шастуну. Арсений раньше не задумывался, каково жить, когда зеленые глаза не смотрят на тебя с обожанием. Отвратительно. Это будто и не жизнь. — Я хуею с тебя, Шастун, — Попов прячет дрожащие руки в кармане джинс и задирает подбородок выше, равняясь с парнем в росте. — Он женат, у него двое детей. Куда ты, черт возьми, лезешь? — А куда лезешь ты? Тебе ли не пофиг? От Шастуна пахнет его дебильными сигаретами, мятным одеколоном и едва ощутимо брусникой. Самое дерьмо — Арсений понятия не имел, как пахнет брусника, до этого момента. Но рядом с Антоном всё становится так чертовски ясно. Так чертовски ясно, если бы Попов просто вовремя открыл глаза. Если бы только открыл — он бы увидел. Как теряет то, что никогда не принадлежало ему. — Не хочу, чтобы ты страдал. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу о тебе заботиться. Арсений впервые ловит самого себя на этих мыслях и ему становится по-настоящему страшно от собственных чувств. Чувств. Вот оно. То свербящее изнутри и ломающее ребра. То самое, от чего казалось, будто кожу поливают кислотой каждый раз, когда Антон дотрагивался до него. У Арсения есть чувства к Шастуну. Боже. Почему Попов так поздно, так непозволительно поздно это осознал?! Арсений вздрагивает. Его кожу вновь поливают кислотой, разъедающей плоть даже сквозь футболку — ведь Антон, в каком-то странном порыве, кладет свою ладонь на его плечо. Попов задерживает воздух в легких и делает шаг навстречу. Запах брусники забивает рецепторы. Взгляд глаз цвета разбавленной акварели — останавливает работу всех жизненно важных органов. Он буквально умирает в эту самую секунду от одного лишь касания. — Не переживай обо мне, — почему-то шепчет Антон. И убирает свою ладонь с чужого плеча, отступая назад, к выходу. Задерживаясь на пару секунд у двери, чтобы обернуться и подарить Арсению слабую улыбку. На прощание. Антон выходит из гримерки, закрывая за собой дверь, и Арс точно знает к кому он пошел. Бога нет, но… Попов уверен — об Антоне кто-нибудь обязательно позаботится. Он никогда не будет один. Ведь хорошие мальчики не должны страдать, верно? Попов ерошит волосы, зарываясь в них пальцами в беспомощном жесте, и делает глубокий вдох — весь проклятый воздух в помещении пропах ненавистной брусникой. «Шастун, прекрати это. Пожалуйста.»