Выйди и зайди нормально

      – Зачем ей посреди зимы подснежники? – спрашивает Юри.       На экране плазмы капризная маленькая королева топает ножкой и обещает полную корзину золота за такую же корзину подснежников и, честно, она смахивает на Юрио. Даже цвет волос похож. Юри тихо хихикает, представив Юрио в панталонах и этой огромной юбке, больше похожей на чашку. Его так же пытаются чем-то учить, а он упирает руки в бока и требует: подснежников, перерыва, золотую медаль и чтобы королю Джей-Джею запретили выступать.       – Затем же, зачем мне посреди ночи медовуха, – рассеяно отвечает Виктор, не подымая глаз от планшета. Он набивает на экране ответное письмо одной рекламной организации, и его мало волнует, что творится на экране. Да и мультик этот он в детстве смотрел раз сто, не меньше.       – И зачем вам всё это? – напирает Юри, протянув руку и постучав по его плечу. – Если вы знаете, что подснежники не растут зимой, а алкоголь не продают после десяти?       – Потому что мы эгоистичные сволочи и привыкли получать то, чего хотим, – цедит Виктор. Ему то ли от письма отвлекаться не хочется, то ли ему кажется тупым вопрос. – Золотце, следи за сюжетом.       Наверное, всё сразу. Юри продолжает смотреть, хотя сюжет напоминает «Морозко», который они уже смотрели. Но все сказки сами по себе состоят из тропов, нет толку удивляться, что из раза в раз повторяются злые мачехи, добрые падчерицы, прекрасные принцы и ужасные колдуны. Добро побеждает зло в конце, даже если проигрывает перед этим кучу раз. Все плохие наказаны, все хорошие – поощрены. Юри нравится такой расклад, он простой, как дважды два, как температура кипения воды.       В его жизни вот никакой простоты. Виктор – тому пример.       Между ними почти те самые полтора метра, как в вайне. Виктор мог бы ответить своему агентству потом. Виктор любит советскую анимацию.       И, видимо, не знает, как себя вести.       На экране злая мачеха выгоняет падчерицу в метель, и Юри даже смотреть на это неуютно. По коже бегут мурашки, Виктор поднимает глаза на мгновение, морщится и снова стучит пальцами по сенсорной клавиатуре.       Позавчера у них был Разговор с большой буквы, и он, наверное, тоже чувствует себя выкинутым на мороз.       Юри ничего с этим сделать не может, его тоже выкинуло, куда дальше, чем в заснеженный лес. Ещё совсем недавно он был счастлив, а теперь не знает, что делать со своей жизнью, которая катится в самые бездны ада. Ещё позавчера Юри был уверен, что у него самый лучший в мире тренер и, возможно – возможно! – друг.       И позавчера Виктор признался ему в любви.       Юри накрывает памятью, сердце бьётся сильнее, и он утыкается в телефон, пытаясь паниковать. На отражении в экране так холодно, всё серое, белое, черное, а у Юри щеки горят и щекотно в затылке. Это ужасно. От этого никуда не деться. Вот поэтому у него нет толком друзей, а те смельчаки, что выдержали нервы и замкнутость, знают, что его нельзя, нельзя так ошарашивать.       Виктор ошарашил. И был уверен, что это просто формальность. «Я люблю тебя» – «Я тебя тоже», и можно идти готовить ужин. Поэтому теперь он сидит и строчит своё письмо. А Юри листает ленту твиттера, не читая вообще ничего.       Как в сказке, Виктор потребовал подснежников зимой, а вот Юри вместо того, чтобы страдать и идти через метель замерзать, сказал: «Извини, но зимой вообще ничего не растёт, ты хуйню какую-то спорол». В их случае подснежники не растут вообще, но об этом можно узнать, только спросив. Теперь всё ясно.       Только что делать – не ясно, но это придёт со временем.       Наконец-то появляются двенадцать месяцев, и они немного отвлекают Юри от мучительных мыслей, но только немного. Не думать не получается. Он настолько не ждал этого, не думал, не мог даже представить, что теперь медленно перебирает каждое воспоминание и ощущает себя идиотом. Виктор флиртует со всеми подряд? Конечно. Но если бы Юри не тупил и хотя бы для примера посчитал, сколько раз он «просто так» прикасается к другим людям и сколько – к нему, то всё встало бы на свои места. Виктор не воспринимает происходящее всерьёз? Да, конечно, а плакал он потому, что ему лук в глаза попал. Специальный лук, мелко порезанный, который кладут в каждый номер отеля в Барселоне, чтобы постояльцам жизнь мёдом не казалась. Виктор не может влюбиться в кого-то вроде Юри? Пора бы уже запомнить, что Виктор может всё, и тут нет никаких отговорок.       А что сам Юри?       Подснежники зимой, вот что сам Юри. Он любит Виктора – как кумира, как тренера, как друга, как человека. Восхищается им, заботится о нём, переживает вместе с ним и радуется тоже. Виктора не сравнить ни с кем, он особенный, настолько особенный, что Юри в голове не может уложить даже мысль об отношениях с ним. Не отвращение и не священный ужас, просто – никак. Разные уровни. Зимой ничего не растёт. Метафоры очень помогают, когда в твоей голове кавардак.       Юри, правда, метафорами не пользовался, когда объяснял, просто невнятно пробормотал: «Люблю как друга», и с замирающим сердцем наблюдал, как Виктор бледнеет.       Падчерица радостно приносит домой подснежники, и её мачеха тащится с ними во дворец, а Виктор откладывает планшет и подгибает под себя ноги. Наклоняется к подлокотнику, двигается в сторону Юри – есть у него такая привычка, разложиться поверх – и замирает. Застывает в неудобной позе. А вот королева бы так не сделала.       – Перестань, – тихо говорит Юри, но ничего не происходит.       Королева требует рассказать ей, откуда подснежники.       Виктор упрямо лежит и смотрит перед собой.       Оказывается, без отношений или хотя бы без надежды на них прикасаться друг к другу нельзя. Запрещено. А до этого момента? Виктор за двоих, что ли, разрешал?       Юри очень плохо от того, что ему плохо, и самому по себе несладко, но вот такое он терпеть не намерен. Поэтому Виктор неожиданно громко матерится, когда Юри с нажимом распрямляет его ноги и укладывает поперёк своих, придавливает локтями. Старается не менять лица и не отвлекаться от экрана. Ноги дёргаются один раз, два – и затихают.       Юри не привык так делать. Боже, он буквально пару месяцев назад ещё краснел от всех случайных прикосновений Виктора, а теперь – здравствуйте, приехали. Приходится заставлять. Кто ещё в кого безответно влюблён.       Мультфильм заканчивается напутствием королеве попросить не по-королевски, а по-простому, и Виктор вдруг смеётся, чуть не падая с дивана.       – Ты чего?       – Да детство вспомнилась. Литература у нас часто стояла первой парой… уроком то есть. И я постоянно опаздывал, потому что просыпал. Учительница вечно меня выставляла за дверь. Говорила: «Выйди и зайди нормально». Тут такая же история.       – И как, нормально заходил?       – Ну… я обычно не заходил, – Виктор мечтательно улыбается. – Сваливал гулять. Особенно если потом шло ещё что-нибудь неважное.       – А что у тебя было неважным?       – Всё, кроме физики, биологии и информатики. Физика с биологией мне нравились, а на информатике нам разрешали гонять во второй Халф Лайф. Удивительно, что я не вырос Гордоном Фрименом.       – Ты для него слишком много болтаешь.       Они смеются, и всё вокруг перестаёт казаться неуютным. Юри думает – ну можно же нормально. Просто нужно немного времени. Может, Виктор переключится на кого-нибудь другого или просто остынет, или случится ещё что-то. И всё будет хорошо. Юри чувствует себя ужасным эгоистом, потому что ни в одном из его вариантов нет нормального, человечного «оставь его в покое и не мучай».       Может, подснежников зимой и нет, но всё остальное-то есть.       Виктор и правда привыкает, перестаёт шарахаться и шутит уже не так, как будто умирает внутри. Очень помогают тренировки, после которых у него совсем порой отпадает желание шутить, шарахаться и делать что-то, кроме сна. Юри выматывается меньше – на нём никаких учеников не висит. Иногда висит Юрио, когда ему скучно и не с кем поговорить, или кто-то ещё из русской команды.       С ними Юри и замечает, что один был идиотом всё это время. Потому что все вокруг, оказывается, видят их с Виктором парочкой, и это как аксиома. Все обнимаются с Виктором, со всеми он иногда флиртует, но ни у кого нет сомнений насчёт Юри.       У Юри есть сомнения.       Но он ничего не говорит и просто упорно смущается или отмалчивается в ответ на неудобные вопросы. Сказать, что они с Виктором не встречаются – значит, опять ударить по живому и на глазах у всех. Подтвердить – значит, загнать себя в ловушку.       Во время Гран-при было проще.       И всё-таки спустя месяц этого цирка Юрио пришпиливает Юри к стенке в раздевалке и спрашивает напрямую:       – Вы мутите или как?       Спрашивает на русском – все с Юри стараются говорить на русском, чтобы он учился быстрее, но «мутить» вызывает в голове ассоциацию только с тошнотой, и это просто ирония на иронии. Юри, правда, мутит оттого, что ему надо сделать какой-то выбор, и скорее всего – тот, в котором он собирает шмотки и больше никогда не пересекается с Виктором дольше, чем на пару минут. И делать это надо скорее, потому что – если Юрио догадался – остальные не будут отставать.       Но горло сжимается так сильно, что не пропускает воздух. В голове бардак.       – Понятно, – за него отвечает Юрио и цокает языком. – Ну и что за хуйня?       – Ты один знаешь?       – Конечно один. Только у меня, бля, нет жизни, что я за вами, ебланами, смотрю. Что за хуйня-то, кацудон? Нормально же всё было?       – Нормально, – Юри неловко улыбается. – У нас всё в порядке. Просто не сошлись… взглядами.       – Он ест корочку от пиццы, а ты – нет, или что?       – Вроде того.       – Пиздец вы. И тебе нормально?       – Мне нормально. Будет отлично, если ты никому не расскажешь.       Юрио пожимает плечами, мол, как хочешь.       После этого Юри ещё неделю думает, что теперь Юрио будет его ненавидеть, но нет, всё так же, как и было. Только он в два раза меньше демонстративно огрызается на их с Виктором нежности. Это радует. И добавляет поводов для страдания.       Виктору уже вроде бы становится всё равно.       Он шутит иногда с намёком, но Юри всегда смеётся. Это уже маленькая внутрисемейная традиция: «Хахаха, ты меня не любишь» и «Ахаха, действительно». Будет что рассказать внукам.       Раздельным внукам, конечно.       Юри иногда замечает в себе очень странные мысли. Например, его не напрягают нежности. Наоборот. Сам по себе Юри любит посидеть в стороне и не возиться с людьми без необходимости, но к Виктору он привык уже настолько, что сам обнимает, просто трогает – чтобы успокоить, приободрить, обратить внимание. И всё бы хорошо, но это не должно нравится так сильно. Иногда Юри замечает за собой, что специально подсаживается к Виктору под бок, подлезает под руку, садится спина к спине. Если вспомнить, что Юри его буквально соблазнял во время Гран-при, можно не волноваться. Мало ли что в голове переклинило.       Однажды Виктор приходит домой очень поддатый – не сюрприз, написал, предупредил, молодец – и почти сваливается на диван в гостиной. Юри помогает ему раздеться, уговаривает пойти в кровать, но Виктор отмахивается.       – Полежи со мной, – говорит он и проникновенно смотрит блестящими голубыми глазами.       – Ну блять, – говорит Юри. – Час ночи. Ты уснуть тут хочешь?       – Не усну.       – Уснёшь.       – Не усну. Ложись. Пожалуйста.       Что уж Юри умеет – так это отказывать Виктору, поэтому ничего удивительного в том, что, вырубив везде свет и переодевшись в пижамные штаны, Юри приносит плед и укрывает их обоих, ложась рядом.       План заебись, как сказал бы Юрио.       Виктор весь горячий, от него пахнет алкоголем и немного одеколоном, он глубоко дышит, и Юри не успевает ничего сделать – его обнимают так крепко, что даже страшно. Но потом руки немного разжимаются, и Виктор утыкается лицом в его плечо. Дыхание нагревает футболку и кожу под ней, Юри сам начинает дышать тяжелее и обнимает Виктора, закидывая на него ногу – так удобнее. Наверное.       Всё это так напряжённо, что Юри решается.       Когда дыхание на его плече становится совсем размеренным, он медленно сползает вниз, стараясь не разбудить, и оказывается лицом к лицу со спящим Виктором.       Ни у кого нет сомнений в том, что Виктор красивый.       Он как классическое искусство. Кому-то не нравится, кому-то нравится, но все признают – красиво. Юри из тех, кто признаёт, – и из тех, кому нравится, не из уважения он стены своей комнаты обклеивал плакатами всё-таки. И это заставляет задать себе один простой вопрос.       «Если тебе нравится всё внутри него и всё снаружи, в чем проблема?»       Юри медленно, едва дыша, наклоняется вперёд и едва касается губами щеки Виктора, а потом быстро отстраняется. В ушах шумит кровь. Ничего не случается. Всё в порядке. Наверное.       Сделав глубокий вдох, Юри снова наклоняется и целует его в губы, без нажима, но задерживается на несколько секунд. Отодвигается и снова зачем-то придвигается. Губы такие мягкие, сухие, внутри всё сжимается и разжимается, сердцебиение заглушает вообще всё. Третий поцелуй выходит самым долгим, Юри не отстраняется почти, просто оставляет пару миллиметров здравого смысла. Дыхание у Виктора как у ликёроводочного завода, но не мешает.       Но если он проснётся, будет ад.       «Чего там ты мне про дружбу говорил, – скажет он, – повтори, блять, мне в лицо ещё раз, а то я успел забыть, пока ты меня за каким-то чёртом посреди ночи стал целовать».       У Юри нет комментариев.       И мозгов тоже.       Кое-как он выбирается из цепких рук чудом не проснувшегося Виктора и идёт на кухню, где сосредоточенно начинает мыть посуду, закрыв дверь, хотя очередь вообще не его. Сейчас бы на каток, но всё уже закрыто и единственный каток, который он может себе позволить, – это тарелка и губка.       Ладно.       Может быть, целовать друзей – это нормально. Откинуть стереотипы, например, Мила же своих подружек иногда целует на прощание?       «На прощание, кретин, – говорит воображаемый Виктор. – Куда ты меня, блять, провожал, что три раза поцеловал? В Сибирь?»       Домыв посуду, Юри глотает пару таблеток валерьянки и идёт спать в свою комнату, забив на идею перенести Виктора на кровать. Сейчас в голове такой бардак, кто знает, что будет, если он сейчас ещё раз подойдёт ближе чем на надоевшие полтора метра?       Утром бардак никуда не девается.       – Привет, – встречает Юри охрипший голос из кухни. – Где аспирин?       – В аптечке. Зачем ты смотришь специи?       – Потому что я молодец, – Виктора приходится развернуть в нужном направлении, а затем ещё дать стакан с водой. – Я вчера не буянил?       – Нет. Пришёл, лёг, уснул, – Юри специально поворачивается спиной, чтобы не показывать лица, на котором буквально написано «ну как там в Сибири, я старался».       Слава всем богам, Виктор этого не замечает.       Он уходит досыпать, а у Юри остаётся уйма времени, чтобы подумать над своей жизнью.       Проще всего сделать вид, что ничего не было, но это не сработает с самим собой, как ни старайся. И на эксперимент не тянет, Юри в Детройте наэкспериментировался так, что до конца жизни хватило. Так глупо – быть уверенным в себе и потом за одну ночь всё разрушить. Зачем вообще полез? Что теперь делать?       В чем вообще теперь разница между дружбой и отношениями, если Юри, оказывается, нравится всё из обеих категорий? Кроме секса. Но сам себе Юри уже не доверяет. Если уж начал провожать в Сибирь, то можно и до Курильских островов допроводить.       Промучившись пару часов, Юри решает действовать по старой схеме – то есть не действовать совсем. Мало ли что у него в голове, от одного… ладно, трёх поцелуев не стоит делать громких заявлений. Виктор только-только привык и освоился, успокоился, ему не хватало опять, чтобы мир перевернулся с ног на голову. Ему не нужны все эти проводы. И метания Юри ему пользы не принесут.       Всё будет хорошо, главное – не нервничать.       Юри целую неделю следует этому завету, пока не осознаёт, что ему хочется поцеловать Виктора снова.       «Чего, как там дружба? Нормально дружится?» – веселится воображаемый Виктор, пока настоящий тренирует свою программу на катке и не подозревает о драме, которая стоит у него перед носом.       – У тебя ебало странное, – говорит подъехавший Юрио. – Болит что-то?       – Душа, – честно говорит Юри и вздыхает. – Есть таблетки для таких случаев?       – Дед бы топор посоветовал. Или дрова рубить, пока дурь не выйдет, или голову, если дрова не помогают.       – Замечательный человек твой дед.       – А то! Деда у меня классный.       Проверенный способ, не то слово. Юри не думал, что что-то, кроме неудач в спорте и социальной тревожности, может заставить его думать о топоре.       Мысли не нарастают, но прочно укрепляются в голове, и ещё месяц уходит на то, чтобы Юри окончательно запутался сам в себе.       Это даже обидно как-то. Пока в голову не закрадывается мысль о том, что если ты, гений, был влюблён в реального человека один раз в жизни, а второй раз в жизни тебе попался Аполлон Бельведерский, может быть сложно понять, что именно ты к нему чувствуешь. И если еще помнить, что ты привыкаешь к людям так же быстро, как достраивается Саграда-Фамилия.       Но Юри всё равно ничего не делает. Он ни в чём не уверен, и, пока Виктор совсем не выйдет из себя и не скажет, что надо уже решать, никто ничего решать не будет.       Очередная тупая отсрочка.       Их вдвоём с Виктором зовут на интервью – ну да, конечно, если видишь Никифорова, значит, Кацуки где-то рядом – и это обычная среда. Ничего сложного. Вопросы повторяются по сто раз, ответы тоже, команда очень вежлива и приятна, ведущая – тоже.       Даже слишком.       Слишком-слишком.       Юри не нравится, как она кокетничает с Виктором, и не нравится, как он флиртует в ответ, но не подавать виду легко, даже голос ни разу не сбивается.       Пока интервью не выходит в эфир и личные сообщения Юри не начинают стремительно пополняться мемами разной степени качества с собственным лицом.       И это ебаная катастрофа.       Потому что половину интервью у Юри на лице красными буквами написано: «Что, серьёзно, прямо перед моим салатом?». Или «когда мы вернёмся домой, я уничтожу этот мир». Или «как насчёт перестать». И ещё много вариаций, которые отлично отражает фотошоп. Юрио ржёт в скайпе так сильно, что падает со стула, и Юри, краснея, просит перестать бомбардировку.       – Блять, ну ты молодец, – говорит Юрио, поднимаясь. – Определись уже со своей жизнью. Тебе повезло, что весь интернет считает вас квир-королями.       Весь интернет может считать что угодно, а вот определиться не мешало бы. Самое смешное то, что Виктор считает смешным поддерживать это всё. Например, повесить в твиттер скрин с интервью и подписать: «Хожу по грани».       По грани он ходит, смотрите.       «Танцуешь на лезвиях», – отвечает Юри ему в реплаи, и из гостиной доносится хохот. Шутка хорошая, да.       А ещё хорошо бы иметь силы выйти и спросить, по какой там грани и зачем Виктор ходит, и почему не спросил, зачем Юри вгоняет их всё глубже в могилу. Или ему уже всё равно? Или что?       Слишком много вопросов, слишком мало ответов.       Юри на нервах выходит из комнаты, садится к Виктору на диван, понимая, что сейчас или всё разрушит, или немного поломает, или надтреснет.       – Юрка уже просит меня удалить твой твиттер, – смеётся Виктор и останавливается, заметив серьёзность момента. – Что такое?       – Я люблю тебя.       Повисает тишина, и только Маккачин громко грызёт резиновую игрушку у кресла.       – А теперь выйди и зайди нормально, – холодно говорит Виктор.       – Нет, я серьёзно.       – Ты мне уже говорил. Как друга. Давай на эту тему буду шутить только я? У меня лучше получается.       – Я. Тебя. Люблю, – чеканит Юри, взяв его лицо в ладони. – Не как друга. Я знаю, как тупо это звучит. Я не совсем уверен. Ты всё ещё мой друг. Но…       – Ты это из-за интервью? Забей. Меня часто бесит, когда от меня отвлекаются люди. Не делай поспешных выводов.       – Это не поспешные выводы.       Виктор закатывает глаза и явно собирается встать, но Юри перелезает через него, усаживает сверху и мысленно бьёт себя по лицу за рекордное количество невольных домогательств в короткий промежуток времени.       – Юри, я понимаю, что тебе меня жалко, но давай без этого?       И это становится пусковым механизмом. Неисповедимы пути непонимания.       – Витя, – на удивление чисто выговаривает Юри, да так, что Виктор вздрагивает. – Если бы мне было тебя жалко, я бы два месяца назад собрал свои вещи и переехал. Или уехал бы. Или просто не позволял бы ничего из того, что мы делаем. Но я тут, не знаю, что стало с моей жизнью, и собираюсь тебя поцеловать, если ты не против.       «…потому что предыдущие три раза я твоего разрешения не спрашивал».       Виктор даже не утруждает себя ответом и кладёт руку Юри на плечо, чтобы притянуть к себе и наконец-то поцеловать. Где-то внутри ещё теплится страх, что всё перепуталось, что сейчас магия спадёт и нужно будет опять мучительно объясняться… Но ничего не случается. Никакой магии. Как в тот раз – шум в ушах, сердце в горле, губы Виктора горячие и сухие, от них никак не оторваться, даже на секунду. У Юри даже нет сил и времени разочаровываться, потому что ему хочется целовать и целовать.       Виктор, конечно, никакая не капризная королева.       А из Юри, похоже, так себе подснежник.