Невинность

      Дай подкрашивает губы Фиаммы, и та замирает. Стоит ровно, как статуя, пока Дай сосредоточенно водит кисточкой по ее губам и бровям. И лишь когда Дай на секунду отвлекается, Фиамма открывает глаза и пристально смотрит на нее.       — Жаль я не мужчина, — говорит Фиамма. — Я не могу воспеть женскую красоту так, как делают они. Мне остается лишь молчать.       Дай смотрит на нее с сомнением в ясном взгляде.       — Ты такая красивая, — добавляет Фиамма. Никто не обращает на них внимания — все девочки рядом заняты лишь собой. — Я хотела бы поцеловать тебя. Но я не могу. Ты разрешишь мне?       — Что? — тихо спрашивает Дай, и ее голос, обычно такой звонкий, надменный и резкий, теперь кажется тише ветра.       — Поцеловать тебя, — охотно объясняет Фиамма. — Один раз. Больше я не буду.       — Только один раз, — серьезно говорит Дай.       — Хорошо, — соглашается Фиамма.       Они смотрят друг на друга внимательно, выжидающе, изучающе, ища в лицах друг друга им одним известные признаки. Потом, наконец, Фиамма наклоняется к Дай, прижимаясь губами к ее губам. Это длится мгновение: нежное, чистое прикосновение, выражение восхищения красотой без желания плотского наслаждения или зависти. Лишь две чистые души, соприкоснувшиеся друг с другом в неожиданно близком порыве.       Когда Фиамма отрывается от нее Дай хмурится еще больше.       — Сделай так, — говорит она, и крепко сжимает губы, а потом подкрашивает те места, что остались блеклыми на губах Фиаммы.       Фиамма красива, будто сошла с тех испанских картин с инфантами и королями. Фиамма — настоящее воплощение этого праздника, ей не нужны подрисованные усы и венки. Фиамма прекрасна, и от ее красоты у Дай щемит сердце. Не от осознания, что она не столь же прекрасна, а от мысли, что эта красота слишком хрупка для этого мира. И даже легкое дуновение ветра может ее разрушить.       И когда смеющаяся Фиамма падает на пол, хохоча и извиваясь, что-то разбивается в сердце Дай. Будто она упустила что-то, и никогда не сможет собрать это вновь.