Don't drive me blind

Зима отступала тяжело; воздух распирал легкие, царапал кожу, а еще хотелось бежать, как можно дальше. Наступала весна. Куроо подходил к бару, совершенно замерзший: воротник бушлата поднят, руки в карманах, голова с вечным хаосом вместо прически втянута в плечи. Стоило повязать шарф или купить уже шапку, но к черту все. Он останавливается у знакомой двери, за которой лестница, ведущая в теплый полумрак с музыкой и хмельной иллюзией радости. Он чувствует, как внутри него холод разливается ртутью, как снова зудит что-то в легких, что-то, что хочется откашлять. Что-то, что уничтожает, мешает дышать и не дает жить. Куроо закуривает, оттягивает момент, прожигая дверь бара отчаянной безысходностью. — Отгадайте, дети, кто! — сначала сбоку раздается радостный крик Ойкавы, а следом хлопок двери машины. Тоору бодро идет к Куроо, а за ним плетется уставший Ивайзуми, на ходу ставя машину на сигнализацию. — Неповторимый Ойкава Тоору и его шумные бредосостояния рандомного содержания? — Куроо картинно выгибает бровь с фирменной ухмылкой. Бесить Тоору — бесценно. — Фу таким быть, Тэцу-чан, — Ойкава театрально надувается и тянет гласные, но его угрюмо отпихивает Ивайзуми и, игнорируя протянутую для рукопожатия руку, наваливается всем весом на Тэцуро с объятьями. Куроо готов отдать все за это охреневшее выражение лица Тоору, он бы обязательно его сфотографировал, но доступ к карману перекрыт умирающим телом Ивайзуми. — Как же он меня достал, — с чувством и замогильным хрипом тянет Хадзимэ на одной ноте, — давай напьёмся, я тебя умоляю, Куроо, будь человеком. Тэцуро ободряюще похлопывает его по спине и не упускает возможность вставить шпильку Ойкаве: — Тоору, тебе достался лучший человек планеты, а теперь он выглядит так, будто собирается умереть в моих объятьях, — Куроо смотрит с максимальным укором. Ойкава цокает языком и закатывает глаза: — Умрите оба, пожалуйста, — дергает ручку двери на себя, — а я пойду попрошу Коуши утешить меня, — подмигивает и скрывается за дверью. Ивайзуми с трудом отслаивается от Куроо и щелкает шеей, Тэцуро предлагает сигарету и он вытягивает одну из пачки. — Так много написано книг про то, как бросить курить или пить, но почему никто не пишет, как завязать с Ойкавой Тоору, — Хадзимэ и правда выглядит так, будто планирует расстаться с жизнью прямо здесь. — Потому что ты единственный самоубийца подобного рода, кто еще в здравом уме свяжет с этим эгоцентриком свою жизнь, — Ивайзуми болезненно морщится в ответ, — да и ты ж без него не можешь, как и он без тебя. Хадзимэ хмуро смотрит на Куроо пару секунд, а потом согласно кивает. — Как Сугавара? — он выдыхает дым в сторону. Куроо несколько секунд молчит, смотрит, как тлеет тонкая бумага сигареты. Как тлеет его шаткое ощущение безболезненности. — Что именно ты хочешь узнать? Как Сугавара переживает женитьбу Савамуры и его скорое становление отцом или как Сугавара переживает мои бесконечные домогательства? Ивайзуми откашливается злым отчаянием Куроо. — На самом деле, я хотел узнать, как ты. Тэцуро выдыхает дым вперемешку с паром, пытается выдохнуть горечь, но она по законам жанра застревает в горле. — Размышлял вот сегодня, — поднимает тлеющий окурок на уровень глаз, — сколько часов надо смотреть на сварку, чтобы ослепнуть. Ивайзуми выбрасывает свой окурок в сторону, смотрит пару мгновений на дверь рассеянно, а потом хлопает Куроо по плечу: — Все когда-нибудь заканчивается, помни об этом. А теперь пошли напьемся до беспамятства. Куроо поднимает глаза к небу, к черному и беспощадному небу, усыпанному мерцающими звездами. Все когда-то проходит. Все, кроме неслучившейся любви. Спустя два часа Ивайзуми и правда допивается до состояния невменяемости и активно лапает довольного Тоору за коленки. Сугавара, как обычно, немногословен. Сидит весь вечер, подперев ладонью щеку, мягко улыбается, наблюдая за друзьями, будто не у него внутри незаметно для всего мира затонули подлодки, будто не у него внутри не спасли задохнувшиеся экипажи. Суга и сам медленно идет ко дну, ловя хрупкими руками во тьме ночные апноэ, слушая в тишине, как по венам воют сирены. Он переговаривается с сидящим рядом Львом, в шутку предсказывает ему по руке долгую и крепкую любовь и звонко смеется, когда покрасневший Яку лупит того за вопли на весь бар: «Яку-сан, давайте поженимся!». Куроо подходит к Сугаваре, когда он сбегает к барной стойке — под предлогом покурить — от Хайбы, слишком много говорящего про свадьбы. Коуши курит прислонившись спиной к стойке и наблюдает с улыбкой за тем, как пьяный Ивайзуми танцует со смеющимся Ойкавой только одному Дионису известный танец. Куроо садится рядом с Коуши в тот момент, когда Тоору обхватывает лицо Хадзимэ ладонями и целует. — Как ты? — Тэцуро прикуривает и надеется, что звучит не слишком жалко. — Давай я скажу, что у меня все хорошо, а ты сделаешь вид, что поверил? — Коуши… — Куроо не договаривает, потому что Суга протягивает руку и убирает кусочек пепла с черного виска, замирает пальцами у кожи, и нежно проводит костяшками по скуле. Он убирает руку, но Тэцуро перехватывпет его ладонь и коротко прижимается губами к тонким пальцам. Коуши отдергивает руку. — Ты похудел очень. — Так бывает, просто работы много, весна же на днях. Все нормально, правда. Он счастлив, и я тоже буду. Сугавара работает заведующим отделением в психиатрической больнице, он — безупречный бог ночных кошмаров и безумия. Последнее время в двойную смену. Куроо как преданный служитель кошмары и безумие исповедует как религию. Куроо бы с удовольствием разбил нос Савамуре, если бы имел на это хоть какое-то моральное право. — Знаешь, я бы хотел украсть тебя, — Куроо не смотрит на Коуши, просто не может, — я бы хотел забрать тебя отсюда, выкрасть из этого холодного мира, в котором тебе не место. Ты не можешь быть тем, кто страдает, это неправильно. Я бы очень хотел спасти тебя. Жаль, что ты этого не хочешь. — Тэцуро, — Суга говорит мягко, почти бережно, только голос такой отстраненный, что у Куроо в желудке скручивается ледяная пружина, — ты, возможно, самый чуткий и сердечный человек из всех, кого я встречал, хоть ты и не видишь этого в себе. И это ты страдать не должен, не из-за меня — уж точно. Я не понимаю, почему судьба распределяет роли именно таким чудовищным образом. Но пойми… — Нет, Коуши, стой, молчи, — Куроо прикрывает ладонью глаза и отрицательно мотает головой пару раз. — … мы не можем быть… — Да стой же! — Куроо хватает его за запястье и продолжает почти шёпотом, — не делай этого, я прошу тебя. Не лишай меня мечты, даже если она и иллюзия тоже. Пожалуйста, Коуши. Не оставляй меня одного. Сугавара некоторое время молчит, а потом нерешительно накрывает руку Тэцуро — так и держащую запястье — своей ладонью. Они так и не сводят все это время глаз с Ивайзуми и Ойкавы. Суга мягко соскальзывает с барного стула и поворачивается к Куроо. — Спасибо, что переживаешь за меня, — он кладет ладонь ему на скулу, чуть поворачивая его голову и встает на цыпочки, коротко прижимаясь губами к виску, — и прости меня, Тэцу. Прости. Куроо закрывает глаза и выдыхает медленно, когда слышит, как мягко хлопает дверь. — Он не вернется? — сбоку приземляется Ивайзуми. — Он не вернется, — одними губами отвечает в потолок. Когда Куроо выходит в морозный вечер минутами позже, единственное, что ждет его — беспощадное черное небо, полное звезд. Он ежится, поднимает воротник, прикуривает и уходит в пустоту ночной улицы, оставляя после себя исчезающий белесый дым.