Страх

Когда-то шикарные залы дворца кажутся невероятно холодными, тёмными, чужими. Версаль пустыми стёклами-глазницами смотрит на погружённые во тьму коридоры. Филипп таким же пустым взглядом окидывает комнату, выходит в коридор. К своему сожалению, он не может вспомнить, что именно погрузило всё во тьму. Филиппу уже нет дела, в любом случае. Но страшно. Чего страшится — не знает. Зеркальная галерея кажется несоразмерно длинной, стремящейся в непроглядную тьму, туда, где коридор заканчивается чёрной точкой. Дверей не видно. Люди кажутся мраморными статуями, безвольными куклами, красивыми, но полыми внутри. Пустыми. Хладными и безмолвными, как мертвецы на поле боя. Тоска. Он закрывает глаза. Шевалье не поймёт, просто не сможет. Возможно, он был глупцом, думая, что сможет оставить след в истории не просто как брат короля, а великий полководец. Солнце греет людей, под солнцем распускаются цветы. Так было. Луна — правит ночью. Но луна — не солнце. Солнце рано или поздно зайдёт. Этот дворец сводит с ума, возможно во всех допустимых смыслах. Но так не должно было быть: Версаль был мечтой, расколовшейся о людские пороки. Людовик мечтал не об этом. А Филипп просто ощущает себя пустым. Филипп не обращает внимания на мнимых святош. В Версале все носят по две, а то и по несколько масок. Сотканный из желаний мир постепенно рушился. Тем не менее, Филипп не собирался отрекаться от самого себя даже если весь Версаль, да что там, вся Франция падёт. На самом деле, он просто колеблется. Но чьи-то руки продолжают нежно расчёсывать волны тёмных волос, спадающих на плечи. — Оставьте меня. Орлеанскому этого мало. Он хочет заполнить чем-то внутреннюю гордыню, подпитать её, доказать что-то самому себе. — Шевалье, уже уходите? Давайте ещё одну партию, прошу вас! — Нет-нет, мадам, учитесь проигрывать! Де Лоррен кинул взгляд на женщину в тёмном платье и быстрым шагом направился прочь из салона. Филиппа не было ни в одной из комнат Версаля. Позже они столкнутся в коридоре. Филипп пройдёт мимо, бледный и мрачный. Поэтому Филипп снова стремится на войну. Хочет упасть в её объятия, потому что только в окружении смерти человек чувствует себя по-настоящему живым. Быть может, героическая смерть это то, ради чего он был рождён. Вернее, Филлип знает, знал, с самого рождения, что он — запасной вариант. Как же была права королева-мать. — Король умирает. — эхом пронеслось по салону, а затем и по всему Версалю. Людовик не спешил звать к себе исповедника, однако по дворцу уже ходили слухи, что монарху оставалось немного. Филиппу оставалось молиться. Филипп не боится смерти, хотя в разуме до сих пор живы картины ухода Генриетты. Пока принцесса лежала судорожно пытаясь вдохнуть колючий воздух, проникающий в воспалённые лёгкие, он стоял рядом, не в силах побороть страх. Растерянно смотрел в глаза Людовика и не находил там ничего. Несчастная умирает 30 июня, отмучившись довольно долго. Старые раны никак не могут затянуться, наоборот, кровоточат сильнее прежнего. И от этого ещё более горько. Жестокое какое-то время, всё же. Не лечит, а бьёт. Филипп всё-таки боится смерти. Шевалье де Лоррен смотрит с лёгким разочарованием, выжидающе молчит. Затем добавляет: — И всё-таки, лучше возвращайся. Его решение быть с Филиппом до конца было непоколебимо.