Можно...?

На самом деле, Паулаускас не собо внимателен к мелочам. Он редко запоминает то, что случайно промелькнуло перед глазами, привычки людей. Его внимание больше сосредоточено на его собственных мыслях, переживаниях, ощущениях. Какой смысл в лишней информации, если она не пригодится? Однако, давно уже Модестас не может выкинуть из головы один момент: как перед тренировкой Серёжа сладко потянулся. Как плавно задвигались линии мышц, как на шее, пульсируя, вздулась маленькая венка, и как тихий, томный вздох вырвался из приоткрытых губ. Паулаускас быстро встряхнулся и начал усиленно тренироваться, но, как ни старался он извести себя до забытья, Белов из головы не шёл. «Ладно, потом забуду, за повседневными делами.» Наивный. Почему же он до сих пор помнит каждую мелочь этого момента? Никогда, никогда прежде он не видел, и тем более не запоминал подобных вещей. Видимо, Сергей особенный. Или просто так случайно вышло? Но тогда почему Паулаускас постоянно представляет, что причиной этого вздоха были бы отнюдь не потягушки, а… Он. И, наверное, подобные мысли заставляют его сердце биться быстрее, когда в Мюнхене они вдвоём получают ключи от одного номера. Сегодня ночью Модестас точно не сможет заснуть. В отличие от его товарища, который, придя после долгой тренировки, вырубается практически сразу. Во сне Серёжа другой. Такой… настоящий. Умиротворённый, посапывающий, беззащитный. Модя не может отвести глаз от мирно вздымающейся от дыхания груди, с которой немного сползло одеяло, с расслабленных рук, устало сжимающих подушку. Белов то хмурится, словно почувствовав, что от него отвели взгляд, то снова немного улыбается, будто радуясь тому, что его друг снова смотрит на него. Просто ангел. Это Паулаускас осознаёт одновременно с тем, что он добрую половину ночи наблюдает за другом.

***

На следующую ночь не спится обоим. Паулаускас ворочается с боку на бок в попытках заснуть и не думать о Сергее, а особенно успокоить свои развратные мечты. Тот же сидит в кровати и задумчиво крутит в пальцах цветок. — Модя, — тихо шепчет он в темноту. — Ты спишь? Хотя, конечно он знает, что это не так. Серёжа помнит, что во сне Модя всегда обнимает подушку. Однако сейчас тот отвернулся, держа руки у груди. Литовец бесшумно поворачивается. Его глаза блеснули в темноте, словно звезда, пролетевшая вниз по небосклону. В них отражается луна. — Нет. — Иди сюда, — и Белов садится в кровати, призывающе хлопая по матрасу рядом. Модестас тихо переходит в кровать товарища и садится, подбирая под себя ноги. — Посмотри, — передаёт ему растение Сергей. — Ты не знаешь, что это за цветок? Паулаускас долго рассматривает его (пока цветочек), и потом медленно произносит: — Это эдельвейс. В Германии — символ любви. — Любви… — задумчиво повторяет Белов, и уголок его рта трогает лёгкая улыбка. В этот момент Модестас не может отвести от друга взгляд: так близко, освещённый светом луны и тусклых фонарей, в мельчайших подробностях, он — прекрасен. Сергей замечает взгляд товарища, и, посмотрев на него смеющимися лукавыми глазами, спрашивает: — Что? Модя немного теряется, но, совладав с собой, находит силы ответить, даже отчасти искренне. — А, у тебя на шее просто родинка. Пару минут тот молчит, но в итоге лишь улыбается. — Да, у меня на шее родинка, — усмехнувшись, повторяет Белов. — Можно... посмотреть? Вопрос повисает в воздухе словно тягучий сироп, окатывая обоих с головы до ног. — Да, — неслышно шепчет Серёжа. Трепетно Паулаускас отодвигает край пижамы, оголяя красивую, мускулистую шею. Заворожённо обводит пальцем аккуратное пятнышко и ощупывает ту самую пульсирующую венку. Сердце Белова бьётся быстро, но ровно. Пальцы плавно скользят дальше, к ямке на затылке. — Тут ещё одна, — осипшим голосом сообщает Модестас. По Сергею пробегает табун мурашек, после чего друзья смотрят прямо в глаза друг другу. Ладонь мягко ложится на волосы, двигает голову Белова всё ближе и ближе… Они сливаются в поцелуе. Он разливается по их телам с бешеной скоростью, будоража рецепторы и воспламеняя тела. Головы и губы плавно двигаются в унисон, задавая такт сердцебиению. Чем глубже становился поцелуй, тем сладостнее нега, дающая о себе знать приятным сосущим чувством в груди. Проведя носом по шее, Паулаускас снимает с поддавшегося Серёжи футболку и с благоговением оглядывает лежащее под ним тело. — Считай, — только и говорит он, шепча слова в ухо, от чего тело Белова сводит в сладостной судороге. После начинает покрывать нежными поцелуями видимые ему аккуратные точечки. В шею. — Раз… И долгое «Аааааах» В ключицы. — Два… И удовлетворённое мычание. Литовец спускается всё ниже и ниже. — М-м-м… Модя… Остановись, я сейчас растекусь… - тихо постанывает Серёжа. На секунду тот прерывается. — Если вдруг… То тогда я окунусь в тебя. И продолжает, вкладывая в свои прикосновения всю любовь и нежность, которые испытывает сейчас и испытывал раньше. Эта ночь создана только для них. Для их горящих тел и жаждущих душ. Потом, конечно, они будут дико смущаться и молчать, но про себя понимать, что это стоило того. Ведь всю жизнь они не знали, кто их судьба, терпели обиды и предательства... И каждый заслужил получить то, что получил этой ночью. Конечно, когда-нибудь потом они разойдутся навсегда, а пока… Пока они просто наслаждаются моментом.