Холодно

       — Кажется, это уже не скрыть.        Ньют закатывает рукав, ведёт тонкими пальцами по старому шраму от лезвия. Шрам этот и не увидеть уже под чёрными венами. Разве только нащупать можно и то только если знать, где искать.        У Томаса дыхание замирает.        Нет, Томас не наивен. Он знает, что Ньют не иммун. Что он заразится. Неизбежно.        Но…        Почему-то всё равно очень больно. Где-то там, где на пару мгновений прекратило биться.        — Почему не сказал?        Ньют кривит губы. Он никому не говорил, что лезвием тем, много лет назад, вырезал почерневшие вены.        Вырезал.        Только вот не навсегда.        Если бы всё было так просто…        — А что бы изменилось?        Томас молчит в ответ. Ничего бы не изменилось. Разве что… да нет. Ничего.        — Мы спасём… мы…        — Не волнуйся обо мне.        Легче сказать. У Томаса ком в груди размером с континент. Мешает дышать, но это ничего. Он подышит потом.        Болезнь неумолима. Она захватывает его тело так стремительно, что это не скрыть.        Томас видит в глазах Ньюта безумие. Оно такое материальное, что кажется стоит вдохнуть поглубже и непременно ощутишь его кисловатый запах на кончике языка.        Ньют заходится надсадным кашлем, а Томасу кажется, что у него у самого лёгкие выпрыгивают.        Случайное прикосновение отдаёт горечью, у Томаса по коже искрами идут разряды.        Он обращает внимание на каждое касание.        Последнее.        У Ньюта кожа сереет, глаза вваливаются, а острые скулы проступают с каждым часом всё отчётливее. Ещё немного и прорвут истончившуюся кожу.        Томас уговаривает себя игнорировать эти изменения, не акцентироваться на них. Лекарства нет. Всё ложь.        Тереза умоляет его провести какие-то эксперименты.        Ньют против. Он ненавидит Терезу и его можно понять. Он не любит предателей. Он бы стрелял по ним из дробовика.        Томас дышит через рот. Он сосредоточен на цели. Найти сыворотку. Отсрочить конец.        Не умирай!        Кричит что-то внутри него.        Борись!        Умоляет.        Не бросай меня одного сейчас…        Шепчет на выдохе.        Он волочёт его на себе.        Выберемся.        Шепчет, как мантру.        — Возьми! Возьми это! — У Ньюта глаза налиты кровью, он дышит с хрипами. Томас зажимает в руке что-то маленькое, даже не смотрит что. Потом. Всё потом.        — Идём. Вставай. — Ньют едва ли слышит его, но послушно опирается на плечо. Поднимается. Его качает из стороны в сторону. Не устоять и мгновения.        Они пробираются через хаос и что-то, кто-то свыше бережёт их от пуль и от огня.        Даёт им время.        Бесценный дар.        Голос Терезы бьёт по нервным окончанием разрядом тока. У Томаса руки дрожат.        Можно спасти.        Бьётся одна лишь безумная, горячая мысль.        Успеть.        Но время ушло.        Ньют сильный. Всегда был сильным, а сейчас, обезумевший, в сто крат сильнее. У Томаса на глазах пелена из боли и слёз.        — Очнись, Ньют!        Ньют не боится смерти.        У него другие страхи. Ньют очнулся посреди своего кошмара: Томас на земле и он, пытающийся его убить.        Картинка из жутких снов, которые приходят на рассвете.        Хватка его становится слабее. Он не помнит, что говорил и говорил ли, он только знает, что должен сказать сейчас.        — Убей меня.        — Нет! Я не… Тебя можно спасти! — У Томаса голос дрожит так, что слова едва разобрать.        — Нет, Томми, нет… Убей меня, пока я не стал как они!        Ньют выхватил пистолет из кобуры, приставил к своей голове, но пальцы не слушались его. Томас вцепился в рукоять, пытаясь выхватить оружие, отбросить прочь, но Ньют держал крепко.        Новый приступ скрутил его. Голова запрокинулась, руки непроизвольно сжались и по телу прошла волна боли.        Нельзя спасти того, кто провалился так глубоко в своё безумие.        Второй раз он очнулся с липкой кровью на руках.        Кровью Томаса.        — Прошу, Томми, пожалуйста…        Выстрел погрузил его в темноту. Спасительную. Спокойную темноту, в которой не было боли, не было ничего. Только тишина.        Он больше не ранит его.        Это самое важное.        Сделать правильный выбор?        Что теперь имеет значение, когда Ньют мёртв?        Он даже не замечает огнестрел, пока перед глазами не падает мир.        Так холодно.        Томас смотрит поверх головы Терезы не в силах сфокусироваться на её обеспокоенном лице и видит Ньюта.        Он стоит, привалившись к стене, и улыбается. Тепло и солнечно, как давно уже не улыбался.        Томасу не страшно.        Всё самое страшное уже случилось.        Томасу не больно.        Где-то внутри, — глубже, чем можно ранить, — болит сильнее.        У него в ладони всё ещё пульсирует отдача от той пули, что навсегда обездвижила его друга.        Ощущение это жжёт кожу кровавой кислотой.        — Спасёшь её, а, шенк? — У Ньюта улыбка на лице, и в глазах черти.        Томас из последних сил бросает что-то в бокс с шизами и даже не смотрит, что так удачно подвернулось под руку. У него в сознании туман.        Ньют улыбается.        — Хитро, — комментирует он и бежит рядом, у левого плеча.        Не хромает.        — Выживешь?        Томас качает головой.        Он не хочет выживать. Он бросил себя к ногам П.О.Р.О.К-а, но его больше не существует. И вся его жизнь — бессмысленна.        Злая шутка.        Жестокая игра богов.        Тереза бросает его вперёд. Она ценит его жизнь гораздо больше, чем сам Томас. Она верит в избавление от вируса. Хочет, чтобы всё закончилось. Хочет всё исправить.        — Ладно, — говорит Ньют. — Пожалуй, я смогу её простить. — Он сидит на самом краю трапа поднимающейся в небо «пташки» и смотрит вниз, туда, где сгинула девушка. Предательница. Та, что искупила свой грех. Во всяком случае, в глазах Ньюта.        У Томаса в глазах мутно, но он видит Ньюта так отчётливо. Отчётливее, чем раньше.        — Не умри, шенк. Тебе… ещё рано.        Море. Томасу горько видеть его.        Видеть его вместо него.        Минхо возвращает ему кулон, самое важное, что осталось у Томаса. Острое, болезненное напоминание, но необходимое.        Кулон горячий отчего-то. На песке совсем рядом следы, которых никто не видит.        — Раскрути, — советует знакомый голос.        Нельзя не послушаться.        Дорогой Томас.        У Ньюта почерк скачет, словно он не может справиться с дрожью в руках. Скорее всего так и есть. У Томаса у самого руки дрожат, он скользит по первой строчке помутившимся от слёз взглядом не в силах двинуться дальше.        Он чувствует чужое присутствие рядом с собой. Слышит несуществующее дыхание. Короткий вздох и чуть недовольное: «Какой же ты… Томми». А потом Ньют зачитывает своё письмо сам, по памяти.        — Это похоже мое первое письмо, я не помню писал ли я их до Лабиринта. Но даже если оно не первое, оно будет последним. Главное что тебе нужно знать: я не боюсь, смерти по крайней мере. Страшно забывать, я ведь терял себя, Томми, из-за вируса и это наводило ужас. Поэтому я каждый вечер вслух повторял их имена: Алби, Уинстон, Чак... Я повторяю их и сейчас, как молитву и я снова все вспоминаю. Мелочи. Например, как изумительно солнце освещало Глэйд в момент перед тем, как оно скрывалось за стенами. Вспоминается вкус рагу Фрайпана, я и не думал, что буду так по нему скучать. И я вспоминаю тебя, как ты первый раз появился в лифте, просто напуганный новичок, который даже имени своего не помнил. Но в тот момент, когда ты побежал в Лабиринт, я понял, что пойду за тобой куда угодно. И я пошел, как и все мы. И я прошел бы через все это снова и не стал бы ничего менять. Я надеюсь, что вспоминая все это много лет спустя, ты сможешь сказать тоже самое. Будущее теперь зависит от тебя Томми. И я знаю, что ты найдешь верное решение, как всегда. Пожалуйста, береги всех ребят и береги себя. Ты достоин счастья. Спасибо, что был мне другом.        — Не уходи…        — Я не могу. Я должен уйти, а ты должен отпустить. Перечитывай моё письмо иногда, чтобы не забывать.        — Я не забуду.        — Прости меня и прощай.        От моря веет могильным холодом, следы на песке, которые никто не видит, медленно зализывает прибой.        — До встречи, Ньют, до встречи мой дорогой друг.