Истинные

– Я дома. Тишина в ответ. Выключенный свет, сквозняк из открытой форточки гуляет по комнатам. Пустота. Шинья улыбается, с трудом подавляя желание развернуться и выбежать из квартиры, захлопнув дверь, обратно, туда, где есть люди, где он не один. Звон брошенных на пол ключей. А чего он ожидал? Шаг вперед. Резкий запах встречает его у порога, заставляет замереть, а сердце – забиться чаще. Он был здесь недавно. На ходу стряхивая куртку, выпутываясь из шарфа, он наспех проверил телефон. Ничего. Все те же десять непрочитанных сообщений для брата. Вернее, десять сотен сообщений. И так каждый день. Это продолжалось уже не первый год. Четвертый, если быть более точным. Шинья был студентом, снимающим квартиру на пару с братом. Только вот Курэто об этом, кажется, уже забыл. Он писал ему каждый день. Спрашивал, как дела, когда он приедет, не хочет ли забрать его с универа, желал доброго утра, спокойной ночи, ставил гребаные смайлики, хотя ему казалось, что ни одно сообщение до брата уже не доходило. Ответа не было ни на одно из них. Каждый раз он обещал себе больше так не делать – и каждое утро, каждый обеденный перерыв, каждый вечер снова писал сообщение. Каждый раз он клялся себе не надеяться – и каждый раз ждал ответа, поглядывая на экран телефона каждые пару минут, пока не рвалась очередная ниточка надежды, где-то там, глубоко внутри, в душе. И каждый – каждый раз было до слез обидно. У них не всегда были такие отношения, нет, увольте. Курэто и Шинья были братьями – не родными, сводными, но росли в одной семье и никогда этому особо значения не придавали. Помогали друг другу, покрывали перед взрослыми по очереди, подшучивали над младшим братом Сейширо, делились сладким, спорили, ссорились, мирились – все как в обычной семье. Шинья чувствовал себя счастливым. Чертовы феромоны, будь они не ладны. Шинья никогда не придавал значения тому, что рос в семье альф – будучи ребенком, он вообще не задумывался о разделении современного общества на слои альф, бет и омег, не чувствовал какого-то особенного запаха, отличающего его от остальных, или того же старшего брата – от него самого. До определенного момента. Ему никто не рассказал. Его никто не предупреждал. Никто его к такому не готовил. Шинья не понимал, что с ним происходит, когда внезапно стало неимоверно жарко – настолько, что захотелось снять пиджак, и жилетку, и рубашку расстегнуть, и окна распахнуть, и вылить ледяной воды прямо на голову, и… просто сделать что-нибудь, что поможет. Его лихорадило. Мутило. В теле сильное напряжение граничило с головокружительной слабостью. Он не мог нормально сидеть, лежать или что-либо делать – и поэтому изводил себя, катаясь по кровати в темной холодной комнате, потому что свет резал глаза. Благо, это состояние настигло его только вечером. В школе просто было немного нехорошо, и Шинье казалось, что он просто приболел. Весна, эпидемия по улицам ходит, вместе с почками на деревьях распускаются новые вирусы – да и так легко ведь застудить горло, гуляя после уроков в распахнутой настежь курточке, доверившись первому солнышку, которое светит, но не греет толком. Только вот на простуду это было мало похоже. Ничего. Скоро родители вернутся с работы и объяснят, в чем дело. Они помогут. Обязательно помогут. – Шинья? С приоткрытой дверью в комнату проник настолько сильный и яркий запах, что Шинья замер, словно его ледяной водой облили. Всего лишь на миг. Этот тяжелый аромат выбил землю из-под ног, заставив забыть о своем самочувствии, о своих мыслях – просто обо всем. Он шокировал. Шинья никогда ранее не ощущал чего-то подобного. Приподнялся на дрожащих руках, обернулся. В дверях стоял Курэто. Кажется, не менее шокированный, чем он. Курэто, в отличие от Шиньи, о разделении знал. Знал, что в семье Хиираги всегда рождались чистокровные альфы. Знал, что приемыш Хиираги – омега. Но почему-то никогда не задумывался о том, как проявляются их различия. И что еще важнее – когда. Он просто вернулся домой раньше обычного. Стоило ступить за порог – незнакомый тонкий сладковатый аромат раздразнил обоняние, заставил последовать за ним к комнате младшего брата, из которой доносилась невнятная возня и тихие вздохи. Он почему-то колебался, прежде чем открыть дверь. И, честное слово, лучше бы он этого не делал. Несмотря на распахнутые настежь окна, на собачий холод в комнате, на полную темноту, разбавляемую лишь светом фонарей с улицы, аромат здесь был сильнее, чем тянулся по квартире. Еще более сладкий, немного вязкий, словно почти физически ощутимый – его хотелось попробовать на вкус. Это было странно. Непривычно. Куро коротко облизнулся. Заметил, что почему-то дрожат кончики пальцев, когда он глубже вдыхает этот запах. А хотелось еще. Первый шаг он сделал неуверенно – и сам этому удивился. Шинья сел на кровати. Его качало. В расстегнутой рубашке, дрожащий то ли от холода, то ли от лихорадки, то ли от напряжения. С румянцем на бледной коже, с нездоровым блеском в помутневшем взгляде потянулся к нему, как к единственному, кто может помочь. – Братик, мне тяжело дышать. У меня, кажется, высокая температура, я не нашел градусника… Мне очень жарко. Я не знаю, что со мной, я… Он, кажется, даже не слышал, что ему говорили. Смотрел только на влажные приоткрытые губы. Как часто скользит по ним горячий язычок. Как короткими вздохами срывается с них частое дыхание. Как мелко подрагивает верхняя губа. И не мог оторвать от них потемневший взгляд карих глаз. Мозг словно отключился. Отказывался воспринимать смысл чужих слов, голос здравого рассудка, вообще отказался работать. Просто погас, словно кто-то резко опустил рубильник, перекрыл подачу электроэнергии. Инстинкты захлестнули с головой в этой темной комнате, наедине с притягательным, до дрожи приятным ароматом и перепуганным младшим братом. Он сам просил помощи. Шинья едва не задохнулся, когда Курэто прижал его к себе, зарываясь пальцами в светлые волосы, сжимая их в кулаке и прижимаясь к его губам. Тяжелый запах выбил дыхание из легких, заставляя задыхаться, прихватывая чужие губы, накрыл с головой, заполнил собой абсолютно все – и Шинья в нем растворился. Мысли текли слишком медленно, чтобы он успел испугаться, на секундочку задуматься о том, а что вообще происходит, а правильно ли они поступают – а затем и вовсе испарились под чужим напором. Шинье становилось легче, когда Куро целовал его – глубоко, долго, как-то исступленно-остервенело, натягивая короткие волосы до болезненно-приятного ощущения, до хрипа, до скулежа, до первого тихого стона. Напряжение в теле словно смешалось с одолевающей слабостью, давая, в итоге, мягкую расслабленность и податливость. Только теперь тянуло где-то ниже живота. Жар никуда не делся – но Курэто был таким же горячим, когда прижимал его обнаженным телом к кровати. Ему становилось легче от низкого рыка над ушком, от властных движений, которыми он ставил его на колени, от быстрого темпа движений, когда он был внутри, от отсутствия слов, когда в таком положении они замерли на несколько секунд, словно единое целое, без возможности отстраниться. От странного, слишком фееричного всплеска ощущений от простого укуса в холку. Ему становилось легче, потому что это было как-то слишком естественно, как будто самой природой заложено. Так прошла его первая течка. Наутро Шинья проснулся рано, еще до будильника, чувствуя приятную истому в теле, среди мятых перепачканных простыней – но кто-то проснулся еще раньше. Курэто сидел в его комнате, у подоконника, и молча курил в открытое окно. Он слышал, что брат проснулся. Но не обернулся. Шинье это не понравилось. – Братик? – Я пометил тебя. Шинья только опустил ноги с кровати, касаясь босыми пятками холодного пола, и замер, глядя на напряженную спину брата. Тот не смотрел на него. Нервно курил. Шинья почувствовал тонкую границу – словно за ночь образовалась прозрачная стена между ними. Он провел ладонью по шее, чувствуя под пальцами чуть выступающие полосы на коже, словно обычные царапины. Сглотнул. Курэто опустил голову на подоконник. Пепел с медленно тлеющей сигареты падал мимо пепельницы. – Блять. Они пытались скрывать это. Шинья отпустил волосы чуть длиннее, начал часто носить ошейник, без причины не поворачивался ни к кому спиной. Кроме брата. Шинье было смешно слышать, наконец, от родителей об особенностях устройства его взрослеющего организма, о зачатии, течке, метках, подавителях феромонов. Они ему были не нужны – меченые омеги теряют столь привлекательный аромат для окружающих альф. Кроме тех, которым они принадлежат, естественно. На почве этого возникает сильная эмоциональная привязанность, желание к физической близости, что способствует укреплению отношений – если они имеют место быть. Их отношения с самого начала были неправильными. Ошибочными. Нет, Курэто заботился о Шинье, конечно же, куда ж без этого – они вместе сняли квартиру, когда младший брат поступил в вуз, чтобы ему легче было учиться вдали от семьи, чтобы он чувствовал себя более самостоятельным, свободным, независимым, чтобы ощущал себя комфортно. Только вот гнетущее чувство вины, сводящий с ума запах и вечно жмущийся к нему маленький омега буквально выселили его оттуда – и Шинья стал жить с самим собой. Курэто исправно платил за квартиру, оставлял ему деньги, даже домой изредка забегал за какими-то вещами или по делу – исключительно в те моменты, когда младшего брата не было дома. Заберет, что нужно было, иногда крепкий кофе без молока выпьет, вымоет чашку и уйдет – будто и не было его вовсе. Только вот не учитывал он, что Шинья, по возвращению, учуяв его запах, сначала всю квартиру оббегает в поисках своего альфы, и лишь затем, поняв, что он просто ушел, как всегда, даже записки не оставил, даже сообщения не напечатал – ляжет спать в его комнате, утыкаясь носом в чужую подушку, потому что едва уловимый резкий запах успокаивал, дарил чувство защищенности. Безопасности. И будет тихо всхлипывать, натягивая одеяло на дрожащие плечи, пока не уснет в беспокойных мыслях. Погодите, если вы уже считаете старшего Хиираги виновным в собственной безответственности, притормозите – не стоит торопиться с выводами. Наоборот, он взял на свои плечи слишком много ответственности за то, чего не происходило по его вине. Он считал, что сломал жизнь младшего брата, незаслуженно, не достойно его, потому что метка – это навсегда, этот след от укуса, оставляющий никогда не проходящие шрамы, меняющий все физиологические процессы, изменивший для них двоих абсолютно все. И как-то не приходило в его рассудительную голову мысли о том, что никто из них в произошедшем не виноват, это все природа, инстинкты – но ведь природу не обвинишь, на природу последствия не повесишь и отвечать не заставишь. А отвечать за случившееся кто-то должен. Он мог попытаться выстроить с ним отношения – раз уж так вышло, для Шиньи он был не самым худшим вариантом – заботливый, сильный, работящий, и простуду вылечит, и обидчикам морду набьет, да и самому Шинье это как раз было нужнее всего. Он рассматривал такой вариант. Но просто не мог. Шинья был его младшим братом – любимым, родным, да черт возьми, он горы за него готов был свернуть – но создавать с ним пару таким образом было выше его сил, выше его моральных норм. По факту, у Шиньи был партнер – и его тянуло к нему, тянуло не просто сильнее обычного, а неимоверно, безудержно, постоянно, неконтролируемо. Ему хотелось его внимания, ласки, простого слова, хотелось угодить, что-то сделать, приготовить, прибрать – природа сама распределяла роли, как ей угодно, и Шинья этого не замечал, а Курэто видел. Видел и понимал, что это неправильно. Особенно остро он понимал это, когда каждый чертов раз, стоило Шинье робко прижаться к нему со спины, чувствовал сладкий тягучий тонкий аромат, осознавал желание развернуться и прижать его к себе за талию, сдавливая бедра до синяков. Поцеловать. Взять на том же чертовом столе. И приходилось задерживать дыхание, открывать окна нараспашку, нервно курить и умываться ледяной водой, повторяя только беспомощное «блять» в своей голове. Поэтому он ушел. Но ситуация не улучшалась – если вообще не усугублялась. Будильник. Снова шесть утра. Дурная привычка ставить на стол две чашки, а наливать кофе – только в одну. Так создается призрачное ощущение чьего-то присутствия – от чего неосознанно становится еще больнее. Маршрутка. Музыка в наушниках – одна и та же песня, весь день, пока не впитается в душу, пока сердце биться в унисон с басами не начнет. Универ. Пары. Знакомые лица – и ни одного, кого он мог бы другом назвать. У Шиньи вообще друзей не было. Так уж повелось. Дополнительные занятия – чтобы подтянуть английский и немного оттянуть время до возвращения домой. Пять вечера. Шумные улицы снова заполняются спешащими куда-то людьми. Солнце постепенно скатывается к горизонту, окрашивая его в оранжево-розовые тона. Шинья любил вечера, особенно осенние – в эти короткие пару часов свет словно преломлялся, становился рассеянным и теплым, немного сказочным, что ли, пробивался через ветки деревьев, слишком четко выделял силуэты многоэтажек, отражался от окон, и дышать на время становилось легче. Он смывал с лиц натянутые улыбки, фальшивые маски, ненастоящие эмоции, в нем растворялись ложь и лицемерие. Даже взгляд становился чистым, словно хрустальная грань, ясным и искренним – Шинье казалось, что в такие вечера в его глазах постоянно блестят слезы. Вот бы увидеть однажды, как этот свет смягчает отрешенный взгляд чужих карих глаз. Сегодня домой не хотелось особенно, даже в телефон заглядывать было неохота, и Шинья сам не заметил, как загулялся до темноты. Без подбадривающих лучей солнца в коротком драповом пальтишке становилось холодно, и кутаться в него, выше поднимая воротник было бесполезно, а перчатки, как назло, остались где-то на тумбочке в прихожей. Поежившись и зябко приподняв плечи, держа ладони в карманах, он вздохнул и развернулся в обратную сторону, когда его сильно и неприятно задел плечом пробегающий мимо парень. На ходу обернулся через плечо, крикнул что-то в качестве извинения и побежал дальше. Шинья не обиделся – наверное, тот просто сильно спешил куда-то или опаздывал, с ним тоже частенько такое происходит – но опустил взгляд на асфальт, где в паре шагов от него лежал поцарапанный телефон, и не сразу сообразил, что к чему. А когда решился позвать владельца – того уже и след простыл. И что, скажите на милость, ему оставалось делать? Шинья не спеша шел по освещенной фонарями аллее и осматривался, держа в руках чужой телефон – вдруг повезет? Ну, или, этот парень раньше спохватится о пропаже и побежит обратно? В любом случае, можно будет просто подать объявление о находке или дождаться, пока владелец не позвонит на свой же номер с телефона друга или девушки. А ему, промерзшему почти до костей, просто хотелось еще немного подышать свежим воздухом. Именно так. Он невольно принюхивался – заметил, в ту самую секунду, когда молодой человек вписался в него, что от него приятно пахнет. Не резко и сильно, как от старшего брата, а тепло и приятно, ненавязчиво, но притягательно. Запах альфы. Это его удивило – со дня того инцидента Шинья вообще практически не ощущал чужих запахов. Даже как-то отвык, что ли. Однако никого, похожего на страдальца, потерявшего свой сотовый, он не нашел. – Боже, как холодно то… Завтра нужно надеть свитер. – Взгляд голубых глаз упал на закуток со светодиодной табличкой, около которой жалась друг к другу какая-то парочка. – Стаканчик кофе, чтобы согреть руки, и домой. Когда стеклянное окошко открыл брюнет с аметистовыми глазами и обворожительной улыбкой, Шинья пропустил его вопрос, что он будет заказывать, мимо ушей. Это был он. Шинья был почти уверен. Узнал не по растрепанным волосам или голосу – в темноте фиг что расслышишь или разглядишь. По запаху, который перебивал аромат кофе, молока и корицы. – Простите, это не ваш телефон? – Перебивая повторный вопрос, Шинья протянул ему сотовый. Парень изменился в лице, похлопал себя по бедрам, проверяя карманы джинс, попросил подождать секундочку и убежал внутрь, тормоша куртку, только затем возвращаясь с удрученным видом. – Вот балбес. И правда, мой. – Он коснулся его пальцев, когда забирал телефон, сетуя на украшенный еще одной царапиной экран, и Шинья почувствовал, насколько у него горячие руки. – Как ты его нашел вообще? – Мы… столкнулись где-то полчаса назад. Или больше. – Шинья неловко потер затылок, пальцем чуть оттягивая ошейник. – Ты задел меня плечом, и телефон выпал из кармана, наверное. – Черт, прости. И спасибо огромное, парень. Хочешь, угощу тебя кофе? Хотя, нет. Стой. – Он выставил перед удивленным блондином указательный палец и лукаво усмехнулся. – Ничего не говори. Я обязан угостить тебя кофе. Какой любишь? – Который согревает. Шинья был не особо разговорчив. Молча наблюдал, как этот смешной взъерошенный парень, постоянно приглаживающий волосы, делает ему карамельный капучино, вдыхал его запах и, кажется, уже согревался внутри. Он никак не хотел ускользнуть из центра его внимания, как это происходило со всеми людьми, которых Шинья встречал на улице, с которыми учился, с которыми раньше жил, он не вызывал отторжения, даже наоборот – вызывал приятное впечатление и интерес. Шинье почему-то хотелось узнать его имя. – Котенок, как тебя зовут? – Тот словно читал его мысли, оборачиваясь с нахальной улыбкой. – На стаканчике чтобы написать. – Шинья. – Он немного замялся, переступая на одном месте, пока тот чиркал скрипящим маркером по бумажному стаканчику. – А как зовут моего наглого бариста? Брюнет поднял на него взгляд. В фиолетовых глазах плясали задорные живые огоньки. – Гурен. Шинья улыбался – тихонько, самому себе, не глядя в чужие глаза, рассматривая стаканчик для чаевых, на котором было написано «На котенка для бариста». Выглядело как повод для разговора. – А почему бы не взять котенка из приюта вместо того, чтобы копить на него деньги? Гурен приподнял брови, чуть перегнулся через столик, смотря на стаканчик, вздохнул и повернул его обратной стороной к парню. На обороте было выведено маркером «На гитару». Шинья засмеялся, а брюнет неловко взъерошил волосы, объясняя, что на котенка чаевых подкидывают чаще, чем на гитару – опытом проверено. – Погоди-ка. – Шинья приставил палец к губам, чуть свел брови к переносице, вспоминая. – У меня же есть гитара. Да, точно, хорошая акустика в рабочем состоянии. – Ну, я тебя поздравляю с этим. Шинья удивился – не понял, он прикалывается или действительно не вник, что к чему. Поймал пристальный неуверенный взгляд, в котором боролись между собой язвительность и надежда – он словно силился понять, этот парень просто хвастается, или предлагает продать инструмент, или вообще хочет отдать? Шинья понимал, что для него этот момент скорее более напряженный, чем неловкий – гитару то хотелось, но мелочи в стаканчике на нее явно не хватало. – Ты не понял. Я как-то хотел всерьез заняться музыкой и купил гитару, но не срослось. И теперь она пылится в чехле в шкафу, почти нетронутая. Если она правда тебе так нужна, я могу отдать ее. Гурен чуть пожевал губу, глядя на него с легким задумчивым прищуром, сомневаясь – и хочется, и колется. Людская щедрость – явление редкое, еще реже – бескорыстная. – За просто так? – За просто так, если докажешь мне, что она не будет пылиться в шкафу у тебя. Его лицо, наконец, озарила улыбка. Вернее сказать, ухмылка. Улыбка не может быть такой бесстыже радостной и нахальной одновременно. – По рукам. Примерно до двух ночи Шинья просидел в его ларьке – потому что категорически заявил, что тащить гитару сам никуда не будет, пусть сам приходит и забирает, если так надо. Грелся, болтал, наслаждался ароматом кофе и – только тс-с, это секрет – запахом Гурена, который как-то расковывал и развязывал язык. Гурену хотелось доверять, очень хотелось о чем-то рассказать, чем-то поделиться, поймать взгляд, улыбку, мягкий тембр голоса, понять, что тебя слушают, что ты интересен, ты нужен, ты… Так, что-то он размечтался. На улице, к сожалению, ни капли не потеплело, и Шинья по дороге грел ледяные ладони дыханием, потирая их друг о друга. Гурен понаблюдал за этим пару минут – и просто отдал ему одну перчатку, пусть немного великоватую, зато теплую, а вторую ладонь просто взял в свою и запихнул в карман. В кармане, рядом с чужой горячей рукой, было тепло. Гурен хмыкнул и продолжил что-то рассказывать, а Шинья пытался скрыть легкий румянец на скулах и понять, почему это так приятно. Когда Шинья открыл дверь своей квартиры, Гурен первым делом принюхался, сделал шаг назад. – Так ты не один живешь? – С братом. Не волнуйся, его нет дома. Гурен немного расслабился, опустил плечи, переступил порог, осматриваясь. Шинья наблюдал за ним краем глаза. Альфы не любят заходить на территорию друг друга без приглашения – даже если им ничего не угрожает, это вызывает напряжение. Инстинкты. Он позвал его в свою комнату, не извинялся за беспорядок, потому что его там не было – комната Шиньи вообще выглядела так, словно он не жил дома. Ну, или, по крайней мере, не проводил здесь много времени – не валялся без дела, сминая плед и разбрасывая подушки, не убегал гулять в спешке, запихивая вещи в шкаф неопрятным комком, который рано или поздно выпадет оттуда на пол, не рисовал в плохом настроении, разбрасывая по столу ручки и карандаши, а потом было лень убрать – ведь именно в таких мелочах и раскрывается, насколько человек активно живет. Судя по комнате Шиньи, создавалось ощущение, словно он не живет вообще. Когда он достал из шкафа запыленный чехол, расстегивая молнию с противным звуком и осторожно вынимая из него акустику из светлого дерева, у Гурена даже взгляд поменялся. Он взял ее в руки бережно, проводя большим пальцем по струнам, издавшим глухой огорченный звук, и чуть наклонился, подкручивая колки. Он настраивал ее на слух, прикрыв глаза и улыбаясь краем губ, что-то шепча, словно знакомился с новым инструментом, осторожно приучал ее к себе, чтобы работать с ней было легче. Гурен зажал пару аккордов, и лишь когда добился чистого звучания, начал перебирать струны грубоватыми пальцами. Шинья сел прямо на ковер и смотрел на него, как завороженный. Не нужно быть профессионалом, чтобы твою музыку любили – достаточно просто умело владеть инструментом, знать пару песен, и вы смело можете стать душой компании. Шинья понял это именно сейчас, сидя в своей обычно пустой комнате, сейчас наполненной мелодичными переливами аккордов и грубоватым, с хрипотцой, тихим пением едва ли знакомого бариста. Гитара делала музыку живой – теплой, слишком родной и близкой, на звучание струн эхом где-то внутри отзывались струны души. И от этого на глаза наворачивались слезы. Гитара сближала – слушателя и исполнителя, создавала какую-то эфемерную и, одновременно, очень крепкую эмоциональную связь. Гитара – это было что-то личное. Что-то, о чем не хочется говорить. Когда стихло последнее эхо задетой струны, а слова унес ночной ветер в приоткрытое окно, они молчали несколько минут. Было неловко. Шинье почему-то хотелось, чтобы он остался, хотелось настолько сильно, что он уже вот-вот готов был брякнуть глупость, но лишь сильнее оттянул двумя пальцами тонкий ошейник и опустил взгляд. Гурену хотелось спеть ему еще что-нибудь, но задерживаться дольше ночью в комнате незнакомого омеги казалось еще более неприличным, чем можно себе представить. Гурен ушел, забрав гитару, поблагодарив и сказав, что Шинья обязан прийти на их домашнюю вечеринку с друзьями в следующую пятницу, послушать его нормальную игру и просто развеяться. Оставил свой номер телефона. И не переставал думать о том, как странно пахнет этот омега – тонко, едва ощутимо, но настолько приятно и чуть сладковато-тягуче, что хотелось сесть ближе, уткнуться носом в волосы и вдыхать их запах, прижимая хрупкое тело ближе к себе. Но этот аромат как-то странно перебивал другой – тот самый, резкий и сильный, агрессивно-собственнический – запах альфы, с которым он жил. Неужели, меченый? Интересно, он действительно живет со старшим братом? Этой ночью Шинья спал как ребенок – крепко и спокойно. Уснул, как был, в джинсах и мятой рубашке, свернувшись калачиком на пледе, сохранившим запах ночного гостя. Уснул с улыбкой на губах и не услышал рано утром звонка первого и второго будильника, проспав первую пару. И открыл глаза лишь от скрежета ключа в замочной скважине. Ему понадобилось, наверное, секунды две, чтобы осознать, что вторая пара ключей может быть только у одного человека. – Куро? Он буквально вылетел в коридор, запинаясь о ковер, едва не выстелившись на полу, ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть, и замер, поймав удивленный взгляд карих глаз с алым оттенком. Братик вернулся. – Шинья? Я думал, ты на учебе. Курэто закрыл дверь, как-то замявшись, оправляя пальто, но не снимая, и Шинья задышал чуть чаще – он не мог дать ему уйти прямо сейчас. – А, да, я… я просто проспал, это вышло случайно, ума не приложу, что на меня нашло… – Он взъерошил светлые волосы, протягивая слова в легкой прострации, глядя на носки чужих ботинок, а затем как-то резко встрепенулся, поднял на него взгляд. – Братик, ты же останешься на завтрак? Я могу приготовить что-нибудь, то есть, если ты голоден, конечно. Ну, или кофе, да, я могу заварить чашечку кофе. Хочешь? Шинья говорил быстро, сбивчиво, сумбурно, словно терял мысль, снова находил и опять терял, пытаясь построить связное предложение, запинался, волновался и пытался скрыть непроизвольную дрожь в голосе. Он заламывал пальцы, переминался с ноги на ногу, покачиваясь, бегая взглядом по прихожей и неизменно встречаясь с чужим – задерживался на пару секунд, чтобы утонуть в этих глубоких глазах цвета темного шоколада с пьянящей ноткой полусладкого вина, и опускал его в пол, сглатывая. Курэто чувствовал его волнение, какое-то совсем уж не здоровое напряжение, страх, легкую вуаль надежды и искорку радости, потому что Шинья был чертовски счастлив, что он зашел – пусть и не запланировано, всего лишь на минутку, за вещами. И понимал, что не может сейчас просто развернуться и уйти. – Хорошо, но только ненадолго. В остекленевших глазах в один момент появилось столько безграничного щенячьего преданного счастья, что Куро тут же пожалел о своих словах. Шинья заулыбался, помог ему снять пальто и побежал ставить чайник, пока брат пошел искать нужные документы. Но кое-что его остановило. Например, чужой запах в его квартире и смятое постельное белье на кровати Шиньи. Младший брат буквально за пару мину сильно преобразился – все такой же растрепанный, в мятой после сна рубашке, но весело напевающий себе под нос песенку под музыку из включенного радио, он улыбался и жарил яичницу на пару с тостами, пока в чайнике закипала вода. Куро зашел на кухню и остановился в дверях, пару секунд наблюдал за плавными движениями узких бедер и бесшумно подошел к Шинье. Прижался к нему со спины, крепко обнимая за талию и прижимая заикнувшегося блондина к себе, прошептал над ушком: – Кто здесь был этой ночью? Тот замер с лопаточкой в приподнятой руке, чуть приоткрыв рот, и не мог выдавить из себя ни слова, не мог даже пошевелиться – старший брат давил авторитетом и феромонами. Шинья впервые за долгое время ощутил его запах так близко, так сильно и так много – он давил, почти физически ощутимо, кружил голову и заставлял задыхаться им, хватая ртом воздух. Он осторожно накрыл чужие ладони своими, доверчиво опираясь на него спиной и закрывая глаза. – Просто друг. Заходил забрать гитару. – У тебя есть друзья? Искреннее удивление в грубоватом голосе почему-то больно задело. Шинья отвел взгляд и слегка отстранился, снимая сковородку с плиты. Пискнул вскипятивший воду чайник. – Да. Если бы ты бывал дома чаще, то знал бы об этом. Завтракали молча. Шинья изо всех сил старался поддерживать эту тишину, делая вид, что все так и должно быть, это нормально, это его совершенно не напрягает – улыбался, болтал ногами и тихонько напевал себе под нос привязавшийся мотив. Но не смог даже кусочек желтоглазой яичницы съесть – не было аппетита. Наблюдал, как Курэто с серьезным видом пьет черный кофе без молока и что-то печатает в телефоне. По работе, наверное. Но один вопрос не оставлял в покое. – Куро, почему ты не отвечал на мои сообщения? – Я сменил номер. Ни тени виноватой интонации в голосе. Он даже не попытался соврать или придумать какую-нибудь убедительную, но менее болезненную ложь. Он даже не поднял на него взгляда. Шинья продолжал улыбаться, но глаза неприятно закололо. Он больше так не может. – Куро, послушай. – Шинья отодвигает кружку, наверное, слишком резко, потому что Курэто перестает печатать свое очень важное сообщение и смотрит на него с вопросом в глазах. – Я правда не могу так больше. Вернись домой, пожалуйста. Я больше не могу быть один, возвращаться в темную квартиру поздно вечером, готовить одну порцию и заваривать одну чашку кофе по утрам. Я устал разговаривать сам с собой, мне кажется, я скоро чокнусь. Умоляю. – В его голосе слышна дрожь, и он делает судорожный вдох, но это не помогает. – Если я сделал что-то не так, только скажи. Я исправлюсь, я сделаю что угодно. Только вернись. Братик, прошу. Взгляд темно-карих глаз прямой, но непроницаемый – он не зеркало, он словно матовое стекло, в которое смотришь и ни черта, кроме размытых догадок, не видишь. Курэто смотрел болезненно, чувство вины и сожаления истошно вопящими кошками раздирали изнутри душу, чувство ответственности придавливало к этому самому стулу, на котором он сидел, и черным по белому писало – оставайся. Он видел, что Шинья вот-вот заплачет, видел блестящие голубые глаза и подрагивающий изгиб тонких губ. Но отвел взгляд. Не мог. – Прости, мне пора идти. Шинья странно дернулся и замер, низко опуская голову, словно ему только что дали незримую пощечину – и поднял голову с солнечной улыбкой, жмурясь. – Ничего страшного, все в порядке. Не переживай об этом. Я рад, что ты зашел. А мне нужно бежать, если я не хочу опоздать на вторую пару. Ты ведь уберешь посуду в раковину сам? Курэто среагировал вовремя – поднялся в тот момент, когда Шинья пробежал мимо него, успел ухватить его за запястье, резко потянув назад. – Шинья, стой, я… Он осекся на полуслове, когда увидел его улыбку. Сквозь слезы. Шинья пытался держаться еще пару секунд – стараясь вырвать руку и продолжать улыбаться, как ни в чем не бывало – но губы начали дрожать сильнее, искривляя свой изгиб, светлые брови приподнялись домиком. – Прости за то, что я родился омегой. Он тихо всхлипнул, опустив руку, и сделал шаг, утыкаясь лицом в его жилетку. Разревелся, как маленький ребенок, часто дыша, всхлипывая, дрожа и выдавливая через слезы что-то едва внятное. – Прошу тебя… – Куро сглотнул, придерживая его одной рукой за затылок и прижимая ближе к себе. – Прошу, останься… Со мной… Я п-правда больше не выдержу… Куро, умоляю. Братик… Не уходи. Не бросай меня. Я не хочу быть один… Ты нужен мне… Я сделаю что угодно… Это было сложно. Слышать каждое сдавленное слово, хрупкие всхлипы, словно звон хрусталя, видеть слезы того, кто всегда улыбался и был солнышком в его доме, чувствовать запах, усиливающийся с каждой эмоциональной встряской, с каждой близостью, каждым повтором его имени этим тоном. Он не видел его так давно… У него просто сорвало крышу. Шинья вздрогнул, когда прижался спиной к холодной стене, поднял растерянный взгляд и едва не задохнулся, когда Куро прижался к его губам. Он целовал, как и тогда, с напором, уверенностью, желанием, заглушая сдавленные всхлипы, ловил губами его рваные вздохи, прижимал к себе сильнее, словно пытаясь растворить его в себе, стать с ним единым целым, смешать их запахи и больше никогда не разъединять. Шинья стих, когда грубоватые пальцы с осторожной нежностью стирали мокрые дорожки с его щек, сцепил дрожащие пальцы на его шее и с тихим приглушенным стоном прогнулся, когда брат раздвинул коленом его ноги. Податливо отвечал на поцелуи, позволяя задирать свою рубашку, сжимать пальцами бедра и кусать нежную кожу на шее. Шепотом попросил расстегнуть ошейник, потому что дышать мешает. Курэто остановился ровно в тот момент, когда тот тонкой кожаной полоской упал на пол. Проводя пальцами по загривку, почувствовал под пальцами чуть выступающие отметины, словно обычные царапины. Метка. – Прости, Шинья, я не могу. Отпустив его, он отошел на шаг, второй, старательно глядя куда-то мимо плеча растерянного блондина, провел ладонью по короткому ежику волос, оправил рубашку, зачем-то кашлянул. Шинья прислонился спиной к стене и медленно съехал по ней вниз, оседая на пол. В пустом взгляде не осталось даже слез. – Шинь… – Уходи. Или ждешь, пока я буду на коленях умолять тебя остаться? Он ушел. Даже кофе не допил и посуду в раковину не убрал, и номер телефона не оставил, вообще, на самом деле, ничего, кроме боли, и не оставил. Шинья просидел так долго, обняв колени и уткнувшись в них лбом – не плакал, не говорил в пустоту, не звал брата, кажется, даже не дышал и вообще не жил. Пропустил пару, а может, и не одну – поднялся, накинул пальто и просто захлопнул за собой дверь, оставив на столе две полупустые чашки и телефон в комнате под кроватью. Сегодня даже волшебное вечернее солнце не лечило – проходило сквозь него, будто он призрак, не задевая струн души в расстроенном состоянии, которые надо было наладить. Он шел в прострации – ни о чем не думал, ничего не замечал, ничего не хотел. Было как-то все равно, но одновременно что-то сильно беспокоило, и он не мог понять, что именно. Хотелось на крышу дальней многоэтажки – насладиться видом, и головой вниз. Но такое решение не для слабаков. Ноги сами занесли его в парк, в дальний уголок, где потише, где нет шумных детей и целующихся парочек – где есть только вечерний свет и тишина. Но сегодня спасительный уголок был наполнен едва знакомым запахом и тихими переливами гитары. Шинья остановился у дерева, глядя на сидящего неподалеку брюнета, и сам не заметил, как прострацию в голубых глазах разбил живой блеск. Больше всего на свете он сейчас хотел окликнуть его, подойти, увидеть теплую улыбку, мягкий взгляд, обнять его или разреветься на месте, чтобы он его успокаивал – а он успокоит, Шинья это точно знал. Он сможет дать то, что ему нужно, в конце концов, не так много он и просит. Ведь так? – Гу… – Гурен, дружище, хэй, где тебя носило? Почему трубку не берешь?! Саюри беспокоилась! Осекшись на полуслове, Шинья наблюдал, как к Гурену подбегает забавный взъерошенный блондин в клетчатой рубашке и начинает натирать ему макушку, обсыпая шутливой руганью, а тот пытается защитить гитару от случайных повреждений. Следом бежала миниатюрная русоволосая девушка с очень обеспокоенным видом, а чуть поодаль шли не спеша и о чем-то переговаривались Мито и Шигуре – Шинья часто видел их в вузе, но был более чем уверен, что его они не знают. Он наблюдал, как они здороваются, как Саюри обнимает виноватого Гурена, как тот извиняется и хвастается новым инструментом, как Гоши опять выдает какую-то глупость, и брюнету приходится наворачивать за ним круги вокруг девушек, чтобы дать подзатыльник. Как они смеются, улыбаются, дурачатся. Как комфортно себя чувствуют. Нет, это не для него. Он не впишется в их компанию. У него нет, не было и не будет друзей. Он не хочет портить их теплую атмосферу, не хочет разрушать своим эгоистичным желанием получить то же самое. Он не нужен им. Не нужен ему. Черт возьми, он же меченый. У них бы в любом случае ничего не вышло, каким бы замечательным альфой он ни оказался. О чем он вообще только думал? Нужно будет выбросить номер телефона, который он оставил на стикере у него в комнате. Когда Шинья развернулся, плотнее запахивая короткое пальто, и зажмурился от прилетевшего в лицо холодного осуждающего ветра, Гурен поднял голову, повел носом по воздуху и обернулся. – Шинья! Погодите, ребята, я сейчас кое-кого вам приведу. Эй, Шинья! Он обернулся почти со слезами на глазах, когда Гурен, спотыкаясь и тихо беззлобно ругаясь, подбегал к нему с широкой искренней улыбкой. Ну вот что этот идиот делает? Как он умудряется инстинктивно чуять, когда нужно прийти и нарушить его планы? – Шинья, хух, привет. – Опираясь о колени, тот забавно щурился на солнце, переводя дыхание. – Прости, я тут просто заметил тебя и подумал… Пошли с нами? Я познакомлю ребят с героем, подарившим нам музыку за просто так. Послушаешь, как звучит твоя малышка в руках почти профессионала. Да шучу-шучу. Просто послушаешь. Ну? Шинья медленно покачал головой, хотя понимал, что эта битва уже проиграна. – Нет, Гурен, я пойду, пожалуй. Я занят немного, да и… – Он сделал глубокий вдох. – Знаешь, у вас отличная компания. Я в нее не впишусь. Так что удачи тебе с гитарой, а я… я пойду, хорошо? Внимательный взгляд аметистовых глаз, и Гурен мягко ухватил его за запястье, останавливая. – Послушай, я понимаю, но… – В его голосе слышалась неловкость и осторожность, словно он боялся сказать что-то не то. – Может, все-таки просто попробуешь? Не понравится – уйдешь. Тебя никто держать не будет. Пожалуй, Шинью это устраивало. Да и отказать этому человеку почему-то казалось невозможным – он был слишком открытым, что ли, слишком искренним и прямолинейным, он был слишком самим собой. Ко всему прочему, видимо, устав ждать, к ним подбежал взъерошенный гиперактивный субъект с маленьким хвостиком и намечающейся бородкой, выпалил, что его зовут Гоши, ухватил Шинью за руку и потащил к девушкам под неловким взглядом фиолетовых глаз. Ему просто не оставили выбора. Вечер прошел спокойно – по крайней мере, Шинья отвлекся от навязчивых мыслей, вводящих в прострацию, познакомился с забавными ребятами, слушал пение гитары, все еще находящее отклик где-то глубоко в сердце, и сам подпевал, участвуя в нестройном хоре голосов. Он, наверное, впервые почувствовал, как это весело – находиться в почти незнакомой компании, где все тебе рады просто за то, что ты здесь, с ними, поддерживаешь их дружескую, нет, даже почти семейную атмосферу, просто потому что чем больше народу, тем веселее. Забыть обо всем на пару часов, не испытывая чувства вины за это, смеяться и глупо шутить, не ощущая себя неловко, потому что здесь все такие, и ты здесь не лишний, и они будут только рады, если ты придешь в следующий раз. Шинья бы пожалел, что у него не было таких друзей раньше, но сейчас ему было не до этого. Шинья любовался Гуреном – все это время, украдкой, хотя, может, и откровенно пялился – Гурен то не видел, глядя на струны, которые зажимать надо, или прикрывал глаза, когда пел что-то такое душевное, а вот друзья его, наверное, видели, просто деликатно помалкивали. А Шинья словно опьянел – вот так, на пустом месте, от теплого оранжевого солнечного света, бликами играющего на темных прядях, от мягкого звучания аккордов, плавных переходов, тонкого дребезжания случайно задетых струн и слегка грубоватого с хрипотцой голоса. Он чувствовал резонанс – только не мог сказать точно, с чем или кем именно. Просто в один момент ему показалось, что у них с этим малознакомым альфой одна душа на двоих. Когда начало темнеть, ребята стали расходиться – постепенно, прощаясь, Саюри чмокнула Гурена в щеку и убежала к подъехавшей за ней машине, Шигуре кивнула, не прерывая очередной песни, и бесшумно удалилась, а Гоши хвостиком увязался за Мито, одолжив девушке свой шарф и вызвавшись проводить ее до дома. Гурен сам не заметил, когда с губ начали срываться облачка белесого пара, а рядом с ним остался только греющий руки дыханием Шинья. Опустил взгляд на раскрытый чехол от гитары, закрыл лицо ладонью и рассмеялся. Глуповато, неловко и весело. – Шинья, когда они начали кидать сюда мелочь? – Когда все начали расходиться? Он ответил вопросом на вопрос, потому что сам точно не помнил – слишком отвлекся, слишком проникся, был слишком сосредоточен на чужом голосе – да он даже, наверное, не заметил, если бы кто-то попытался стырить этот самый чехол. Шинья улыбался. И смотрел на него с какой-то нежностью. Гурен опять взъерошил волосы. Затем пригладил. Порылся в чехле, пересчитывая мятые редкие купюры и монетки. – Знаешь, здесь хватит на небольшой тортик. Рядом есть круглосуточный. Хочешь ко мне на чай? Он специально выделил интонацией два самых важных слова «ко мне» – вчера словно почувствовал, что Шинья не любит находиться дома. И не прогадал. Шинья согласился незамедлительно. – Хочу. До дома Гурена шли не спеша, держались за руки – это вышло как-то само собой, просто, так ведь теплее, да? Сложно было в этом признаться, но Шинье захотелось остаться здесь ровно в тот момент, как он переступил порог немного захламленной, полностью пропахшей Гуреном однушки. Поставил вафельный тортик на тумбочку, чуть подвинув кожаные перчатки с краю, начал расшнуровывать кеды. – Прости за беспорядок, я тут, в общем, как всегда. – Запутавшись в словах и поняв, что выдал нечто совсем уж бессмысленное, брюнет подвис на пару секунд и указал в сторону кухни. – Я пойду чайник поставлю, окей? Когда Шинья зашел на кухню, Гурен все никак не мог определиться, сделать чай или кофе, ведь кофе быстрее согревает, но его обычно пьют по утрам, а чай – это чай, он на все случаи жизни, но тогда нужно решить, заваривать чайник или не париться и залить кипятком чайные пакетики. А если он любит зеленый, а у него только черный с лимоном? Можно было, конечно, просто спросить, но Гурен сегодня с вопросами был как-то совсем уж не в ладах, и от этого становилось неловко. Шинью это почему-то забавляло, и он легко спас ситуацию, непринужденно предложив раскинуть пакетики по чашкам. – Так почему ты сегодня был таким грустным? – Гурен поставил чашки на стол, открывая упаковку с тортиком и прикидывая, как бы его аккуратнее разрезать. Вопрос звучал легко, как бы между делом, но Шинью он удивил – удивил сам факт того, что брюнет заметил. – Не важно. С тобой мне лучше. Он не пытался от него отвязаться, не лукавил – просто сказал как есть. Хотя не был уверен, что это самое правильное из того, что мог сказать. Что он вообще имел на это право. Но Гурен не осуждал – только глянул на него и улыбнулся сам себе, потирая шею. – Ты сегодня без ошейника? Тебе так больше идет. – Он усмехнулся, заметив, как блондин дернулся, проводя пальцами по шее, словно забыл что-то очень важное. – Серьезно, ошейники – это, конечно, круто и все такое, но без него ты выглядишь как-то свободнее. Нет, не доступнее, ты не подумай, я вообще не об этом. А, черт. Отрежьте мне язык. – Пробормотал он, приподнимая кусочек торта на лезвии ножа и перекладывая его на тарелку. Шинья накрыл ладонью шею ниже затылка, отводя взгляд, скованно улыбаясь. Он уже и не помнил, почему оставил ошейник дома, но это явно было большим промахом с его стороны. Хотя, какая уже, к черту, разница? – От тебя по-другому пахнет. – Гурен дождался, пока Шинья поднимет на него взгляд, постарался сделать голос более мягким, чтобы его вопросы не были похожими на какой-то допрос. – Тем самым альфой. Я понимаю, что ты живешь в его квартире, просто сегодня пахнет сильнее. – Это мой брат. – Не отводить взгляда сложно, но Шинья старается, а Гурен видит, что, кажется, зря поднял эту тему, потому что в голубых глазах появляется болезненное беспокойство. – Он просто заходил сегодня утром. Пересеклись. – Вот как. Ясно. – Шинья берет чашку в руки, почти бесшумно размешивает сахар, греет ладони о горячие стенки, и как только не обжигается? – Послушай, я понимаю, мы так сумбурно встретились, познакомились, и в нашу компанию я тебя втянул против воли… Прости за это. – Гурен делает вдох, ловит вопросительный взгляд голубых глаз, пытается сформулировать какую-то очень важную, пусть и донельзя банальную мысль. – Но ты не хотел бы попробовать встречаться со мной? Вдруг… вдруг тоже понравится? Гурен выглядел довольно решительным и уверенным, но явно чувствовал себя как-то слишком глупо, потому что так или иначе заволновался в неподходящий момент и снова сказал все не так красиво, как хотелось. По Шинье ничего нельзя было прочесть, увидеть – он словно завис, когда мозг выдал ошибку в ответ на воспринимаемую информацию и попросил вызвать диспетчер задач, ибо сам не справляется. Только хлопал ресничками и растерянно смотрел на него, сжимая в пальцах чашку. Да. Да-да. Черт возьми, да! Тысячу раз да! Он так хотел выпалить это вслух на одном дыхании, борясь с желанием, навеянным инстинктами, просто перегнуться через стол и поцеловать его. Он задыхался от этого желания. Гурен был заботливым, от природы. Он сам не замечал, как разбрасывался словами, которые были жизненно важны для него, для Шиньи, а он, глупый, коллекционировать их был готов. «Так почему ты был таким грустным сегодня?»; «Я специально для тебя буду носить вторую пару перчаток»; «Твои руки чертовски замерзли, дай согрею». Для него это было естественно, а Шинья, наверное, сто лет уже никого не держал за руку. Но кому нужен уже меченый омега? – Прости. – Шинья выдохнул это, кривя губы в улыбке, а в глазах блестели слезы. – Я не могу, прости. Мне пора. Как-то слишком резко поставив кружку на стол, вздрогнув от звона, зачем-то еще раз извинившись, он поднялся и едва ли не бегом направился в прихожую. Подгонял сам себя, повторяя раз за разом, что нужно просто уйти. А там все вернется в прежнее русло, пусть это было еще более хреново, чем сейчас. А в голову все лезли настойчивые мысли, звенели тревожные колокольчики, дрожь в пальцах не давала даже нормально шнурок завязать, на ладонь капали слезы. А что если просто рассказать ему все? Вдруг он поймет, примет, поверит? Вдруг поможет ему, придумает что-нибудь? Ему, Шинье, ведь много не надо – просто быть с кем-то рядом, просто быть не одному, просто… Господи, да о чем он? Эта чертова метка… – Погоди, Шинья, не уходи вот так. – Гурен стоял в дверном проеме, опираясь о него плечом, а на лице не было и тени улыбки, взгляд – серьезный, а голос – тихий. – Я обидел тебя чем-то? Прости за это. Только скажи, я не буду поднимать таких тем, если тебя это задевает… Эта чертова метка, словно короткий поводок – поводок в руках того, кому он нахрен не сдался. Боже, этот шнурок вообще когда-нибудь завяжется?! – Нет, ты не понимаешь, я хочу… – Он утер ладонью мокрое лицо, кашлянув, шмыгая носом и подтягивая к себе второй кед. Не смотрел на него, зачем-то суетился, пытаясь сделать все побыстрее и, в итоге, дико тормозил. – Я очень хочу быть с тобой. Ты нравишься мне, ха-ха… Безумно нравишься. Меня тянет к тебе, просто нереально сильно, и это не нормально. Так не должно быть. Я тебе не подхожу. Я просто не могу быть с тобой. – Почему? – Его голос еще тише, еще печальнее, еще серьезнее. – Если ты хочешь этого, значит, нет никаких проблем. Я тебя не обижу… Шинья с трудом пытается не уткнуться лицом в пол и разреветься как маленький ребенок. Зашнуровывает второй кед. Резко поднимается, пошатывается, хватает пальто и делает шаг к двери. Ему впервые в жизни так сильно хочется избавиться от этой ошибочной метки, двух жалких царапин, сломавших ему всю жизнь, хочется просто содрать с себя кожу, и это кажется настолько пугающе реальным, что он на миг понимает – это не нормально. – Ты не поймешь. Отлично, осталось просто уйти и забыть сюда дорогу – это не так сложно, с памятью у Шиньи всегда было не очень. Это просто. Сделать пару шагов. Он умеет. Это ведь не сложно. Пусть его трясет, как алкоголика, и перед глазами ничего не видно из-за слез, он это переживет. Прокричится, проплачется. Обычное дело. Стоило ему взяться за ручку двери, его запястье перехватили чужие пальцы. – Объясни. – Гурен стоял в шаге от него, держа за руку, не сжимая до боли, скорее просто предлагая передумать, просто давал ему выбор. – Просто попробуй. От этого не станет ни хуже, ни лучше. Если я пойму, мы попробуем разобраться. Если нет – ты в любой момент можешь уйти. Вся наша жизнь строиться на попытках – без них мы не живем, а существуем. Пожалуйста, Шинья. Одна попытка. Это действительно важно для меня. Одно прикосновение, как электрический разряд, и инстинкты захлестнули с головой – вот так, без особой причины, просто чужой запах оказался слишком близко, слишком сильным, слишком нужным, и сопротивляться не оставалось возможности. У Шиньи сорвало крышу – на краткое мгновение, словно просто перемкнуло что-то в мозгу, но и этого хватило. Он развернулся, цепляясь пальцами за ворот чужой футболки, и жадно прихватил чужие губы своими, сразу кусаясь и, в контраст с этим, начал робко вылизывать, как котенок – раздразнивая и извиняясь одновременно. Гурен помедлил – но на поцелуй ответил, проводя языком по влажным губам, прижимая блондина за затылок к себе, а затем отстранился и подхватил его под бедра, поднимая. Развернулся и понес обратно на кухню. Прямо в кедах. Шинья не сопротивлялся, просто обнял его за шею, утыкаясь лбом в плечо и мелко дрожа, шмыгая носом. – Я меченый. Он сказал это прежде, чем Гурен успел задать вопрос, просто выпалил на одном дыхании, зажмурившись. Легче не стало – стало весело. Тот медленно сел на стул, и Шинья поерзал, чтобы не скатиться с его колен. Сам положил его ладонь на свою шею, почувствовал, как дрогнула чужая рука, коснувшись пальцами метки. Не отстранился, потому что не хотел видеть его взгляда. – Но ты же говорил, что живешь с братом… – Да, я живу с братом. И помечен – братом. И брошен – тоже братом. – Шинья закусил губу. Хотелось смеяться. – Это вышло случайно. Он не хотел. Это была моя первая течка, никто не предупреждал, не было таблеток, и просто… просто так вышло. С тех пор он корит себя, давится чувством вины, не выдерживает ответственности и просто меня избегает. Лучший вариант, когда ты хочешь взять своего младшего брата, стоит тебе увидеть его, правда? – Он снова дрожит и чувствует теплую ладонь на своей спине. – Я задрался быть один. Я больше не хочу. Я не виноват, почему я должен все это испытывать, терпеть и смириться с тем, что ничего исправить нельзя? Я ненавижу себя за это, боже… Эта метка как клеймо. Она перечеркнула всю мою жизнь. Она ошибочная. Неправильная. Ее не должно было быть. Веришь?.. – Верю. – Раздалось над ушком, и Шинья осторожно поднял голову, отстраняясь и утирая покрасневшие глаза. Гурен улыбался едва заметно, краешком губ, но смотрел спокойно и уверенно. – От тебя не пахнет этой меткой. Я имею в виду, она не перебивает твой запах. Я чувствую его с нашей первой встречи. Дурманящий, тонкий, свежий, чуть тягучий и сладкий. Как, мм, клубничный латте с мятой. Меченые омеги так не пахнут. Он коснулся морщинки между дрожащими светлыми бровями, приподнятыми домиком, расправляя ее, коснулся его щеки и едва ощутимо поцеловал приоткрытые губы. Шинья опустил мокрые ресницы. Не верил до последнего, что все может просто так взять и образоваться. – Я могу сейчас просто взять и уйти, да? Я благодарен, что ты выслушал, не осуждал и все такое, но тебе ведь и дела, на самом деле, нет? Ты забудешь обо мне, как только я закрою дверь, и не вспомнишь больше? Гурен пропускал мимо ушей резкие слова, слыша только надежду и страх в ломком голосе – надежду на то, что все вот-вот будет хорошо, и страх, что он просто неправильно все понял. – Не-а. – В голосе зазвучала привычная нахальная тягучесть, Гурен усмехнулся, а во взгляде голубых глаз смешалось удивление и возмущение. – Ты мне чертовски нравишься, и я хочу, чтобы ты попробовал. Тебе понравится, рекомендую. Знак качества Ичиносе. – Дурак, что ли? – Шинья легонько стукнул его кулачком в плечо, опуская взгляд, тихо добавил. – Но ты должен понимать, что я никогда не стану полноценно твоим. – Уж как-нибудь смирюсь с этим. Шинья медленно выдохнул, опять опустил голову на его плечо. Запах Гурена успокаивал. Дорожки слез постепенно подсыхали на щеках, а покрасневшие глаза начинало жечь. Голова потяжелела. Хотелось спать. – Можно я сегодня останусь у тебя? Мне не хочется домой сильнее обычного. – Не вопрос. Я постелю тебе на диване. Но даже на отдельно расстеленном диване он смог уснуть только в чужих теплых руках. Что ж, на этом моменте логичнее всего было бы закончить эту историю – омега, связанный неправильными отношениями, связавшийся с альфой, с которым у него рано или поздно произойдет раскол, потому что не смогут они образовать полноценную пару, а дальше, что их ждет, то и будет. Но не все так просто. Так уж вышло, что не возвращался домой Шинья больше месяца – как-то спонтанно, просто не хотелось, да и необходимости особой не было – даже телефон забирать не стал, ему все равно никто не пишет, не звонит, а у него уже легкая зависимость на фоне безответных сообщений образовалась, пора бы прекращать. С Гуреном жилось как-то просто, без лишних заморочек – так, как надо. Но когда необходимость заглянуть домой все-таки появилась, Шинью ждал сюрприз. Он не успел провернуть ключ во второй раз, когда дверь распахнулась, а волна тяжелого запаха заставила отступить на шаг назад. В дверях стоял рассерженный и обеспокоенный Курэто с явным намерением устроить кое-кому хорошую встряску. – Шинья, мать твою, где тебя носило? Почему не приходил домой? Не отвечал на звонки? Я же беспокоился, черт тебя дери! Ушел после нашей ссоры и не вернулся – что я должен был думать? А если с тобой что-то случилось? Шинья постоял пару секунд, глядя в горящие эмоциями темно-карие глаза – смотрел без улыбки, без привычной щенячьей преданности, даже без какого-либо чувства вины или ощущения, что он сделал что-то не то. А затем криво улыбнулся, глядя куда-то в сторону, переступил порог квартиры, задевая удивленного брата плечом. – Значит, только я за порог, можно уже и дома жить? Курэто обернулся, глядя вслед даже не разувшемуся Шинье, который просто пофигистично и целенаправленно потопал к своей комнате, наверное, забрать вещи какие-то или еще что. Это более чем удивляло. Обычно он реагировал по-другому. Хотя откуда ему, собственно говоря, было знать? – Шинья, что происходит? – Остановившись в дверях его комнаты и наблюдая за тем, как младший брат целенаправленно запихивает какие-то вещи в рюкзак, Куро терялся с каждой секундой все больше. – Почему от тебя так странно… пахнет? – Я живу с парнем. – Шинья застегнул рюкзак с резким противным звуком, словно обрезая разговор на корню, закинул его на плечо, обернулся. От взгляда голубых глаз веяло легким холодком. – Да, у меня есть парень, и его не волнует, что у меня чертова метка на шее. Он не избегает меня, заботится и не позволяет быть одному. Это все, что тебя должно волновать, братец. – Я рад за тебя. – Это было единственным, что он успел промямлить, прежде чем блондин просто прошел мимо него, направляясь обратно. Хватило пяти минут побыть дома – кого-то напоминает, не правда ли? – Шинья, постой. Честно говоря, когда он окликнул его, то ожидал, что Шинья просто проигнорирует – и оказался бы полностью прав, Куро бы даже не осуждал. Но он правда остановился. Обернулся, вопросительно приподнял бровь. Без улыбки Курэто его почти не узнавал, чувствуя себя неуютно – словно они внезапно махнулись местами. Он только сейчас осознал, что по собственной глупости потерял брата. – Мы ведь сможем когда-нибудь вернуть те отношения? – Говорить это было странно, он чувствовал себя глупо и неловко, пытаясь улыбнуться. – Снова стать неразлучными братьями, не разлей вода? Безучастный взгляд голубых глаз. Он просто развернулся и пошел дальше, к двери. Лишь взявшись за ручку, достаточно громко проговорил: – Конечно. Когда ты перестанешь видеть во мне омегу, а не Шинью Хиираги. Хлопок двери. И тихое «Прости, братишка» в пустоту квартиры.

***

С тех пор прошло почти три года. Курэто собрал вещи и ушел из дома, кажется, в тот же день, если ему память не изменяет. Уехал в другой городок, где ему уже давно предлагали работу, продолжал регулярно переводить часть денег на карту младшего брата, но весточек ему не отправлял, боясь получить – или наоборот, не получить? – не тот ответ, который он ожидает. Да, в тот день Шинья мог сказать это на эмоциях, не подумав. Но он был прав. Да, он струсил, сбежал, не смог ничего с этим сделать. Но, пока у Шиньи что-то с кем-то наладилось, и он счастлив – он не хотел ему мешать. Одного безучастного взгляда голубых глаз в тот день хватило, чтобы понять – он просил оставить его в покое. Что ж… Курэто не привыкать. Он нашел неплохое местечко, где рано утром делают очень крепкий кофе и свежие круассаны. Вы можете смеяться, но даже представить себе не можете, насколько они были вкусными. Даже Курэто Хиираги, который никогда не давал себе слабины и поблажек, не смог перед ними устоять. Влюбился. И, кажется, не только в круассаны. – Наруми, у вас сегодня пустовато. – Нет, это просто ты пришел, как всегда, к самому открытию. Нормальные люди в такое время еще спят. Этот русоволосый анансик покорил его сердце в первую встречу. Теплый и одновременно серьезный взгляд ореховых глаз, забавный хохолок на затылке, чуть грубоватый смех. И пахло от него – никак. Бета. Сегодняшнее утро было особенно спокойным, он бы даже сказал – беззаботным. Это был один из тех редких моментов, когда Курэто позволял себе не думать ни о чем – просто прикрыть глаза и наслаждаться утренней прохладой, пустынными чистыми улочками и медленно освещающим их восходящим солнцем. С берега ветер приносил легкий соленый запах, эхо крика надоедливых чаек, лай веселых бродячих собак и смех детей, брызгающихся друг в друга еще холодной водой. Ему нравилось, когда в кафе они были одни – только Наруми, расставляющий свежую выпечку, заваривающий кофе, с улыбкой закалывающий длинные волосы в привычный хохолок, и он, только ради этого и приходящий за десять минут до открытия. Только ради этих моментов. А затем в его личное пространство бесцеремонно вторглись чьи-то ладони, закрывшие его глаза со спины. Послышался тихий смех и знакомый мягкий голос над самым ухом: – Доброе утро, братик. Соскучился? Он замер на пару секунд, накрывая чужие ладони своими – маленькие, тонкие, нежные – и опустил их, недоверчиво оборачиваясь. Шинья опирался о спинку его стула и солнечно улыбался – не лицемерно, не натянуто, даже не наигранно, просто искренне, а в голубых глазах веселые искорки плясали. Он словно совсем не изменился – разве что вытянулся немного к солнышку, да светлые волосы чуть длиннее стали. Совсем не возмужал. Как был тигренком, так и остался. – Шинья… – Он по привычке задержал дыхание, когда тот обнял его за шею, и только потом понял, что не чувствует того крышесносящего аромата, который так сильно отдалил их друг от друга. Нет, запах Шиньи остался – но совсем тонкий, едва ощутимый, не возбуждающий, а какой-то родной, теплый, успокаивающий. – Ты… ты как здесь оказался? – Соскучился, искал тебя, нашел. – Шинья хихикнул, сказав это так легко и просто, что Куро поверил с первых слов. Обнял младшего брата, крепко прижимая к себе, утыкаясь носом в легкую одежду, вдыхая, наконец, полной грудью его запах. – Но, если быть честным, я искал тебя не только из-за того, что соскучился. Не мог приехать с пустыми руками или оставить все как есть, ты понимаешь. В общем, взгляни-ка. Отстранившись, он наклонился, убирая немного отросшие волосы с затылка, открывая шею. Куро проморгался. Его метки – грубой, безобразной, неаккуратной, совершенно неправильной, которую он всегда ненавидел – не было. Вместо нее по бледной коже шел тонкий узор в виде двух переплетающихся нитей или что-то подобное – он не мог описать. Чуть темнее цвета кожи, едва заметный, аккуратный. Так должна выглядеть правильная метка? – Как? Он смог выдохнуть только это, пока не зная, радоваться ему или… что ему делать? Шинья распрямился, зачесывая волосы назад с одной стороны и жмуря глаз на солнце, улыбался. – Я нашел своего истинного. Это о многом говорит, да? Курэто удивился – опять, черт возьми, он как-то слишком много удивлялся в последнее время. Истинные встречались редко – да и он впервые вообще в действительности о них услышал. Он считал это сказками, фантазиями, романтическими историями, которыми тешат себя девушки в школьное время. Говорят, истинные предназначены друг другу с рождения и не могут составить полноценную пару с кем-то другим – чувствуют дискомфорт, душевное неравновесие, тревожность и все в этом роде – неосознанно ищут свою вторую половинку. Иногда нить судьбы, эта красная подлая ленточка, запутана так сильно, что истинные друг друга не находят – и всю жизнь проживают несчастными. Или не выдерживают – режут вены. Шинья был близок к этому – Курэто знал, но не признавал, боялся даже думать об этом, наверное, поэтому и заявлялся домой как можно реже, боясь в один момент просто не услышать отклика на сухое «Я дома». – Я… словами не выразить, как я рад за тебя, братишка. – Шинья словно лучился, лукаво улыбаясь, а Куро хотелось от этого чувства громадного облегчения просто приподнять его над землей и покружить немного, как он любил делать в детстве. – Как я счастлив… – Ах, да. Погоди-погоди. – Куро склонил голову к плечу, приподняв бровь, не понимая, почему Шинья внезапно как-то заволновался, засуетился и помахал ладонью кому-то за его спиной. – Есть еще одна важная причина, почему я приехал. Или две… Нет, новость то одна, значит, и причина одна. – Шинья, я не понима… Курэто осекся на полуслове, когда Шинья прошел мимо него, забирая у подошедшего молодого человека один из двух свертков, что тот держал в руках. Подошел к нему, слегка покачивая заботливо укутанного в расшитое звездами одеяло малыша, сопящего на свежем воздухе. Куро только сейчас заметил, что на его безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо. – В общем, мы с Гуреном решили, что Гьюрею и Ширену нужен крестный. Мне кажется, ты отлично за ними присмотришь. – Он обернулся, улыбнувшись Гурену, и тот усмехнулся, подмигнув. Курэто смотрел на малыша как завороженный, вздрогнул, когда тот нахмурил бровки и начал ворочаться, шевеля ручками и издавая недовольные звуки. – Брата ищет. – Гурен подошел ближе, как-то дружески толкнув его плечом. – Они всегда так. Маленькие неразлучники. – Они… – Куро улыбнулся, издав тихий смешок, когда маленький Ширен поймал протянутый палец и сжал его в ручонках, успокаиваясь. – Они такие тигрята. Я не готов был становиться дядей, боже. Шинья, о таком предупреждать надо. Но я только рад буду стать их крестным. Спасибо. Он прошептал это, оглянувшись через плечо на наблюдающего за ними Наруми, который в качестве поддержки показал большой палец и без лишних слов пошел за свежими круассанами для молодой мамочки. Шинья тихо рассмеялся, пока Куро тщетно тер глаза, а Гурен язвительно спрашивал, не соринка ли ему в глаз попала. Вся семья в полном сборе. Наконец-то. Наконец-то все стало как надо.