Бездомный кот

Холодный проливной дождь хлестал по улице, когда Дазай вел за собой Акутагаву с миссии к своему дому. Рюноске кашлял всю дорогу, Дазай молчал. Дело было выполнено чисто, наставник практически не помогал ему, только наблюдал, все так же молча. Рюноске смотрел на него украдкой, пока они ехали в машине, не решаясь спросить, что именно он сделал не так на этот раз. Острая боль сковывала грудь, мешая сделать полный вздох. Перед домом Дазая, Рюноске согнулся пополам в приступе удушливого кашля, а когда поднял голову, заметил, что наставник далеко отошел от него и уже открывал дверь. Проклятый кашель заставлял почувствовать себя больным, слабым, в глазах Дазая это отнюдь не делало его сильнее. Но сил сдерживать его больше не было. Сырая погода убивала его. Обострялся кашель, и всплывали неприятные воспоминания о его прошлой убогой жизни. Дазай вытащил его оттуда, дал зацепку, помог направить свою разрушающую силу, но, кажется, он был им недоволен. Эти постоянные осуждающие взгляды, критика, порой даже побои, и ни одного слова похвалы. Неужели он был настолько плох? - Повесь это сушиться, - велел Дазай, когда они зашли к нему в квартиру, и его голос донесся до Рюноске как из-под воды. Он протянул ему свой мокрый плащ, а сам пошел в душ. Скоро наставник уйдет по своим делам, кажется, у него была какая-то личная встреча. Люди, с которыми он встретится, будут общаться с ним на равных, слушать его мягкий спокойный голос, от которого Рюноске всегда охватывало необъяснимое волнение…Да, Дазай будет с ними. Они ему ровня. Рюноске же лишь его никчемный подопечный. Как собака, прыгающая перед ним на задних лапах, чтобы получить хоть толику внимания. Однажды в детстве он случайно забрел на детский праздник, чтобы своровать хоть немного еды, дети приняли его за своего, даже покормили, но как только туда пришли взрослые, они с побоями и криками выгнали его оттуда, велел больше не появляться. Кто-то даже пожелал ему умереть. Но он не умер. Зато полностью прочувствовал, осознал и впитал каждой клеточкой своей мрачной души, разрушающую ненависть к людям. Они, чистые и нарядные, были внутри более уродливыми, чем он. Он не умер. Он спустился на самое дно, чтобы набраться сил и вернуться, а затем разрезать на маленькие кусочки все то, что когда-то давило его. Дазай тоже давил его. Пинал и издевался, показывая себя настоящего, такого, каким он был внутри. И Рюноске это не злило. Он ненавидел весь мир по ту сторону, где был ослепительный свет и добрые застывшие маски людей, усыпанные фальшивым золотом, на самом же деле, это были лишь дешевые театральные декорации. Все по ту сторону было фальшивым. Дазай же был здесь, рядом, он вместе с ним мчался по вечно темному дну, обучая его теми методами, какие были здесь приняты. Акутагава принимал их, смыкая клыки, и рвался в бой, желая понравиться наставнику. Они были как донные рыбы, живущие своей мрачной жизнью бродячих хищников. Боль Рюноске приносило не это. Все шло своим чередом, когда они оба двигались по дну, когда вместе, пачкаясь в крови, в исступлении атаковали врагов, но когда Дазай покидал его, надевая такую же маску, как у людей на поверхности, и уходил в открытый океан, к людям, Рюноске начинало трясти от злости. - Поужинаешь без меня, - опять же коротко сказал Дазай, выходя из душа в полотенце. Он босиком прошелся по комнате, взял телефон и стал набирать сообщение. Ученик мрачно кивнул. Ни единого лишнего движения. Сдерживая новый приступ кашля, Акутагава зажал рукой рот. Вопрос о его успехах на миссии все так же сильно беспокоил его. - Я очень плохо справился? - мрачно поинтересовался парень. Дазай глянул на него так, словно не знал, о чем шла речь. - Сложно назвать это каким-то определенным словом. Хорошо или плохо…Ближе всего будет «бесполезно». Ты совершаешь много бесполезных движений, отдаешь много энергии в пустоту. Действуешь тупо, как раненая бешеная собака. Акутагава молча выслушал наставника, хрипло вздохнул через рот. В груди, казалось, плескалось множество колючек, они плавали в воспаленной слизи, готовые проколоть ее стенки. Была и новая боль. Смутное напоминания чего-то неприятного, далекого, случившегося, наверное, в прошлой жизни, ведь в этой ему ещё не доводилось чувствовать ее. Локализовалась она тоже где-то в щуплой груди парня, но ее как будто не было в реальности, она была иллюзорной и все равно ощущалась. Не иглами, не привычным огнем ненависти, заполонившей всего его до кончиков волос, а чем-то режущим, как леской, заполняла она грудь и мешала дышать. Дазай ушел. Погасив в прихожей свет, заперев на все обороты дверь, оставил его одного в большой, погруженной в темноту квартире. Темнота была родной стихией для Акутагавы. Он жил в ней, он питался ей, и он не хотел видеть проклятого обманного света, он хотел видеть лишь его. Дазая. Под утро наставник вернулся бодрый, каким он всегда приходил из бара, застав Рюноске лежащим в кровати с открытыми глазами, он потрепал его по голове и спросил: - Что ты не спишь? Не устал? - Болит, - только и сказал ученик, смотря пустыми глазами в потолок. - Внутри. В груди. Теперь Дазай точно будет его презирать. Но ему почему-то казалось, что его разорвет, если он не расскажет. Эта новая боль была напрямую связана с ним тонкой острой леской, клубок которой Дазай держал в руках. - Обострился плеврит, я думаю. Покажу тебя врачу. От Дазая исходил запах алкоголя. Раньше, живя в трущобах, Рюноске терпеть его не мог, он всегда появлялся с болью, с тревогой. От Дазая же пахло иначе. Акутагава медленно вдыхал воздух, глядя на стоящего над ним наставника. Холод. От него исходил холод, сковывающий конечности. Человек, отогревший его когда-то теплом своего плаща, сейчас заставлял его снова мерзнуть и чувствовать эту острую боль. У людей, у всех есть душа, поэтому они живы – распространенный факт, но ведь существуют моральные калеки, лишившиеся ее до рождения или в процессе жизни. Такие, как Акутагава. Такие, как большая часть людей в мафии. Сила взамен на душу. Рюноске считал это вполне выгодной сделкой. Совершил ли ее Дазай? Нет. В уголке окаменевшей души Рюноске теплилась нелепая надежда, что Дазай был настоящим, сочетающим в себе и свет и тьму, ведь оттого, наверное, он уживался с людьми на поверхности, улыбался, пусть невесело, но смеялся. Там он был другой. Однако Рюноске хотел, чтобы и темное, и светлое он отдавал ему. Нагло, смело, безрассудно. У него не было на это права. Дазай общается с ним лишь на языке тьмы, ведь он, Рюноске, едва ли не с рождения принадлежит ей. Но…Он бы проклял солнце на поверхности, только бы коснуться своей черной, тонкой, как плеть рукой светлой стороны Дазая. - Нет. Внутри болит. Этого не ощутить. Он всегда был краток. Общаться, выражать свои мысли все ещё казалось странным. Возможно, он будет таким всегда. Что плохого в молчании? Тихая бездна, принадлежащая только ему. Темное колючее пространство, заполненное засасывающей чернотой. Это лучше пустых иллюзий. - Ого… Рюноске ждал этого равнодушного насмешливого смешка. Он знал, что Дазая рассмешат его слова, и он улыбнется, но не ласково, а снисходительно, так, как он заслуживал: - Не на душу ли ты намекаешь, Акутагава? - в голосе лишь пьяная издевка. Парень совсем не жалеет, что начал этот разговор. Больнее уже все равно не будет. Зато он высказал, что его мучило, как кровь сплюнул, растекающуюся по бледно-голубому платку. Платок Дазая. Вот уже полгода как он ходит с ним, бережно хранит, словно сокровище. У него больше нет ничего ценного. Жизнь? Её ценность равна его победам, она неопределенная и черная, как нефтяная лужа. А платок мягкий, светлый. Темные сгустки крови ползут по тонкой ткани как тучи по небу. Акутагава поднял лицо на наставника. Тот присел рядом, у его постели, чтобы лучше видеть его лицо в тот момент, когда прозвучат остро резанувшие слова: - У тебя нет души. Ты же сам это знаешь. Знает. Но от этого ни черта не легче. Теперь его давит уже знакомая боль, он снова пачкает платок и сотрясается от кашля. Один раз Дазай принес ему теплый чай с медом. Это было всего один раз, давно. Больше не повторится. Дазай поднялся с пола, чуть шатаясь покинул комнату ученика. Перед тем, как выйти, он добавил: - Я не говорю, что это плохо. Я просто констатирую факт. Это плеврит, - ещё раз добавил он, чтобы убедить Рюноске. А тот, затихнув, снова уставился в пустой потолок. Акутагава продолжал стараться на тренировках, крича до хрипа, так, что казалось больная грудь разорвется и забрызгает, утопит в крови этот проклятый ничтожный мир. Дазай, снизу вверх смотрящий на активирующуюся Тень зверя, поглощающую все пространство на множество метров, он не боится этого, он все так же спокоен, на лице лишь скука и разочарование. В один момент, когда происходит разрыв, и пуля движется на Рюноске, он вдруг начинает волноваться, что-то кричит ему. Акутагава теряет бдительность. Он смотрит как зачарованный на лицо наставника. Его волнение кажется ударом по самолюбию и в то же время нравится, Рюноске не может в это поверить и тут же получает пулю в плечо. Сквозную. Покачнувшись, продолжает строить защиту, но Дазай заявляет презрительно: - Поздно! Ты бесполезен. Пропустить такой слабый удар… Не представляю, как ты задержишься в мафии. Ты не пес, не боец. Сгусток ненависти. Плюёшься ей куда попало. Рюноске чувствует холодной рукой горячую кровь на плече. Она у него горячая. Дазай не помогал ему в тот раз с раной, он был зол и просто без слов ушел с места тренировки. Акутагава остался один, у обрыва, касаясь бездны кончиками пыльных ботинок. Сердце учащенно колотилось. Скорее всего, от кашля. А перед глазами снова стояло взволнованное лицо наставника. Каменное сердце оплела тончайшая леска. С плеча скатилась большая капля крови и исчезла в пропасти. В больницу по поводу плеврита Дазай велел ему идти одному. Худшее наказание, что он мог придумать. Разговаривать с людьми, чувствовать их мерзкую энергию вокруг себя – Акутагаве было противно. Он как крот, щурясь, вышел из своей норы и побрел по улице, заложив руки в карманы. Они возились, как насекомые, что-то таща в свои гнезда, бессмысленно галдя, раздражая его. Позже он научится холодному презрению, за которое можно будет спрятать до поры до времени ненависть, но пока в нем играла кровь. Дазай был прав, он бесполезно растрачивал себя. Глупо. Так же глупо было то, что он тянулся к нему, ждал его светлой стороны, добрых живых слов. Он – мертвый и бездушный, чем же он чувствовал это? Пепел не мог загореться снова. Врач выписал рецепт на лекарства. Рюноске, не попрощавшись, покинул больницу и побрел в аптеку. Люди болеют и умирают. Тело такое слабое. Обычное, человеческое. Свою человеческую сторону Акутагава презирал с самого детства. Она просила его есть, она болела, она мерзла и кричала от боли. Он никогда не плакал, только кричал. Нет, один раз плакал. От воспоминания Рюноске как током пробило. Дазай видел его слезы. В них отражалось его доброе лицо, выделявшееся среди грязи и боли. Отражалось в нем, пробуждая новое, странное чувство. Над ними было небо, в тот момент оно казалось бесцветным, все потеряло свои краски, лишь Дазай стоял перед ним, открывая дверь, за которой было что-то живое. Там можно было есть, дышать, разговаривать, но все это не имело больше цены. Зачем воздух тому, кто научился получать из его серы, вони и грязи, дышать тьмой, питаться ей? Единственное, что было ценным за этой дверью, это Дазай. - Что ты ждешь от меня? - хмурясь, спрашивал наставник. Тон его был совсем иным, нежели с его партнером Чуей или кем-либо из клана. Он был холодный, мрачный. Совсем такой, как сам Рюноске. - Вы мой наставник. С вами я стану сильнее. - Я надеюсь на это, но пока тебе меня нечем удивить. - Все впереди, - зло огрызнулся Акутагава. Вот тогда он впервые разозлился на Дазая. Позволил себе укусить кормящую его руку. Дазай сделал вид, что не заметил вспыхнувшую в глазах ненависть. Потом вдруг медленно развернулся, схватил парня за волосы, поднимая его голову к себе. - Какой неуважительный тон. Акутагава гордо хранил молчание. Смотрел в глубокие, но такие чужие глаза наставника и не чувствовал боли. Он бы нырнул в их глубину и захлебнулся, чтобы больше не чувствовать этой боли в груди. Каждый раз, когда он так грубо говорил с ним, она появлялась, внезапная, словно приступ кашля и такая же неудержимая. Ее начало было в Дазае, он был связан с ней. Если бы он перерезал ее, вырвал трахею и не позволял бы больше вдыхать его запах. Как бездомный пес он тянулся к этому запаху. Запаху хозяина, дергающего поводок. Дазай не гнушался таких методов воспитания как избивание, он терпеть не мог, когда Рюноске дерзил ему, когда делал глупости и выходил из-под контроля. Сам он оставался спокойным. Хладнокровно наносил удары, словно перед ним был не живой человек, а бессмысленная биомасса. Парня это задевало, злило, он выходил из себя, начинал драться в ответ, а кукловод, добившись желаемого, с улыбкой смотрел на это. - Ты не можешь победить себя, собственную ненависть, куда тебе с кем-то сражаться? - говорил Дазай, блокируя его атаку, и он был прав. Рюноске легко распалялся, готовый из-за одного кривого слова сжечь все вокруг, он, тем не менее, не испытывал ненависти к наставнику. В большинстве случаев им руководила она, но не с ним. Это была обида. Кислота, выпрыскивающаяся в кровь паучьим ядом. Он сам попал в свою паутину, в центре которой сидел Дазай. Что ему стоило одним пальцем стереть ее? Остановить, как останавливал он его Расемон. - Я могу! - отвечал Акутагава, и тысячи лезвий вздымались над землей, расползаясь в разные стороны. - Уже лучше, - много позже прозвучали слова наставника в тишине пустой улицы. Они возвращались с тренировки. Они запозднились, потому что Дазай все утро был занят собственной работой, про ученика он говорил боссу по телефону « не могу я из-за него бросать свою работу. Да и Чуя без меня не справится». И в его голосе было тепло, было то, что он не позволял получить от него мрачному ученику, аура которого была сплошь пропитана болью, криками и кровью. Рюноске равнодушно слушал это и молчал. - Ты стал сосредотачиваться. И Дазай потрепал его по голове. Его слова откликнулись в груди Рюноске, он почувствовал облегчение. Может, потому что он начал пить лекарства и микстуры, что ему выписал врач. Потом они зашли в магазин, который уже закрывался, и Дазай купил пакет бобов в сахарной пудре. Протянул их вздрогнувшему парню. - Это тебе. Ты хорошо поработал и, наверное, проголодался. Рюноске протянул руку, медленно, недоверчиво. Дазай пихал ему пакет и улыбался. Ученик дернул его и прижал к себе. - Вообще-то, я не собирался отбирать его у тебя, - Дазай замечал все. Муха не могла пролететь так, чтобы он ее не заметил. Конечно, он бы не стал говорить об этом, он бы смолчал. Как, наверное, молчал, видя привязанность ученика к себе. Не разрубая ее на корню, но продолжая надламывать ветки, он играл, наблюдая и изучая его. - Дай одну попробовать… Акутагава не любил сахарные бобы, вообще любые бобы, особенно ненавидел соевые. Дазай часто их готовил, и он ел. Без аппетита, не замечая противного травяного привкуса, замечая лишь то, что в этом была частица наставника. Во всем, что он касался. Если бы он дотронулся до него, он бы оставил в нем часть своего тепла? Мечта, которой не суждено исполниться. Лучше вырвать ее с корнем, пока она не заросла сорняками. И, тем не менее, Рюноске пошел на поводу у своего желания. Дазай по случаю успешно прошедшей недели выпивал, сидя в темноте за барным столом в кухне. Акутагаве было спокойнее, когда он выпивал вот так дома, а не где-то в других местах, с какими-то другими людьми, которые были ему важнее и приятнее. Их Рюноске ненавидел, Дазая - нет. Пусть был с ним крайне жесток и порой не справедлив, это лишь делало его сильнее. Высвобождало его лезвия, готовые пронзить всю Землю, но его, Дазая, оставить. - Давай спать иди, - сказал Дазай и махнул рукой парню, тенью бродившему по кухне в одном белье. - Когда же ты станешь взрослым мальчиком и будешь жить самостоятельно…Никакого покоя. Никакой тишины, - Дазай плесканул виски в стакан. Напиток заблестел в свете желтой тусклой лампы над плитой. - Дай лед, раз уж пришел. Но потом поворачивайся и шагай в кроватку. Акутагава кинул в стакан наставника несколько кусочков льда. Белые пальцы онемели, затем сделались влажные. Он стоял совсем близко к Дазаю, смотрел на него, пытаясь поймать его взгляд. - У тебя болит внутри из-за меня? - тихо спросил вдруг наставник. - Да. - Ты точно не пес, Акутагава. Ты всего лишь бездомный злобный кот, ищущий ласки и тепла. Жалкое зрелище. Это сравнение показалось Рюноске грубым и даже оскорбительным. - Вы ошибаетесь. Я только к вам… - Замолчи. Ещё одно слово и ты меня разочаруешь, вернее, ещё больше разочаруешь. В голосе Дазая появилась угроза. Акутагава, с головой бросаясь в омут, приблизился к нему, неуверенно положил влажные ладони на плечи и поцеловал. Настойчиво, совсем невинно, но с заметным отчаянием, будто это были последние секунды его жизни. Собрав все мелкие светлые крупицы его замершей души, вложив их в поцелуй. Дазай прижал парня к себе и ответил, грубым, резким движением врываясь в его рот, сдавливая хрупкую спину. Акутагава чувствовал вкус спирта. Ему было не больно в этом момент, будто легкие прогрело вязким сухим теплом, которое он не заслуживал. Которое ему не принадлежало. Словно он похищал ту часть Дазая, которую он от него намеренно скрывал. Зубы Дазая безжалостно сомкнулись на тонких губах парня. Он больше не обнимал его, но стискивал до боли плечи, однако лицо Рюноске оставалось спокойным. - Здесь не дадут тебе дом. Лишь конуру. Не лезь ко мне как бездомный несчастный котенок. Я не приму тебя таким. Ты создан бороться, убивать, захватывать, - в глазах Дазая появилось какое-то безумие. Он с ненавистью и отвращением смотрел на ученика, отчего тот сжимался, виновато опуская глаза. - Ты никогда не сможешь греться чьим-то теплом. Такая твоя природа, – и, выпустив его из объятий, он оттолкнул от себя со словами: - Убирайся. Акутагава видел, как последний лучик света, случайно упавший в его черный мир, заходит, и он снова остается наедине с собственными демонами, холодом и отчаянием. Теперь он ощущал чувство стыда перед наставником, было противно от себя. Он душил себя собственной темнотой, всю ночь клялся никогда больше не проявлять слабость, особенно с Дазаем. Он когда-нибудь ощутит его силу, признает его, когда увидит его таким, каким сможет понравиться ему. Таким, каким он был со всеми. Убивающий. Добивший этой ночью себя, задушив сердце, подтаявшее как кусочки льда в его руке. В холодной руке Дазая.