Дар случайный

Все окончилось так нормально, Так логичен и прост конец: Вы сказали, что нынче в спальню Не приносят с собой сердец. (с) Александр Вертинский Ваш урок не позабуду я впредь, Душа молчит по правилам чести. (с) Лора Бочарова Его прикосновения были подобны морской волне, ласкающей тело в жаркий день. Его шепот в тишине спальни напоминал чуть слышный шум моря. Гладкая, нежная кожа, солоноватый аромат. Перед этим соблазном часто не могли устоять и более зрелые и опытные, и разве удивительно, что не устоял восемнадцатилетний парень, не видевший в своей жизни ничего, кроме войны? Рассудком Заганос всё понимал. Он просто проиграл на незнакомой территории – откуда ему, в постоянной борьбе за выживание, было изучить все тонкости науки соблазнения, флирта, многозначительных разговоров на отвлеченные темы, притворства… а советник Луччио владел этим искусством в совершенстве. «Я был для него легкой добычей». В первый миг осознания это звучало горько и обидно, с годами превратилось просто в факт. В знание о том, что игра не прекращается никогда, даже за дверью спальни. Заганос помнил тот год, когда война закончилась, он получил звание паши и вместе со старшим товарищем по Совету прибыл с дипломатическим визитом в Венедик. После выжженных равнин, разрушенных домов, усеянных трупами полей битв, после криков раненных и карканья воронья над трупами спокойствие и богатство города-республики завораживали. Пока Али-паша со скучающим видом скользил взглядом по зданиям, мимо которых турецкие посланники проплывали в гондоле, и обсуждал с сопровождающим последние новости и пикантные слухи, Заганос восхищенно смотрел на огромные дворцы с колоннами, крохотными балкончиками, причудливой лепниной и ажурными решетками на окнах. Любовался проплывающими мимо лодками, украшенными затейливой резьбой. Украдкой разглядывал людей, будто не веря, что на самом деле может существовать такая роскошь нарядов и разнообразие причесок. При дворе дожа царило просто сказочное великолепие. Портьеры из тяжелой, расшитой золотом ткани. Сияющие белизной статуи, разноцветные витражи, картины с изображениями великих битв древности. На каждом приеме сотни слуг подавали изысканные яства, редкие фрукты и сладости, выдержанные крепкие вина, от которых слегка кружилась голова. Это была совершенно другая жизнь – без горестей и страха, без скорби о погибших и постоянной готовности к борьбе. Музыканты допоздна исполняли песни о любви, томный перебор струн заставлял желать чего-то несбыточного, но такого прекрасного. За многочисленными столиками дамы и кавалеры играли в карты, звучали остроумные, иногда весьма недвусмысленные шутки и веселый смех. Сладковатый запах цветов смешивался с тяжелыми ароматами женских духов… Советник Антонио Луччио в подобном дивном мире чувствовал себя, как рыба в воде. В его золотистых волосах поблескивали вплетенные нити с жемчужинами, темно-синие шелка делали синеву его взгляда еще ярче. Тонкие черты лица, беззаботная улыбка. Карты невероятно быстро мелькали в длинных изящных пальцах, украшенных золотыми кольцами с сапфирами. Молодой мужчина интересно рассуждал о военном искусстве, политике и науке. Умел остроумно пошутить, уместно процитировать произведения древних мудрецов, вести приятный светский разговор. Дать надежду на выгодный договор одним торговцам или дипломатам, но при этом не обидеть других. «Я буду рад, если вы будете поддерживать знакомство с мессиром Луччио», - сказал Заганосу Али-паша. – «Он выгодный союзник. Единственный наследник древнего и богатого рода, очень талантлив, удержится на важной должности при любой власти». Получив одобрение старшего, Заганос проводил всё свободное время с новым знакомым, не видя в этом ничего опасного. Дож и министры Венедика намерены вести торговлю с Турцией, согласны дать кредит на восстановление страны после войны. Ученые из Турции смогут работать в академии Венедика. И раз дела идут так прекрасно, отчего бы не провести время интересно и не без пользы? Новизна впечатлений ошеломляла. Заганос мог часами слушать рассказы мессира Луччио о поэзии и поэтах, о музыке и истории создания картин. И не увидел ничего особенного в приглашении в гости, посмотреть на особенно редкие и ценные статуи. Правда, сердце замирало от вкрадчивого голоса, от того, как бережно узкие ладони советника касались статуи обнаженной женщины, проводя по ее шее и груди, словно лаская. Но это было легко объяснить просто восторгом от таланта мастера, создавшего подобное совершенство. - Это богиня Флора, творение финикийского скульптора… ей уже больше полтысячи лет, а она, несомненно, прекрасна, будто в первый день, - тихо говорил светловолосый мужчина. – Обратите внимание, какие дивные плечи. В наши времена не все мастера могут так обработать мрамор. Антонио Луччио считал, что умение разбираться в искусстве необходимо политику и дипломату не меньше, чем владение оружием и знание точных наук. Он охотно делился своими познаниями, и Заганос впитывал их, как молодое дерево – воду и солнечный свет. Сколько всего необходимо освоить, чтобы чувствовать себя уверенно не только на поле боя, но и на паркете дворцов. Прежде юный паша учился лишь тому, что необходимо в бою. Он не помнил своей семьи и вырос среди солдат, которые подобрали сирот-беженцев. В военной школе, в которую его отдали восьмилетним ребенком, главными были практические знания и владение оружием и навыками рукопашной борьбы. Уже через четыре года его забрали на войну. И то, что он урывками узнавал о мирной жизни и мирных искусствах, не шло ни в какое сравнения с сокровищами, которые он открывал сейчас. Советник даже учил его рисовать – и, конечно же, не было совершенно ничего странного или опасного ни в том, чтобы сидеть рядом, плечом к плечу, ни в случайных соприкосновениях кончиками пальцев, ни в предложении перейти на «ты» и обращаться друг к другу по именам. Ничего особенного не было в вечерах за игрой в шахматы и парой бокалов вина. Только мысль закрадывалась о том, как жаль будет возвращаться домой, оставив всё это в прошлом. А потом была ночь, когда они стояли на балконе и смотрели на падающие звезды, и Антонио сказал: - Я даже не стану загадывать желание, потому что и так знаю, есть драгоценности, которыми мне не дано владеть. Ты не останешься со мной навсегда, ты вернешься в Альтун, служить своей родине. Но я всегда буду помнить тебя. - Наше предназначение – исполнять свой долг, мы оба это знаем, - ответил Заганос, смутившись от такого поворота разговора. - Это правда… хотя, признаться, я всё равно завидую тому, кто сможет остаться с тобой навсегда. Я променял бы всю свою коллекцию на это право, - Антонио опустил ладонь на его плечо. – Твоя красота похожа на красоту аметиста самой лучшей огранки, и у тебя есть то, что останется с тобой, даже когда в волосах появится серебро, и глаза будут сиять не так ярко, как в юности… ум и талант, это важнее всего. - Но… - Заганос не знал, что отвечать на такие слова. Всё это время он даже не решался дать имени ощущению невероятного счастья, которое испытывал рядом с другом. Да, он называл дружбой то, что их связывало. А что от легкого прикосновения мурашки пробегали по телу, и хотелось, чтобы этот миг продлился вечно… выходит, такое тоже бывает. – Я неплох как военный, но не более… ты слишком хвалишь меня… - Слова передают так мало, - Антонио внимательно посмотрел на него, осторожно провел кончиками пальцев по его щеке. – Я знаю, ты можешь сказать сейчас, что тебя не влечет к мужчинам. Но уж лучше вымолвить слова и пожалеть, чем всю жизнь жалеть о несказанном. Заганос перехватил его ладонь, прижимая к своим губам с неловким пылом юнца, впервые узнавшего влечение. Только позже он понял, каким неопытным и наивным был в том, что касается любви. Но тогда… тогда сознание было будто затуманено колдовством. Тогда всё происходившее казалось необыкновенным, волшебным. Антонио тихо засмеялся, обнял его, коснулся его губ в поцелуе – сначала едва ощутимом и почти невинном, а затем всё сильнее, дразня, соблазняя, подчиняя себе. Это не шло ни в какое сравнение ни с неловкими попытками мальчишек целоваться друг с другом в укромных уголках общежития школы, ни со слишком влажными и неприятными поцелуями девиц из трактиров, приглашающих парней на «бокал вина до и после». И Заганос доверчиво закрыл глаза, растворяясь в новых ощущениях, отвечая на поцелуй. Без малейших сомнений последовал за Антонио в спальню… Волшебство этой ночи позже превратилось в горько-сладкое воспоминание. Огонек свечи в темноте, чуть слышный шелест ткани, спадающей на пол, приятная прохлада простыней. Осторожные прикосновения пальцев, касающихся шеи и плеч, задерживающихся на миг на шрамах на груди и боках, скользящих ниже – и снова вверх, ниже – и снова вверх. Антонио изучал его тело, будто произведение искусства, шептал: - Ты необыкновенный. Поверить не могу, что держу в руках такое сокровище. И хотелось верить, хотелось забываться под умелыми ласками… Желание затуманивало рассудок, словно вместо крови по жилам текло горячее вино, сводило мышцы сладкой судорогой. Не существовало больше ничего, кроме нежных касаний губ, бесстыдно покрывающих поцелуями всё тело. Заганос пытался отстраниться, мягко заставить Антонио отодвинуться, когда тот прикасался слишком уж смело, но эти попытки, казалось, только еще больше провоцировали их обоих. Стыд и запреты больше не имели смысла. Не теперь. Даже боль была почти приятна, помогая не потерять сознание окончательно. Он словно погружался в волны моря, опасного и в то же время манящего. Только тонуть было нисколько не страшно. Когда Заганос спал в объятиях любовника, кошмары прошлого отступали. Он больше не видел, как маленький отряд окружает балтрейнский полк, в несколько раз превосходящий числом, не слышал звон оружия и крики погибающих друзей. Больше не было удушающего запаха крови и пота, не было обжигающей ярости, заставляющей бросаться в бой, даже когда казалось, что всё потеряно. Впервые за долгое время он не возвращался мыслями в тот день, когда вместе с другими приятелями обнаружил у лагеря изуродованное тело солдата из их полка. Всё злое и отвратительное забывалось от тепла тела рядом, от того, как щекотали кожу растрепавшиеся волнистые пряди. Ему необходим был этот покой и отдых. И за первой ночью последовала еще одна, и еще. В руках Антонио его тело из орудия для войны превращалось в музыкальный инструмент, чутко реагирующий на ласку и способный исполнять удивительную мелодию любви. Вечность чувств, которую обещал Антонио, продлилась всего неделю – до прибытия магистра Константина. Советник не просто разговаривал с финикийцем как с давним и дорогим другом… эти взгляды и жесты, и привычка договаривать фразы друг за другом, и будто случайные прикосновения, всё, всё выдавало связь, что возникла далеко не вчера. Хотя было заметно, что именно магистр больше нуждается в Венедике как в союзнике и в Луччио как в возлюбленном. Антонио вел неспешные разговоры об отвлеченных вещах, мастерски избегал прямых ответов на вопросы об участии в делах Финикии, точно так же расплывчато говорил о сотрудничестве с другими дипломатами и одинаково увлеченно флиртовал с женщинами и мужчинами. «Мне повезло, что в постели мы не говорили о политике и я не выдал ничего важного!» - думал Заганос, проводя ладонью по щеке так, будто получил хлесткую и болезненную пощечину. Видеть любовника теперь из радости превратилось в пытку. Скорей бы уже вернуться домой! Но все же, во время одной из прогулок по оранжерее, Заганос спросил, что всё это значило. Не мог не спросить. - Я видел вас с магистром Константином… - теперь прежнее «вы» звучало холодно и сдержанно. – Если вам дорог он, зачем вы обманули его со мной? А если для вас что-то значил я, почему вы даете надежду ему? Антонио поймал его ладонь, бережно перебирая пальцы, и нежность этого прикосновения по-прежнему лишала силы воли. - Обманывал вас или его? – снова этот смех, похожий на звон серебряных колокольчиков.– Никому я не сказал ни слова неправды. Я говорил, что хотел бы, чтобы прекрасные мгновения продлились вечно – но все мы знаем, это несбыточное желание. Политика разделяет нас, мы ставим долг выше чувств, и увы, никто не сможет на это повлиять. Верности же я не обещал, ни вам, ни мессиру магистру. А раз не обещал, кто может меня упрекнуть. - Вы просто играете людьми, - горько сказал Заганос. - Может быть. Но разве желать и любить одно и то же? – Антонио приблизился к кадке с пышными желтыми цветами. – Страсть – как вот эти цветы. Распустившись, они радуют нас всего несколько дней, а затем увядают. Мы с вами просто сорвали прекрасные бутоны и любовались ими, и вот они увяли, и их уже не вернешь. Заганос, вы отличный командир и стратег, мне много рассказывали о ваших подвигах во время войны,… вы прекрасно разбираетесь в точных науках. Я ни разу не покривил душой, когда хвалил ваши таланты, но… вам всего восемнадцать, и вам еще никто не говорил, что главное в политике – не считать, что постель и сердечная привязанность есть одно и то же. - Я запомню это, не сомневайтесь, мессир. …Вернувшись в Альтун, Заганос делил время между обязанностями паши и опытами в лаборатории. Упорный труд оставлял мало возможности вспоминать прошлое, сожалеть о несбыточном или жалеть себя. А позже – намного позже, когда время если не исцелило рану полностью, то, по крайней мере, отчасти заглушило боль – он подумал, что Луччио по-своему был прав. В то время, когда война только-только закончилась, и люди еще не забыли опьянение жестокостью, было бы легче легкого, увлекшись кем-то, нарваться на человека, не мыслящего любовной связи без подавления и насилия. В первый мирный год Заганос слышал о таких историях не раз. Судьба просто уберегла его от намного худшего опыта. Та связь была просто уроком… Что физическая любовь тоже может быть оружием в политике. Что доверять нельзя никому и никогда. Что игры, в которые люди играют, не заканчиваются за дверью спальни – напротив, именно в этом случае ставки бывают довольно высокими. И что некоему таланту из Венедика особенно нельзя доверять, ни в коем случае. * Через восемь лет «Я прибыл в Венедик, был на аудиенции у дожа Луччио и рассказал ему о том, как погиб магистр Константин. Дож воспринял это известие спокойно, хотя магистр был его другом… а некоторые придворные уверяли, что даже больше, чем другом. Не могу забыть тех дней, когда мы ждали, что союзный флот прибудет, и магистр говорил: «Антонио обязательно поможет мне, он ни за что не оставил бы меня в беде!». Он верил. До последнего дня. Но дож ссылается на договор, в котором сказано, что Венедик обязуется выслать флот, однако не гарантирует прибытия кораблей вовремя!»… В каждой строчке письма, написанного быстрым, торопливым почерком, чувствовалось возмущение и негодование. Как же вы еще юны, Махмуд-паша, и еще не знаете всей правды ни о политике, ни о любви. Заганос наблюдал за тем, как сгорает лист в огне свечи. Говорил ли Антонио то же самое Константину – о том, что сами боги смеются над клятвами влюбленных, и что страсть, как цветок, радует душу и тело только на краткий миг? Теперь никто уже не узнает…