иногда

Раннее утро. Только-только начинает показывать свои лучи ленивое и заспанное солнце, слабо освещая небо, окрашивая облака в нежно-розовые и сиреневые тона. Свет играл бликами на земле, отражаясь в многочисленных лужах и влажных листьях, которые до сих пор не высохли после долгого ливня, шедшего всю ночь. Несмотря на раннее время (а было утро, как говорилось выше), улицы заполнялись людьми и машинами. По обычному оживлённый день снова начался, словно кто-то перемотал всем известный и приевшийся фильм «Будни» на самое начало, на понедельник. А ведь сегодня уже среда. Хотя, все дни слишком одинаковы, чтобы давать им разные названия. Просто будни. Всё напоминало об осени, что неумолимо брала верх над природой, заполняя её таким осенним словом «октябрь». Снова серые дома, еле различимые на фоне таких же серых деревьев, лёгкого тумана и грязного воздуха, пропитанного выхлопными газами, гарью и дымом. Пропитанного людьми, такими же серыми, как и всё вокруг, кроме яркого и сияющего неба. Наверное, лишь оно помогало этой серости стать более цветной и живой, пусть этому и всячески мешало окружающее уныние. Однако, он любил наполненные серостью будни, так как в них всегда можно было скрыться самому. Так, чтобы никто не нашёл этих чёрных пятен, полностью покрывавших его сознание. Если он притворится серым, сольётся с общим пейзажем, то его никто не заметит. И снова ярче всех будет именно небо, поглощающее негатив, но при этом украшая такую безмолвную красоту раннего утра. У него были все основания прийти в школу почти за три часа до начала занятий. Он часто так делал, то ли ради того, чтобы не попадаться прохожим на глаза, то ли ради неба. Рассвет — слишком притягательное зрелище, чтобы пропускать его. Именно поэтому, он всегда выходит на улицу ещё тогда, когда небо угольно-черное. Хотя, чёрный цвет он тоже любил. Даже больше, чем остальные цветные краски, пусть они и красиво смотрятся на осеннем небе, расплываясь причудливыми пятнами и, словно с акварельного рисунка, стекая вниз и падая на землю вместе с серым дождём. И в это, казалось бы, раннее время, он обычно стоял у больших окон школы, вглядываясь в небо. Жаль, что в подвале нет окон. Нет, подвал — не место, где он скрывается от всего мира, хотя вариант был бы вполне оправдан. И не какая-нибудь секретная штаб-квартира, о которых обычно рассказывается в детских и, несколько наивных, книжках. Просто, как оказалось, не он один решил прийти в школу пораньше. Конечно, можно было рассчитывать на что-либо подобное, это происходит уже не в первый раз. И именно поэтому, он не вырывался и не кричал. Хотя, причина была и в том, что физически он всё равно слабее их, а если бы он начал звать на помощь, его слабость умножилась бы во сто крат. Поэтому лучше просто сидеть в полном одиночестве, чем пытаться не умереть от кровопотери, залечивая своими силами разбитый нос и сломанные, уже в который раз, рёбра. Конечно, ближайшие пять-семь часов его никто отсюда не выпустит, а значит надо просто ждать. Может, кому-то из учителей что-то понадобится из подвала, может, вечером, когда охранник будет завершать свой обход школы, решит проверить подвал, ведь в нём часто закрываются школьники. Хотя, в этом пропахшем гнилью месте, он может просидеть и до утра. Может, дольше. Он никогда не заставал обход школы, который, возможно, даже не проводился вовсе. Он уже в который раз убедился в пользе фонарика, который постоянно носит с собой после одного из подобных случаев, когда его впервые заперли в тёмной кладовке. Хорошо, что он успел переложить фонарик в карман своих школьных брюк и теперь сможет хоть как-то ориентироваться в этой темноте. Конечно, было бы гораздо эффективнее носить с собой не фонарик, а, допустим, телефон, но он не особо видел в нём смысл, так как его всё равно разобьют. Да и звонить ему было некуда, кроме как в реанимационное отделение. Он бывает там чаще, чем дома. Значит, и телефон мало мог пригодиться, в реанимацию его обычно отвозили нашедшие его учителя или родственники. Вот и сейчас он просто достал эту маленькую чёрную вещицу, старую и треснувшую во многих местах, но, к счастью, до сих пор работающую, показателем чего являлся не слишком яркий и изредка моргающий луч света, появившийся после очередного нажатия кнопки. Батарейку он сменил ещё вчера вечером и, наверное, до освобождения, заряда должно хватить. Теперь можно было наконец осмотреть помещение, более детально разобрать, куда он попал, ведь до этого одноклассникам, похоже, не хватало оригинальности запереть его здесь. Это место явно не было достойно какого-либо внимания, но вносило своё настроение и иронию в происходящее. Кроме сырости и затхлого, полностью гнилого воздуха, здесь были большие горы старой бумаги, которые, возможно, ранее носили гордое название «архив», пара стопок уже давно выброшенных сюда учебников и дверь, с висящим на ней полностью проржавевшим замком. Но больше всего привносили особую атмосферу наваленные в дальней и совсем тёмной половине подвала сломанные парты и стулья. Непонятно, почему администрация до сих пор не собирается разгребать весь этот хлам, лежащий здесь. Да, даже дома (если то место, где он жил можно было назвать домом) было не так ужасно, как тут. Конечно, это — худшее место, чтобы пробыть тут целые сутки, если не больше, но выбирать не приходилось. Он, хотя бы цел и может рационально думать, не теряя каждые несколько минут сознание от боли. А ведь они, эти его «враги» прекрасно знают, насколько хрупкие у него кости, сломать которые не составит большого труда, поэтому это даже великодушно с их стороны, что он цел. И, тем более, тут нет людей и других тварей, крыс, например. Надо лишь дожидаться в этом прогнившем одиночестве утра. Это для него не так уж сложно. Выключив фонарик, так как тот мог запросто разрядиться, он сел на холодный бетонный пол и, прикрыв глаза, принялся ждать. *** Он никогда не отличался особой любовью к людям, как к окружающим, так и к себе. И особой поддержки и хорошего отношения к себе так же не желал. Он является собой во всех ситуациях, не просит помощи, даже когда всё совсем плохо. Да, любой другой давно бы сломался, а он живёт и живёт, его всё устраивает, почти ничего не тревожит. Хотя, по большей части это неправда. Он даже не отрицает своё неумение идти на контакт с окружающим миром. Таким его видели остальные, и как уже понятно по их довольно враждебным действиям, он им очень сильно не нравился. Хотя он прекрасно знал причины всего этого цирка. И так же знал, что вина в этом полностью его. Он уже давно потерял счёт времени. Может, прошёл час, может, два, а может только пятнадцать минут. Опять же, это подвал и работающие часы тут никак не могли оказаться. Глаза давно привыкли к окружающей темноте, поэтому и без фонарика он прекрасно различал окружающие его вещи. Он уже лежал, через тонкую ткань школьной рубашки прекрасно чувствуя все неровности холодного пола. Здесь было очень сыро, и, казалось, с каждой секундой становилось хуже, казалось, кислорода не хватало. Конечно, он не любил общество, но сейчас почему-то сильно хотелось в нём оказаться, слышать голоса людей, а не собственный стук сердца, давящий на нервы. Через какое-то время, как и ожидалось, стал появляться голод. Позже — сильная головная боль, накатывающая, заставляющая ещё сильнее желать освобождения. Что ж, всё равно он не сдохнет тут, он знает. Его организм и не такое выносил. Тем более, человек может жить без воды и еды минимум неделю. А боль можно перетерпеть — он не раз через такое проходил. Уж сутки-то точно протянет. И, тем более, даже если он и умрёт, что было совершенно невозможно при таком раскладе событий, нашлось бы много людей, кто был бы рад этому.