Все относительно

Вдалеке башенные часы бьют шесть раз и смолкают. За столом, навалившись, сидит молодой человек. Он чуть свет пришел в бюро, за ночь сделав еще один рывок. У него спутанные волосы, мешковатые брюки. В руке десятка два скомканных листов, это его новая теория времени, сегодня он отошлет ее в немецкий физический журнал. В комнате отзываются городские звуки. Звякнула о камень молочная бутылка. Скрипнула маркиза над витриной на Марктгассе. Медленно катит свою повозку зеленщик. В квартире неподалеку приглушенными голосами переговариваются мужчина и женщина. В неясном свете, затопляющем комнату, конторские столы горбятся смутно, как звери на лежке. Перед молодым человеком лежат в беспорядке раскрытые книги, на других же двенадцати дубовых столах документы разложены аккуратно еще со вчерашнего дня. Через два часа пришедший служащий будет точно знать, с чего ему начинать. Но в эту минуту, в этом неясном свете документы не более различимы, чем часы в углу комнаты или стул секретаря у двери. Все, что можно разглядеть в эту минуту, это призрачные квадраты столов и сгорбленная фигура молодого человека. Невидимые часы на стене показывают десять минут седьмого. С каждой минутой все новые предметы обретают явь. Вот появилась мусорная корзинка из медной проволоки. Вот объявился календарь на стене. Вот семейная фотография, коробочка с бумажными скрепками, чернильница, перо. Там пишущая машинка, жакет, брошенный на спинку стула. Скоро из ночного марева, обволакивающего стены, выступают стеллажи. На стеллажах папки с патентными заявками. В одной предлагается новое сверло с фаской, уменьшающей трение; в другой - электрический трансформатор, выдерживающий постоянное напряжение на выходе при изменениях питающего напряжения; в третьей - пишущая машинка с бесшумной кареткой. Эта комната полна практических идей. Снаружи солнце зажигает вершины Альп. (c) Алан Лайтман, "Сны Эйнштейна" -- Альберт, ты здесь..? Альберт с трудом разлепил глаза. Он, как и прежде, работал всю ночь, и вернулся под утро. Марселю, впрочем, было не привыкать -- он и сам был таким же двинутым на своем деле, и, возможно, поэтому появлялся у него с математической точностью. Каждый день, в одно и то же время. -- Все относительно, -- хрипло прошептал Альберт, когда за стуком и окликом в дверь просунулась голова Гроссмана. -- Доброе утро, -- улыбнулся Марсель, заскользнув внутрь, и начав носиться по комнате, с филигранной точностью повторяя все то, что он делал ежедневно, с семи утра. У Эйнштейна дома. Солнечный свет еще не успел проявить наличие в комнате чайника, горелки и чашки, но Марсель знал наверняка, что они здесь есть. Лишь полоса рыжего запылала на стене, распаляя море на ней в янтарно-рыжие цвета: старая картина, возможно, и не была такой красивой в другие времена, но каждое утро, на рассвете, когда солнце лилось из окна и начинало ползти вниз, неизвестный художник мог сойти за Айвазовского. -- Все в мире относительно, -- прошептал Альберт, когда Марсель поставил рядом с ним чашку кофе. Эйнштейн жалобно посмотрел на лучшего друга снизу-вверх, теряясь в мыслях слишком сильно, чтобы уделить этому человеку столько внимания, сколько он заслуживал за свою поддержку. -- Все хорошо, -- мягко, снисходительно прошептал Марсель. Ему сейчас было не больше двадцати. А вот Альберт... Эйнштейн положил руку поверх руки мужчины. Сжал губы, которые последний раз были такими сухими и сморщенными, что Эйнштейн не смог сбрить усы, чтобы только спрятать этот признак наступающей безысходности. Он женился слишком давно. Времени осталось так мало. Альберт одернул руку и сжал ее во второй, одумавшись. Кожа его была похожа на корочку старой жаренной курицы, разве что более бледная -- сухая, сморщенная. Будто чужая. -- Все хорошо, -- нежная мягкая ладонь легла, скрыв от глаз этот стыд. Альберт сглотнул, когда Марсель опустился на корточки подле его стула, мягко и зовуще глядя в его глаза. Когда его рука коснулась щеки Эйнштейна, Альберт закрыл глаза, сгорая от стыда, нежности, благодарности, чувства вины и целого калейдоскопа чувств, бури, что нахлынула на него от одного-единственного прикосновения. От его голоса. От его тепла. Иногда Альберту казалось, что он полюбил физику из-за того, что не сумел вовремя разглядеть этого человека, и того, сколько он сделал для него. Даже сама теория времени будто бы зародилась в нем только поэтому, и теперь с математической точностью, подстать самому Марселю, являлась в нему в новых и новых эссе, идеях. Она приходила к нему сама, относительно и безотносительно времени, крутясь перед ним, словно семнадцатилетняя девица. Она, как и любая мечтательница, хотела, чтобы мир узнал о ней. И Эйнштейн писал о ней. Работа была почти закончена. С этой мыслью Эйнштейн посмотрел в глаза Марселю. Он был так преступно молод: грустные, выразительные глаза, красивый прямой нос и копна вьющихся волос. Блестящие и какие-то жидкие на вид, словно живые растения, они добивали Альберта, который неустанно старел изо дня в день, когда Марсель оставался таким же. Ведь все в мире относительно... -- Да, Марсель, -- подтвердил Эйнштейн, коротко кивнув. -- Допиши. Мы еще увидимся, когда придет время, -- улыбнулся юноша перед ним. -- Все относительно, ты ведь помнишь? -- Я сегодня приду, -- пообещал Альберт. В горлу подступили слезы, и Альберт всхлипнул, когда Марсель поднялся, улыбаясь и качая головой. -- Сегодня ведь десять лет... -- Не нужно, Альберт, -- Марсель расширил улыбку. -- Ты должен работать. В отличие от меня, ты еще можешь это. Доделай работу. Мир запомнит тебя, как величайшего физика, я тебе обещаю. Только не трать времени на то, что можно сделать и после смерти -- не трать время на мертвых... Марсель поднялся с пола и навис над его креслом. Энштейн перестал дышать, боясь пошевелиться. Он был готов умереть здесь и сейчас, лишь бы это мгновение, когда их дыхания переплелись и стали одним, общим дыханием, научив дышать одним воздухом, но момент прошел, а Альберт, к сожалению или к счастью остался жив. -- Работай, хорошо? -- Марсель улыбнулся, сморщив нос. -- Извини, -- виновато пролепетал Альберт, прикрыв губы с усами ладонью. -- Нет, тебе идет, просто это щекотно, -- улыбнулся Марсель. За его спиной проступил пар от чайника, а затем и сам чайник. Когда дойдет время до горелки, Марсель уйдет -- безотносительно теории времени. Альберт кинулся к горелке и переставил ее на пол, заработав мягкий смех обернувшегося математика. -- Не уходи, а не то я приду, -- голосом обиженного ребенка пригрозил Альберт. -- Не придешь. Мне не нужен никому не нужный и неизвестный мечтатель, не способный на изобретение машины времени, -- ухмыльнулся Марсель. -- Хотя бы потому, что без нее мы никогда не сможем быть вместе... Альберт сжал губы, рвано вдохнул от обиды, надул щеки, а затем со всей дури запустил чайником в дверь под хохот Марселя. Гроссман успел закрыть за собой дверь и чайник стукнулся об нее, а потом покатился по полу. Кажется, даже не разбился. Альбус со вздохом поднялся с кресла. Спина болела, словно ему было уже все восемьдесят. Или уже и было? -- Все в мире относительно, -- заметил Альберт, с тоской уставившись на валяющийся на полу чайник, у которого все-таки отлетела ручка. Это относительно стола он казался уцелевшим. Альберт, крякнув, медленно опустился и подхватил чайник, а затем, уже вторым приседанием, захватил и ручку, чтобы приставить одну часть к другой. -- Прости, мой вспыльчивый друг, тебе досталось ни за что... Альберт приложил ручку к металлическому пузу, со вздохом убедившись, что без клея теперь не обойтись. Да и не факт, что он будет держаться -- все-таки металл нагревается, чтобы вскипятить воду. Когда пластик не отошел, Альберт несколько раз дернул ручку, а затем притянул чайник к носу, ища следы прежней щели. -- А-а-а! -- воскликнул физик, когда перед его носом вылез точно такой же чайник и знакомая-незнакомая рука. -- Ты работать собираешься, нет? -- раздался голос Марселя. Альбус поднял глаза на математика, моргнув. Затем перевел глаза с одного чайника на другой. Сломан был тот, что сейчас был в руках у Марселя, а, значит... -- Я это заберу, с твоего позволения..? -- ухмыльнулся парень. -- Д-да, конечно... -- неверяще прошептал Альберт. -- Осталось всего чуть-чуть. Постарайся, -- Марсель пригрозил ему пальцем, и Альберт, кивнув, кинулся ко столу. Голова закружилась от волнения и осознания, насколько он близок к цели. Если, конечно, Марсель не врал ему в очередной раз... Ведь с позиции мертвого человека и десятки лет -- это так, сущий пустяк и сплошное "чуть-чуть". Он схватился за ручку и с головой погрузился в работу, стараясь не отвлекаться на гуляющего по его кабинету математика. Сейчас ему было старше, почти столько же, сколько самому Альберту. Менее красивым его возраст не делал, в отличие от Эйнштейна. -- Это что, борода? -- выпалил Альберт, обернувшись. -- Работай сиди! -- рявкнул Марсель, и Альберт подскочил на месте и послушно вернул себя работе, слыша короткий выдох усмешки математика. fin