I don't wanna live forever

– Серьезно? – Тсузуку приподнял бровь и, надломлено хохотнув, пнул плотный рулон обоев, из-за чего тот жалобно прокатился по коридору и уперся в стену. – Ипотека? Это то, к чему мы с тобой пришли? Ничего не ответив, вокалист Diaura с раздражением щелкнул выключателем, и необделанная пустая прихожая озарилась холодным электрическим светом: только тогда мужчина сунул какие-то документы в тумбочку, явно привезенную из другой квартиры или купленную наспех – это черное пятно совсем не вписывалось в новую обстановку. Тсузуку прижался спиной в длинном сером пальто, доходящем ему почти до щиколотки, к белой стене и с плохо скрытым скептицизмом продолжал ждать ответа, который ему давать явно не собирались. Тяжелый взгляд Тсузуку искрился, как если бы Йо-ка сейчас сидел напротив сломанной розетки, и вокалист Diaura понял, что в этот раз что-то говорить все-таки придется. Быть с Тсузуку – просто быть, даже физически находится в одном помещении – так же сложно, как и быть без него. – А чего ты хотел? Всю жизнь придумывать себе проблемы и перебираться с одной съемной квартиры на другую, просто потому что хочется чего-то нового? – Мне здесь не нравится, – вокалист Mejibray плотнее запахнул пальто и, не снимая тяжелых ботинок, прошел прямо к окну в гостиную, выглядывая наружу. – Десятый этаж, а лифт не работает. Парковка далеко, а идти через какой-то непонятный лес в ебенях. Чуть подумав, Йо-ка тоже прошел к мужчине и встал прямо за его спиной, разглядывая огни, горящие в соседних многоэтажках – пока их было не много: жилой комплекс достроили только недавно. Почему-то хотелось сесть и обязательно подпереть внезапно отяжелевшую голову ладонями, но в пустой квартире пока не было даже простого стула: поэтому пришлось снять с головы темные очки и повертеть их в холодных пальцах – занять себя хоть чем-то, чтобы не врезать Тсузуку. – Мы не миллиардеры. Йо-ка сказал это так резко, что с его губ сорвалось облачко пара: несмотря на самое начало весны, в новой квартире было холодно, как на улице, и вокалист Mejibray повернулся к нему скорее потому, что почувствовал это колебание воздуха, а не потому что хотел как-то реагировать на чужие слова. Взгляды двух мужчин встретились: Йо-ка чуть щурился, и от постоянной суеты с бумагами под его глазами залегли понурые мешки, а вот Тсузуку вдруг улыбнулся в привычной манере – самые кончики его губ приподнялись, хотя лицо оставалось серьезным, почти равнодушным. Какое-то время музыканты внимательно разглядывали друг друга, будто собирались сыграть в игру, когда через десять секунд нужно отвернуться, а затем по памяти описать внешность находящегося рядом человека: Йо-ка бы сказал, каким оттенком сегодня отливают поджатые губы Тсузуку и как тот хмурит острые брови, а вокалист Mejibray бы не вспомнил и цвета волос мужчины, но с точностью описал, какие чувства затаились где-то между его легкими и сердцем. – Может, пойдем? – Тсузуку чуть мотнул головой, и темная прядь упала на его лицо. – Мы же не будем клеить обои ночью? Эй… ведь не будем? – Не будем, – Йо-ка вдруг хохотнул, и это секундное веселье заметно преобразило его лицо: даже высокомерной надменности в глазах стало меньше. – И утром тоже не будем, ты ведь не любишь. Днем мы всегда заняты, а вечером ты придумаешь тысячи отмазок вроде… – Поесть ту прекрасную лазанью в ресторане рядом с вашей студией, – вокалист Mejibray задумчиво посмотрел куда-то в сторону, а затем озорно покосился на Йо-ку. – Именно. Мужчины переглянулись и еще какое-то время растерянно помолчали: Йо-ка сосредоточенно изучал квартиру, будто обдумывая подробности ремонта и еще какие-то чрезвычайно важные вещи, а Тсузуку только скучающе рассматривал свои ботинки и периодически оттирал с них какие-то лишь ему видные пятна. Затем Йо-ка, ничего не говоря, развернулся и скрылся в прихожей, из-за чего вокалист Mejibray недовольно фыркнул и последовал за ним – свет за музыкантами прощально моргнул и погас. Йо-ка долго завязывал черный шарф, поправлял шуршащую болоневую куртку, а затем еще около минуты разбирался с ключами, пытаясь закрыть заклинившую дверь: Тсузуку все это время наблюдал за ним краем глаза, спрятав холодные руки в карманах объемного пальто, но стоило взглядам мужчин встретиться, как они сразу же отворачивались. На улице было прохладно, но воздух уже определенно пропитался первыми нотками двуличной весны – или тем, чем эта весна пыталась казаться. Солнце давно село, небо потемнело, но что-то в целом мире – одинаковых новостройках, пустующей в поздний час детской площадке, мерцающих вдали небоскребах – шептало, что горечь зимы осталась позади. Тсузуку хотелось немого постоять у их подъезда, чтобы этот странный воздух осел на его коже, просочился в кровь и добрался до сердца – пусть оно тоже хоть немного оттает, но Йо-ка уже решительно зашагал в сторону парковки. На секунду Тсузуку посмотрел на удаляющуюся спину вокалиста Diaura так, будто видел ее впервые: они вдвоем точно были замысловатыми рифмами в одном стихе, только вот стих этот был белым и слишком абстрактным. – Ипотека… – мужчина в очередной раз выплюнул это странное слово, как бы желая сбросить его с себя, а затем хмыкнул. – Правда, не думал, что мы с тобой придем именно к этому. – А чего хотел ты? – Йо-ка повернул голову, но вокалист Mejibray в этот раз шел не рядом, а чуть сзади, а потому музыкант увидел только темноту позднего вечера. – Зачем, по-твоему, люди вообще встречаются? – Каждый хочет быть частью чего-то большего, – на этих словах Тсузуку почему-то поднял глаза к небу, но оно было скрыто плотной пеленой туч, что из-за отсвета многоэтажек казались какими-то ржавыми. – Не имеет значения, как сильно ты хочешь казаться независимым: однажды найдется тот, в чье плечо нужно будет уткнуться и закрыть глаза без страха, что человек уйдет раньше, чем ты будешь готов. От неожиданности Йо-ка чуть споткнулся и замедлил шаг, однако Тсузуку не остановился, а потому теперь шел немного впереди: вокалист Diaura только привык к его высветленным прядям, а тот снова вернул черный цвет волос – это навевало мысли о прошлом, и память от этого приятно тянуло, как заживающую ссадину. Тсузуку шагал вперед решительно, и из-за слишком объемного пальто и тяжелых ботинок его ноги казались непропорционально тонкими, и Йо-ку это почему-то веселило. Вокалист Diaura немного ускорился, чтобы догнать спутника, а затем, чуть сомневаясь, даже взял его под руку – Тсузуку не сумел сдержать слабой улыбки, как если бы выиграл у Йо-ки в шахматы или любую другую бессмысленную игру. – Так редко слышу от тебя умные мысли, что иногда начинаю забывать смысл твоего голоса, – зная, какая реакция последует за этим, мужчина рассмеялся и, отпустив чужую руку, отбежал чуть вперед. – Неужели даже Тсузуку хочет быть частью чего-то? Я думал, жизнь отшельника тебе больше по душе. – Иди к черту, – вокалист Mejibray хмыкнул, глядя, как мир скользит в лужах под ногами вместе с этим пресловутым смыслом. – Не желаю говорить с человеком, добровольно оформившим ипотеку на квартиру в доме, где даже машину нормально не припарковать. На это Йо-ка отвечать ничего не стал – только в очередной раз поправил шарф, чтобы холодный ветер не царапал шею. В воздухе застыло что-то особенное, едва уловимое, и вокалисту Diaura казалось, что он чувствует сбивчивое дыхание наступившей весны и темное небо, внезапно оказавшееся предельно далеко. Слова Тсузуку еще витали где-то вокруг, а сам мужчина продолжил идти сзади, внимательно разглядывая спину Йо-ки: даже уставший, даже после тяжелого вечера в преддверии бессонной ночи он держался прямо и шел гордо, как если бы был на королевском приеме – даже в ровной линии плеч мужчины застыло что-то надломлено-высокомерное. Тсузуку не мог не признать, что это ему невыносимо нравилось – настолько болезненно нравилось, что смотреть долго не получалось: хотелось отвернуться и перевести дыхание. – Все равно не пойму, куда всё уходит, – вокалист Mejibray рассеянно вздохнул. – Чувствую, как будто все значимое теряет ценность, и от этого так страшно. Тсузуку сказал это быстро – не особенно выделяя слова или акцентируя на чем-то внимание, но Йо-ка все равно уловил в его голосе нотки звенящей тревоги: стоит вокалисту Mejibray ночью оказаться где-то за пределами постели, как он сразу начинал вспоминать обо всех проблемах сразу. Йо-ка задумался – а куда все уходило? И уходило ли вообще? Мир вокруг был тем же самым, новая весна ничем не уступала старой, ночь напоминала тысячи предыдущих и даже куртку он носил прошлогоднюю: новую пока подобрать не удавалось. – Помнишь, как я смотрел на тебя и не знал, о чем говорить, потому что ты все время молчал? Тогда мне казалось, что я тебя во всем раздражаю, – Тсузуку тихо рассмеялся, но из-за полного отсутствия звуков его голос эхом разнесся по пустой улице. – А я молчал, потому что ты сводил меня с ума, но я никак не мог понять, чего ты вообще хочешь, – не удержавшись, Йо-ка тоже позволил воспоминаниям скользнуть чуть выше границы дозволенного, но все еще пытался контролировать их, чтобы цунами прошлого не подтопило настоящее. – Знаешь, это ведь нормально. Все движется, все меняется, и было бы странно, если бы мы оставались прежними: как минимум, загремели бы в дурдом. – Я рад, что все меняется, – вдруг признался Тсузуку, но его голос звучал так, будто он готов возразить сам себе. – Но все равно страшно: не знаешь, как там дальше все обернется. – А оно надо? Знать? Йо-ка с Тсузуку в очередной раз переглянулись: они сами не заметили, как дошли до еще одной детской площадки – в новом районе пестрые качели и какие-то горки поджидали на каждом углу, а до парковки приходилось идти почти двадцать минут. Вокалист Mejibray вдруг сорвался вперед, и, когда до Йо-ки донесся вызывающий запах его парфюма, тот вдруг подумал, что Тсузуку удается за доли секунды складывать его душу в бумажных журавликов, а затем мять их и кидать в закат. – Поймаешь меня? – стоя на краю горки, Тсузуку держался за перекладину и, уворачиваясь от ветра, хохотал, давясь сырым весенним воздухом. – Еще чего, – Йо-ка невозмутимо пожал плечами и продолжил идти в сторону парковки, хотя краем глаза все равно следил за серым пальто. Тсузуку рассеянно замер перед затаившимся перед ним закрученным спуском – один шаг вперед, и он понесется вниз. Наверное, не стоило портить дорогую верхнюю одежду. Наверное, не стоило скатываться в холодный песок. Наверное, он точно ударится головой о верхнюю перекладину. Наверное, существуют тысячи «наверное»: они существуют, а он уже мчится вниз, зная, что там его ждать никто не собирается. Тсузуку уже приготовился удариться о землю, как вдруг он врезался во что-то более мягкое: вокалист Diaura сидел на корточках у самого спуска горки, и прямо сейчас Тсузуку уперся коленями в его грудь. – Придурок, – тихо выдохнул Йо-ка, непроизвольно поправляя растрепавшиеся волосы мужчины. – Лжец. Йо-ка навис над вокалистом Mejibray сверху, закрыв ему весь обзор на неожиданно проясневшее небо, и тяжело дышал от быстрого бега: от тротуара до горки он долетел за обрывок секунды, хоть до последнего и не собирался этого делать. Музыканты дышали вразнобой и только смотрели друг на друга, не зная, что еще здесь можно сказать: иногда слова бывают такими неуклюжими, такими неуместными, что выберешь пару-тройку – и все становится только хуже. Да и какие слова можно говорить Тсузуку – если в каждом звуке он все равно найдет свой смысл и только с подозрением сощурится, отводя взгляд в сторону. Тогда Йо-ка просто поцеловал вокалиста Mejibray: чуть придерживая его за плечи, он касался чужих губ, пытаясь угадать, чего на них было больше – навязчивой весны или бесцветного бальзама. Музыканты целовались, сидя на земле, и в этом поцелуе не было ничего нового, ничего особенного: он просто был, здесь и сейчас, и этот факт кружил голову больше всего. Тсузуку тянулся к шарфу Йо-ки, пытаясь просунуть оледеневшие ладони под его куртку, но тот раздраженно шикал и дергал плечом, хотя от приближения чужих ядовитых пальцев кожа горела, будто где-то рядом полыхали чьи-то сомнения. – Помнешь пальто. Йо-ка попытался отстраниться и подняться на ноги, но Тсузуку, все еще сидя на земле, дернул его на себя и принялся целовать снова, лишь прошептав в чужие губы: – Я не собираюсь носить его вечно. И жить вечно я тоже не хочу. Вечность – последнее солнце выживших. Остаток пути до машины мужчины преодолели в полной тишине: такую приятную тишину Йо-ка в последний раз слышал лишь тогда, когда вокалист Mejibray перепил вечером и проспал до самого утра. Музыканты шли рядом и внимательно смотрели под ноги: Йо-ка думал о том, что лучше собраться с силами и покончить с ипотекой побыстрее, чтобы потом не мучиться с процентами, а Тсузуку вспоминал, куда сунул любимые ботинки – скоро погода точно будет именно для них. Машина стояла на том же месте, как будто они и не швырнули два с половиной часа своей жизни в никуда. На стоянке настороженно замерли еще несколько автомобилей, но в целом здесь было так пусто и тихо, что казалось, что все люди в мире дружно собрали свои вещи и полетели покорять другие планеты, оставив на Земле лишь таймер для самоуничтожения. Небо совсем прояснилось, но теперь вспышки от удаленной магистрали долетали до музыкантов, и поблескивающие звезды потеряли свой шарм. Пока Йо-ка собирался с силами и заводил автомобиль, Тсузуку довольно опустился на соседнее сидение и под неодобрительный взгляд спутника вынул откуда-то из-под кресла полуполную бутылку с янтарной жидкостью: – Amaretto disaronno, – довольно прошипел вокалист Mejibray, когда машина медленно тронулась с места. – Я же просил тебя не пить в машине, – Йо-ка поморщился от этого явного позерства, когда салон наполнил запах спирта и цветущей вишни. – Так становятся хроническими алкоголиками. – Ты достанешь сигарету, как только мы окажемся на главной дороге, и мне это тоже не нравится, но я стойко молчу, – Тсузуку уже открыл бутылку, но первого глотка пока не делал: только внимательно изучал подрагивающую от тряски жидкость. – Как будто золотые рыбки. Достойного ответа на этот выпад Йо-ка не придумал – или просто не захотел придумывать. Ночь была слишком пленительной, чтобы не открыть оба окна: ветер врывался в узкие щели, бросаясь прямо в лица музыкантов, и Тсузуку, сделав первый глоток прямо из горла, не удержался и все же повернулся к вокалисту Diaura. Прядь его темных волос выбилась из под очков, которые тот в этот раз почему-то не снял с головы, и упала прямо на горбинку на остром узком носу, и что-то в этом факте взбудоражило Тсузуку. Горло обдало горячей волной, как если бы он проглотил спичку, и в этом было самое запретное удовольствие от алкоголя: туманное опьянение еще не наступило, но мутное тепло уже начинает медленно растекаться по всему телу. – Не люблю амаретто, – Йо-ка и вправду закурил, и этот медленный способ самоуничтожения нравился ему гораздо больше. – Бабский напиток. Сладкий и какой-то бесконечный. – Ты выкуриваешь пачку в день, а я не выношу этот дым, – Тсузуку сделал еще один глоток и задумчиво отвернулся к окну. – Я медленно спиваюсь, а ты кривишься от запаха алкоголя… Нам бы с тобой объединиться. – Чтобы получился прокуренный алкоголик? – Чтобы получился сторонник здорового образа жизни. Йо-ка хмыкнул, и Тсузуку тоже не сумел сдержать улыбки, хотя веселого в этом ничего не находил: быть идеалистом становилось все труднее. Они уже ехали по широкой магистрали, с обеих сторон проносились цветные машины – это приносило временное успокоение, потому что видимость чужой жизни захватывает и тебя тоже. С Йо-кой всегда хочется разговаривать, чтобы слушать его низкий голос, чтобы вдумываться в смысл слов, чтобы следить за тем, как он сосредоточенно хмурится, а затем вдруг смеется, глядя в его, Тсузуку, глаза с несвойственным ему озорством. – Вечность – последнее солнце выживших, – как бы невзначай, даже не отрывая взгляда от дороги, Йо-ка повторил фразу, которую сегодня уже слышал от Тсузуку. – Что это значит? – Понятия не имею, – честно признался тот, думая, что руки, которыми Йо-ка сжимает руль, уж больно красивые. Вокалист Diaura удовлетворенно кивнул, как бы и ожидая такого ответа: если знать ответы на все вопросы, жить становится скучно, потому что та неповторимая изюминка жизни – в том, чтобы все время что-то искать. Тсузуку все никак не мог оторваться от ладоней спутника: голубоватые вены выпирали на тыльной стороне ладоней и ползли вверх так, как будто кожа Йо-ки была бумажной. Сам вокалист Diaura в этот момент негромко включил музыку, и Тсузуку довольно качнул головой: алкоголь действовал медленно и его мысли все еще были ясными, но где-то в сознании мужчина уже начал задумываться, что все это было не так важно. Эта ночь была красивой, она несла свое значение и пахла весной, севшим солнцем и спелой вишней, и Тсузуку хотелось запомнить этот запах, потому что другого такого дня больше не будет. – Мне так нравится, – вдруг заговорил вокалист Mejibray. – Так нравится настоящее. Что ты рядом, что я могу говорить с тобой, видеть тебя, даже целоваться. Так нравится это небо и эта весна, все машины вокруг. Нравится, что все именно так, не иначе, и ты сейчас улыбаешься, потому что улыбка идет тебе гораздо больше, чем все остальное. В этот раз Йо-ка решил не отвечать ничего: хватило того, что одну руку он убрал с руля и положил ее поверх пальцев Тсузуку: этот день был слишком красивым, чтобы говорить что-то еще. Они не собирались жить вечно. Они жили сейчас.