Колыбельная

Эйрахнид устало вздохнула: — Что тебе нужно? — Всего лишь власть над тобой. — Мило. А не слипнется? — техноорганик усмехнулась разбитыми губами. Манипуляторы и сервоприводы затекли от долгого лежания в одной позе. При любом движении казалось, что их вырывают с корнем. Из раны на спине, где когда-то были паучьи лапки, уже перестал сочиться энергон, и некогда чудовищная боль от медленно вырываемых по частям тонких и хрупких конечностей с потерей последнего уступила место какому-то странному подобию упрямства. Эйрахнид не знала, сколько она провела в подобном положении. В отсеке не было ни иллюминаторов, ни чего бы то ни было, что помогло бы понять, где ты находишься и сколько времени ты уже в таком состоянии. Техноорганик подозревала, что ее здесь держат уже очень давно. Может быть, это началось вчера. Джоор назад. Ворн. Может быть, она уже давно умерла и это такое подобие наказания. Этакий замкнутый круг, где рассветом и началом трудовых будней считается приход единственного меха и концом мучений его уход с тем, чтобы на следующий день он явился снова и вновь продолжил медленно, но верно препарировать распятую перед ним жертву. Рахна не понимала только одного: что же еще осталось целого в ее корпусе, что каждый день он снова и снова приходит? Неужели за столько ротаций она не напоминала теперь груду автохлама. Или он просто дожидается. Дожидается, пока она окончательно не сломается и можно будет с чистой искрой продолжать мучать ее уже как свою игрушку. Техноорганик усмехнулась своим мыслям: а кто она сейчас, если не игрушка? Во всяком случае, билась в висках одна мысль, не до конца. Ты все еще можешь о нем думать не как о хозяине. Только вот надолго ли это? — Скажи, ты когда-нибудь любила? Рахна непонимающе взглянула на мучителя. Подумала клик и ответила: — Да. Тебя. — Уже не любишь? — Не думаю, что в моем нынешнем состоянии я способна на такое чувство. — А если я тебя отпущу? В процессоре Эйрахнид встрепенулась искра надежды. Какая-то часть ее корпуса вдруг стала легче, словно поверив в слова меха, смотрящего на техноорганика с каким-то странным и безотчетным любопытством. Рахна прикрыла окуляры: нельзя показывать ему, что она поверила. Он этого ждет. Ждет, чтобы снова ударить. Ударить не ножом — резать уже было нечего. Ударить отчаянием, каким прозвучит его безразличное сообщение о том, что он никогда ее не отпустит. Что она его. На весь оставшийся актив. Техноорганик чуть сжала дентопластины и раскрыла окуляры, в которых плескалось то самое тупое упрямство. — Нет. Ты не отпустишь. Ты лжешь. Я не люблю тебя. И никогда уже не смогу полюбить. — Жаль. Что ж, тогда оставайся здесь. Я приду завтра и снова спрошу твое мнение. У нас в запас еще очень много ворн. — Чтоб тебя скраплеты сожрали… — бессильно прошептала Эйрахнид, снова закрывая окуляры, чтобы он не заметил блеска оптики. Блеска от выступившего омывателя. — Не разбрасывайся словами. А то не приду. Интересно, долго ты останешься в проце, если оставить тебя одну. Техноорганик с озлобленным отчаянием взглянула на стоявшего перед ней меха. — Ненавижу тебя. Ненавижу… — А говорила, что любишь. Я все еще то самое чудовище, которому ты когда-то призналась в чувствах. Что же изменилось? — Ненавижу, — по фейсплиту фемки скатилась слеза. Эйрахнид в бессильной ярости чувствовала, как она оформляется, укрупняется и легко стекает под своим весом куда-то в бок и вниз, за аудиодатчики. Ненавидит. За что? — За что ты так со мной? — в который раз спросила фемка. Двери отсека мягко открылись перед мехом. — Сегодня ты меня приятно удивила. Я приду завтра. А пока продолжай меня ненавидеть. Двери закрылись. — За что? — прошептала Эйрахнид. Капля омывателя сползла по проложенной мокрой дорожке. За ней еще одна. Омыватель вытекал и лился как энергон, некогда вытекший из корпуса фемки. Техноорганик плакала. Плакала, зная, что в отсеке расположена камера. Зная, что ее никогда не оставят одну. Никогда не оставят в покое. Никогда. Как же чудовищно больно… Эйрахнид плакала, вспоминая, как она впервые увидела его, такого жесткого и неприступного, никогда не показывающего своих истинных эмоций, единственного, кто не смеялся над ее паучьими лапками, висящими теперь перед ней как вечное напоминание. Вечное напоминание о том, что она полюбила чудовище. Юникрона во плоти, с каждым орном высасывающего из нее остатки чувств. Рахна не знала, кого она сильнее ненавидит: его? Или себя? За то, что продолжала любить. — Будь ты проклят, Локдаун… — Рахна! Рахна! Что с тобой? — паучиху разбудил чей-то вокалайзер. Встрепенувшись, Эйрахнид раскрыла окуляры и увидела испуганный фейсплит фемочки, которая склонилась над корпусом техноорганика и, судя по судорожно державшим ее плечи манипуляторам, безуспешно пыталась ее разбудить. Разноцветные окуляры с тревогой смотрели на паучиху. — Рахна… Ты плачешь… Эйрахнид прикоснулась к своему фейсплиту и почувствовала влагу на пальцах. — Ночной кошмар? — участливо спросила фемка. — Да… — пробормотала паучиха, задумчиво разглядывая капли омывателя на ее пальцах. — Опять он? — Да. Даркнайт… поцелуешь меня?  — Рахна, ты же понимаешь, что тебе это не поможет? — попыталась переубедить техноорганика сикерша, прекрасно понимая, что это всего лишь дань вежливости и она все равно это сделает. — Я все равно его не заменю. — Пожалуйста, Даркнайт… Мне очень плохо, — почти взмолилась фемке Эйрахнид. — Как скажешь… — фемка потянулась к ней и прикоснулась губами, нависая сверху. Когда на шее сомкнулись хрупкие пальцы, душа и лишая сил и воли бороться, в процессоре у Эйрахнид успело мелькнуть лишь короткое «Люблю», уже в следующую секунду смытое потоком электрических разрядов.