Poisonous

Вот смотришь на себя в зеркало и тошно так становится, потому что ну кому ты такая нужна. И глаза чернющие и лицо синее-синее, похожа на свежий труп, не хватает только под глазами теней. Густых, лиловых, как свежие гематомы-синяки. Кому же такая трусиха в товарищи, она сама по себе проклятье, без перчаток собирает белену в мае месяце. Это — конец весны и цветы, такие же болезненные, как и она сама, крупные, полнятся токсичным ядом. Она вяжет из них цветочные короны, сушит их, вплетает в сушняк чистые, полевые цветы и ни у кого на Ивана-Купала такой безнадеги нет. Спускает она венок ото всех пониже да подальше, у других девиц они такие же яркие, как и ленты в косах, а у нее лента — антрацит. Зато дорогая, атласная, столичная. Но ей и на ленту плевать, и на Купала. Праздновать выходит просто лишь по чьей-то традиции, праздник ведь даже не ее, и она уходит домой, когда начинаются песни и пляски. Она знает — никто не позовет ее в круг, потому что откуда она вообще такая взялась и кому она здесь такая нужна. Не от мира сего. Ей и защищать нечего, как они это делали, полуночными свиданиями, урывками светлых, юношеских воспоминаний. Только вот стоило ей уехать из родных краев, появились новые люди, от которых и не убежать. Эти люди вдруг приняли ее как свою, как родную и от этого так легко-легко, что даже немножечко страшно. Они не смотрят на нее напуганно, даже когда она нарывает пятнистый болиголов — целый букет, чисто по привычке, потому что бывало делала настойки людям от болей в спине, результат не стопроцентный, и в этом она схожа с болиголовом. Все части невероятно ядовиты. Гош только фырчит, будто норовистая лошадь и в полушутку спрашивает, не собирается ли она их травить. Если б хотела, давно б могла. Но она никогда об этом даже не думала, слишком люди вокруг нее хороши и приятны, словно она крапива, проросшая в душистом саду. Она собирает вокруг себя вёх и чамерицу, любуется своим ядовитым ворохом в банке на подоконнике. По комнате запах плывет приятный, цикутный, морковный, и она закрывает глаза и вспоминает большие-большие поля и то, как там пахла вспаханная земля. Вроде и ничего необычного, а ей, домашнему цветку белладонны, целый маленький мир. Гош говорит, что он ей друг и она, конечно же, верит. Гош хоть и преступник — но человек предельно честный, который не будет врать. Потому что позже оказывается, что не только он. Как минимум — все, кто является частью огромного черного быка, а больше ей и не надо потому что она нашла свое место. Она собирает снежноягодник, крушину да вороний глаз и из них выходят лесные, ягодные бусы. Ее комната пахнет травой, кореньями, воском, тканью, бумагой и пылью. Она сворачивается под двумя одеялами, словно маленькое дитя, и чувствует себя так, словно она наконец все что можно на свете обрела. Тишину и покой. Только вот страх свой не пересилишь сколько не пытайся, и она драться боится, но потерять вот это вот все, такое дорогое для нее, такое важное для всех остальных боится тоже. Второе все же перевешивает, потому что драться — это гораздо привычнее, чем что-то терять, а когда она встает, она с удивлением понимает что встают и Грей и Гош и от этого до странности хорошо потому что господи она же никогда не была одна, на самом то деле. Это как обухом по голове. И то, что ее сила становится частью чего-то большего в чужих умелых руках, и то, что все ее семь подолов вдруг становятся такими легкими, а все рассуды такими неважными — совсем не пугает ее.Она должна защищать просто потому что есть то, что надо защитить. То, что хочется защитить. И если есть хоть мизерный шанс на неудачу, она заставит его загнуться в корне, иначе себе не простит. Иначе- умрет с гордостью.