Первое условие игры с огнем в том, чтобы даже не обжечься. Обжигаются только те, кто не знает правил игры. Оскар Уайльд
Ничто не предвещало приближения грозы, небо за окном уютной квартирки было безоблачным, предзакатное солнце освещало узорный ковёр сквозь тонкую тюль изящных штор. Леон находился в полной растерянности. Пальцы лениво скользнули по прохладным клавишам пианино, но без достаточных усилий и благородный инструмент остался абсолютно нем. В натянутой тишине комнаты было слышно, лишь как Хиляль яростно перелистывала страницы ни в чем не повинной книги, оказавшейся жертвой то ли крутого нрава жены, то ли длинного языка незадачливого мужа. Что-то пошло не так, и Леон хотел бы спросить, в чем же он провинился, или хотя бы поинтересоваться, почему Хиляль уже минут пять читала книгу вверх тормашками, но благоразумно решил промолчать. А все начиналось так мирно и многообещающе... — Хиляль, здесь семь нот. Именно они являются основой каждой мелодии. Это как алфавит, но на этом языке говорит лишь музыка. Хиляль благоговейно прикоснулась к желтоватым клавишам, инструмент издал резкий звук из-под ее пальцев. Она испуганно одернула руку. — Это совсем не сложно, я тебе покажу, — с улыбкой произнёс Леон и положил свою широкую ладонь на кисть девушки. — Что ты хочешь научиться играть? Хиляль пожала плечами, нежные щеки порозовели от близости дорогого мужа, который получал удовольствие от ее смущения и придвинулся к ней. Их тела соприкасались, он обнял девушку одной рукой, чтобы было удобнее направлять ее ладонь. Хиляль покорно вжалась в тепло возлюбленного, слишком поглощенная перспективой овладения навыками игры на пианино, чтобы обратить внимание на сомнительную позу для обучения. Для урока музыки такая близость лишь мешала, но в такой момент ноты были последним, что занимало мысли Леона. Ему открывалась очаровательная картина, и больше всего он хотел прижаться губами к изящной шее, забыть о музыке и не выпускать девушку из объятий. — Что ты играл только что? — спросила Хиляль, повернувшись к Леону. Их дыхания смешались. Молодой мужчина был слишком занят, любуясь ее розовым язычком, который пробежался по нижней губе. Леон чувствовал близость девушки, жаркая волна опалила изнутри, и было очень сложно сосредоточиться на чём-либо ином. — Играл? — переспросил он, глубоко вздыхая и пытаясь унять своё сердцебиение. — Бах, кажется. Или же нет, это был Бетховен, — быстро проговорил Леон, обратив наконец своё внимание на инструмент. — Что же мне делать? — терпеливо спрашивала Хиляль своего учителя, который никак не мог взять себя в руки. В комнате вдруг стало очень жарко, Леон расслабил галстук, внезапно превратившийся в удавку. Мужчина встал со стула и резким жестом снял жилетку, надеясь хоть как-то облегчить внезапный жар, охвативший все его тело. Ему нужно были лишь мгновение и какое-то расстояние между ними. Хиляль с удивлением наблюдала за резкими движениями Леона. Молодой учитель грациозно присел на широкую банкетку у пианино, мысленно досчитал до пяти и обратил своё внимание на недоуменную ученицу. На этот раз он решил оставить между ними хоть какое-то расстояние. — Повторяй за мной, — произнёс Леон, взяв первый аккорд мелодии. Он сыграл вступительные ноты легкой пьесы и выжидательно посмотрел на Хиляль. Девушка послушно положила руки на пианино и повторила, но уже на третьей ноте забыла, с чего все начиналось. — Давай ещё разок, — Леона накрыл руку девушки своей. Он любовался ее нежным профилем и как светлые распущенные волосы, уложенные набок, открывали шею. Лишь один завиток мешался девушке, и ей приходилось постоянно прятать его за ухо. Вырез белой блузки был достаточно скромным, но это абсолютно не мешало разбушевавшейся фантазии Леона. Темная длинная юбка вовсе не скрадывала изящные изгибы, а их соприкасавшиеся тела лишь усложняли задачу учителя. — Леон, твоя рука мне мешает, я же так не вижу клавиш, — пожаловалась девушка. Молодой мужчина сглотнул, ему не хватало воздуха, во рту пересохло. Он и не заметил, как опять обнял жену: казалось, что его разум и тело действовали не в ладу друг с другом. Отчаянно хотелось прижать любимую ближе к себе и проверить, так ли мягка и бархатиста ее кожа у самых ключиц, как кажется. Все его чувства будто обострились; тонкий цветочный аромат, исходивший от волос Хиляль, сводил с ума. Самым лучшим решением было бы просто сбежать отсюда как можно дальше. К сожалению или же к счастью, такой силой воли он не обладал. Всему виной были эти странные сны, такие реальные и яркие, что, проснувшись, Леон с яростью и разочарованием мечтал снова уснуть и продолжить на том месте, где остановился. Этой ночью после пробуждения хотелось рычать от злости и рвать волосы на голове. Такого с ним ещё никогда не было. Раньше даже мгновение, проведённое рядом с любимой девушкой, было для него счастьем, сейчас же эта близость становилась пыткой. Он думал о том, что во сне не было никаких барьеров и преград, его любимая падала в его объятия, не думая не о чем, подставляла лицо под его горячие поцелуи и томно вздыхала от его горячего шепота, и почему-то от этих мыслей кружилась голова. Хиляль выжидательно смотрела на возлюбленного и своими словами опять вернула его на грешную землю, оторвав от райских видений: — Леон, ты весь покраснел, все хорошо? В ее чистом взгляде было столько неподдельной заботы, что молодой человек застыдился на мгновение направления своих мыслей. — Все нормально, здесь немного жарко, — он откашлялся в кулак, — ты повторяй за мной. Следующие десять минут Леон безуспешно пытался научить Хиляль проиграть незатейливую мелодию, но каждый раз он то слишком близко наклонялся, сбивая девушку с ритма, то, накрывая ее руку своей, мешал повторять ноты. В какой-то момент терпение Хиляль лопнуло. — Леон, ты не даёшь мне играть. Не знаю, что ты пытаешься сделать! Есть тебе скучно, так и скажи! Я чувствую себя очень глупо! — И правильно, — неожиданно для них обоих вспылил Леон. Хиляль приоткрыла рот от неожиданности. Он с раздражением взъерошил уложенные волосы. Леон бросил беспомощный взгляд на виновницу всех его волнений и мечтаний. Он даже не представлял, что делать. Пока муж пытается всеми силами справиться с пожаром внутри, жена уверена, что ему скучно! Как Хиляль пришла к такому абсурдному выводу, Леон даже не представлял. Нужно было признаться и как-то объясниться, что незадачливый влюблённый и попытался сделать. — Играть на пианино большое удовольствие, но иногда стоит немножко забыть о нотах и просто насладиться минутой и воспользоваться ситуацией. Хиляль в недоумении взглянула на него: — Что значит “воспользоваться ситуацией”? — Это одно из правил флирта, — терпеливо объяснял Леон, не подозревая, какую глубокую яму себе рыл. — На вечерах в Афинах пары садились у рояля, молодой человек показывал пару нот, а потом накрывал пальцы девушки своими, словно случайное касание, а потом и поцелуй украдкой и... Леон оторвался от клавиш, взглянул на свою затихшую ученицу и осекся. Кажется, это называлось «убить взглядом». — Я так никогда не делал, — поспешил реабилитироваться Леон. — Мои друзья мне рассказывали, — произнёс он неубедительно. Хиляль резко встала и подошла к книжному шкафу, вытащила первый попавшийся томик и демонстративно села в кресло-качалку, всем своим видом показывая, что разговор закрыт. — Да они и не друзья мне вовсе, так, знакомые просто, — Леон все глубже зарывал все надежды на претворение в жизнь почти невинных афинских забав. Каждый раз, когда их взгляды пересекались и она прожигала его голубым пламенем, Леон мысленно отрезал свой длинный язык. Черт дернул его ляпнуть, всему виной эта жара. Он попытался ослабить галстук, который и так висел где-то в районе груди. Неукротимая буря внутри Леона не угасала ни на мгновение, он не представлял, как открыться и обьяснить столь щекотливую ситуацию девушке, которая хотела лишь научиться игре на фортепиано. Он беспомощно вздыхал, перебирая нотные книги, приобретённые для их уютного дома. Совсем не так Леон представлял себе этот вечер, совсем о другом были его мечтания. Хиляль продолжала терзать несчастную книгу, что-то ворча себе под нос: разобрать слова было сложно, да и сомнительно, что незадачливому учителю понравились бы нелицеприятные эпитеты, связанные с веселыми вечерами в Афинах. Неужели она совсем не испытывала такого же волнения? Ее всю не охватывал трепет, стоило ему оказаться рядом? Возможно ли, что лишь он один медленно сходил с ума от близости любимой и не мог никак взять под контроль собственные порывы? Леон чувствовал себя отвратительно, он каждый раз одёргивал себя, повторяя, что спешить не стоило, но снова полностью лишался покоя, стоило ей взглянуть на него этими чарующими глазами и потянуться навстречу его нежным поцелуям. Эта натянутая как струна пауза не могла бы длиться бесконечно. В уютной комнате в оглушающей тишине слишком громко звучали их невысказанные мысли. Иногда слова лишь вредили, запутывали и не давали правильно обьяснить то, что на сердце. Леон знал иной способ, созданный веками тому назад. Язык, на котором всегда говорили влюблённые, выражая свою страсть и тоску. Он очень надеялся растопить сердечко своей снежной королевы. Пальцы скользнули по клавишам, приготовившись взять первый аккорд. Эта незамысловатая мелодия не давала ему покоя уже много месяцев, перекликаясь с душевной болью и тоской. В разлуке ему хотелось быть ближе к возлюбленной, хотя бы окружая себя знакомыми и милыми ей вещицами. Леон перечитывал турецких поэтов, совсем по-другому понимая и осмысляя прочитанное, а в каждой турецкой мелодии ему слышался ее чистый нежный голос. Он украдкой бросал взгляды на милую избранницу, которая замерла с книгой в руках. Хиляль узнала мелодию. Как ещё можно было выразить ту беспомощность и тоску, которая охватывала Леона в дали от нее? Он засыпал с молитвами о том, чтобы она была в безопасности, чтобы ничто не угрожало самому дорогому для него существу в целом мире. Сама мысль о том, что пока он находился в Афинах, с Хиляль могло случиться что-то непоправимое, сводила его с ума. Ведь он мог бы не успеть, он мог бы вернуться в Измир слишком поздно. Он мечтал об освобождении этих земель и об окончании войны, наверное, больше самого большого патриота Турции. Ведь это бы означало, что Хиляль больше ничто не угрожало. С непониманием и враждебностью людей он мог справиться, мог обьяснить свои чувства родным Хиляль, а если бы это не получилось, то он бы сбежал со своей любимой. Но самой беспощадной и безжалостной преградой на их пути была война. Против лютости этой хищницы он был бессилен. Нежный спасительный голос ласково ворвался в его безутешные мысли:«Моя златовласая невеста... Чтобы мне дожить до дня, когда увижу лик моей возлюбленной. Что мне делать, горе мне, горе. Что мне делать, горе мне, горе! Златовласая невеста…»
Сколько бесконечных одиноких вечеров он провёл в Афинах, снова и снова повторяя эту мелодию, представляя как ее нежный голос вторит грустной, полной надежд и чаяний песни несчастного влюблённого. Леон слишком хорошо понимал, каково это — любить и не иметь возможности даже протянуть руку и прикоснуться, заявить во всеуслышанье о своих чувствах и жить лишь надеждами, иногда призрачными, порой до боли осязаемыми, а мгновениями такими осуществимыми, что перехватывало дыхание. — Так красиво, — нежно произнесла Хиляль, в ее глазах сверкали слезы. Леон так погрузился в собственные переживания, что не услышал, как позабытая книжка была оставлена на кресле, а девушка подошла и встала рядом с ним. Доиграв мелодию, Леон убрал руки с пианино и тяжело вздохнул. — Я не понимаю, что на тебя нашло, Леон, — Хиляль с грустью развела руками, в ее голубых глазах читалась полная беспомощность. — Объясни мне, я хочу понять тебя. — Когда ты так близко, — боясь взглянуть ей в лицо, прошептал Леон, будто в этом доме, принадлежавшем лишь им одним, хоть кто-то мог услышать тихий волнующий разговор, — я не могу ни о чем думать. Я хочу забыть книги и музыку и целовать тебя. —Так почему же ты просто не сказал? — горячий шёпот защекотал ухо Леона. Хиляль положила руку ему на плечо, и мужчина на мгновение прикрыл глаза. Он резко встал, прижав девушку к инструменту; клавиши жалобно пискнули под неожиданной тяжестью. Быстрые ритмичные удары собственного сердца, казалось, оглушали. Леон вдохнул запах ее волос, не выпуская девушку из объятий. Она нежно провела ладонью по его щеке, заставив взглянуть на себя. Ее щеки горели, но глаза смотрели твёрдо. Хиляль обвила шею мужа руками, прижимаясь к нему; пианино сыграло новый аккорд неизвестного и вряд ли кому-либо интересного в данный момент произведения. Капитуляция, полная и безоговорочная. Леон и не подозревал раньше, какое же это блаженство —проигрывать достойному сопернику. *** За окном наступала ночь, луна бросала свои нежные блики сквозь тонкую тюль изящных штор. Гибкие пальцы Леона неспешно перебирали желтоватые клавиши пианино. Хиляль склонила голову ему на плечо. Кто-то сказал, что музыка- это язык, на котором разговаривают души. Всего семь нот могли перевернуть все человеческое сознание, пробуждали самые сокровенные воспоминания, учили пониманию и прощению. Всего семь нот создавали чудесные новые мечты.