Va faill

Геральт приходил к Лютику каждые полгода. Это стало своеобразной традицией, которую он старался поддерживать. Пускай даже находился далеко от Новиграда, он всегда старался рассчитывать, чтобы попасть туда как раз вовремя. Точной даты не было, как не было и необходимости в ней — иногда Геральт жил в Новиграде неделями и мог ни разу не зайти, а иногда, проездом на пару часов, он проводил всё время там, с ним. На его могиле. Присцилла лежала рядом с ним. На Новиградском кладбище, подальше от всех, они выделялись особенно чётко — и искусными надгробиями, сделанными рукой мастера точно и мягко, и тем, что между ними всегда цвела роза памяти. Один раз с ним сюда наведалась Йеннифер, они стояли рядом, рука об руку, молчали, просто глядя перед собой. А потом чародейка взмахнула рукой — и роза расцвела здесь, раскрыла нежные бутоны, подрагивающая на ветру, светящаяся словно изнутри. Геральт был благодарен Йен за такое. Он знал, что это всего лишь иллюзия, но вырастить настоящую розу здесь, на кладбище, казалось нереальным, да и ухаживать за ней было некому. Но, всё же, роза цвела, источала лёгкий, дурманящий запах, и Геральт знал, что Лютику бы понравилось, и что так же понравилось бы Присцилле. Так что он был спокоен. Ведьмак приходил сюда чаще всего за тем, чтобы просто помолчать. Изредка он рассказывал Лютику о том, что произошло за последнее время. Что его дети уже совсем выросли, что дочь пошла вся в мать, что она такая же красивая, хрупкая, с прекрасным нежным голоском и очень хорошо управляется с лютней. Что сын возмужал и подался в армию, где для своего юного возраста достиг хороших высот и что наверняка его ждут высоты ещё большие. Иногда Геральт признавался Лютику, что скучает — и по самому барду, и по тем временам, когда Цири ещё была молодой, бойкой, эмоциональной девочкой, которую хотелось потрепать по пепельным волосам. Когда у них было много забот и также много приключений, незабываемых, увековеченных в балладах — частично самого Лютика, частично его жены и дочери. Белый Волк всё ещё был на своём пути, пускай и уже не на таком опасном, как раньше. Пускай он уже всё чаще оставался с Йен, всё реже брал сложные заказы и не вмешивался в политику. Она проходила мимо него, обтекала плавно, словно река — большую скалу, неприступную, каменную. Полностью сбросить с себя груз ответственности за прошлые времена Геральт, конечно, не смог, но мир постепенно приходил в норму, успокаивался, постепенно отпускал ведьмака, уносил его в прошлое. Геральт рассказывал и о Цири. С гордостью отзывался о ней, как о достойной ведьмачке, вскользь упоминал, что она, уже совсем взрослая, закалённая, стала женщиной, и что он рад, что всё так сложилось. Цирилла жила теперь с Аваллак’хом, изредка наведываясь к ним с Йен, чтобы доложить о чём-то или похвастаться. Прежнего огня она не утратила, но всё же со временем стала мудрее, спокойнее и рассудительнее. Порой, замечала Йеннифер со смешком, даже больше самого Геральта. Всё шло своим чередом и Геральт впервые чувствовал, что был действительно счастлив. Время сгладило, примяло воспоминания и больше не было смысла жалеть о чём-то прошлом. От самой Цинтры и до Каэдвена точно также, как Лютик здесь, в Новиграде, лежали те, кого Геральт когда-то знал — кого-то лучше, кого-то хуже. Кто-то был ему другом, а кто-то врагом, кого-то он видел лишь вскользь, всего один раз. Но он помнил их всех, вспоминал с теплотой, как тех, кто помог ему двигаться дальше. Кто, возможно, своей гибелью проложил ему дорогу к тому, что имел он сейчас. И Геральт был благодарен всем: искренне и открыто. Но его время уходило, как уходило и их время — умерших или доживающих свои последние года, возможно бессмертных, возможно уже убитых, сваленных в кучу безымянных тел или воспевающихся в балладах, увековеченных в памятниках. Это было неотвратимо. Единственное, во что ведьмак верил, что знал он чётко и ясно, заключалось в одном простом предложении: что-то кончается, что-то начинается. И что-то, безусловно, уже начиналось — как начиналась и жизнь.