no name

А вокруг так тихо. Кристально чистая тишина, космическая темнота и прочно зашитые дыры на темном небесном полотне. Никакого тебе гудения машин, стучащих капель воды о прочную белоснежную раковину. Ни тебе шлепанья голых ног по паркету, ни лая соседской собаки. Нет больше раздражающих разговоров на противоположной стороне улицы; понятия звонка в дверь более не существует. И это может понравиться. Манит подобие стены. Моя рука проникает в пространство, хотя надеется наткнуться на нечто прочное. Я хочу опереться, я хочу схватиться, я хочу почувствовать то, что может защитить, а в итоге земля понемногу ускользает из-под ног. Мой взгляд невольно падает вниз, ко двухдневным носкам и длинным стопам. Даже взглядом хочется нащупать пол, а подо мной лишь пустое темное пространство. Кажется, вниз полетели ботинки с развязанными шнурками. На голову ничего не может капнуть. Ни звука, ни света в этом закрытом и в то же время бесконечном пространстве. Бесконечно одиноким, отчаянным, обиженным и обманутым могу оказаться я. Что важно в этом просторном вакууме? Я помню, как учили теории осознанных сновидений. Надо разглядеть пальцы рук, поискать кольцо, пересчитать их, вспомнить различия между сном и реальностью и предпринять попытку полететь. А я не лечу. Я плыву. Похоже, что спина плывет, а не парит – не в воздухе, не на воздухе, а над воздухом. Кажется, космонавты летают в космосе таким образом, только на мне нет скафандра. Мой космический корабль либо остался внизу, либо улетел на планету без меня. И никакого шума двигателя, никакого намека на мое дыхание или даже стук сердца. Артериальное давление становится шумным, но в то же время неощутимым. Я кричу, а крик воплощает меня – он звучит, отбивается от стен нитками. Нитки сворачиваются в клубок, и этот клубок помещается в мой рот. Ноздри раскрыты шире, чем положено, и я все еще не могу услышать ни шороха. Пробивается звенящая пугающая тишина. Она напоминает пульсирующую от мигрени голову и звуки синтезатора – самые высокие ноты, которые можно представить себе. На каком диапазоне говорю я, а на каком – играет тишина? Ультразвуки и инфразвуки разнятся, а я не могу попасть ни в тот диапазон, ни в другой. Напоминает связку с тремя ключами – ты используешь первый и третий, а тебе нужен второй, который, как оказывается, потерялся на дне кармана кожаной куртки, оставленной в театральном гардеробе. Собираются силы. Во мне. На референдум. Тянут на демонстрацию, и я тянусь за ними с клубком разноцветных ниток во рту. Дальше – такая всепоглощающая темнота, что я не могу различить ни ниток, ни пальцев, ни фигуры спереди. Она твердая и прочная, как каменная статуя. Она бьет по лбу, как падающая холодная сосулька. Она отрезвляет, как утренний морозный воздух. Она защищает, как мать маленького ребенка. Она согревает, как плед. Она дает надежду, как многообещающая молодость. Столько ожиданий, столько волнений и бесконечно сбитое дыхание. Это либо смертельная опасность, либо божья милость и привет с небес. Фигура похожа на меня. Я вожу дрожащими ладонями по плечам, пытаюсь ощутить одежду, пыль, кожу, покров волос или рюкзак. И я могу улыбнуться. Она разговаривает в моем диапазоне. Я могу обнять ее телом. Я могу вцепиться, как обезьянка, а могу сжать только прочную ладонь. В пространстве, где нет гравитации, ты расцелуешь первую же пылинку, за которую можно уцепиться, ухватиться и которая может нанести тебе урон любого характера. Но у этой фигуры пахнет изо рта по-человечески, и я чувствую теплоту, которой веет изо рта, а не вслушиваюсь в вопросы и возможные ответы. Это либо жизненный урок, либо смертельный урон. И я узнаю копну волос на голове, я узнаю форму губ, я воспринимаю мир тактильно. Я снова ребенок, который не знает ни единого в мире языка, а только сует в рот несъедобные вещи и хочет дернуть за любой доступный рычаг, будь то даже шерсть собаки или человеческие пальцы. И я жадно начинаю говорить. Мой рот открывается, как у младенца, готового нащупать сосок матери, и я просто задыхаюсь. Я плююсь, когда говорю, и моя слюна летит в пространство. Она спасет кого-нибудь вроде меня и станет тем, за что можно ухватиться. Эта фигура надежная – я двигаю ее, как ферзя или коня. Фигура сама проявляет инициативу – берет мою руку. Мои носки ощущают твердую поверхность, коленки подкашиваются, нитки вот-вот готовы расплестись прямо на мою футболку, и фигура меня ведет по твердеющим с каждой секундой все сильнее и сильнее ступенькам вниз, в растворяющуюся тишину и нарастающий рев мотора.