Обезумевший раб

Пять веков своей истории Русь прошёл в кандалах, с низко опущенной головой. Не успев насладиться победой, сбросив рабское ярмо Орды, Иван не заметил, как железные оковы вновь защёлкнулись на его руках. По-подлому, ударом ножа в спину, его сразил и сделал своим рабом… государь. Иван до последнего не верил, что он вновь лишён права решать свою судьбу. До последнего он уверял себя, что это всего лишь глупая шутка, что скоро его правитель одумается. Не одумался. И потянулись года, мучительные года рабства. Иван восставал, боролся и вновь на следующий день просыпался со скованными за спиной руками. Плакал, просил, умолял, брался за оружие. Но всё равно ничего не менялось. Только раны и побои, страх и унижение. Неосторожно брошенная фраза, чтобы в очередной раз скорчиться от боли под ударами плети, и века напряженного ожидания, чтобы понять – никто не поможет. Слёзы, застилающие глаза, не дающие увидеть солнца, не позволяющие улыбнуться и почувствовать себя счастливым. Народ под игом собственного царя. Он собрал все силы, чтобы заново научиться молчать и смотреть только в пол. Терпеть муки и шептать себе по ночам: "всё пройдёт, наступят счастливые времена". До боли кусать губы, лишь бы не чувствовать, как снова и снова ударяет по спине холодная словно лёд плеть. И восставать-восставать-восставать, пока свет надежды ещё не совсем покинул его. Мнимый император – словно мессия, спустившийся с небес. Иван не был наивен, но тут же крепко ухватился за этого человека. Доверился. Хоть как – но только не рабом. Даже в составе других стран – и то легче, и то проще смириться. И закрутилось, завертелось. Заглянуть в хитрые чёрные глаза, чтобы вновь обрести веру в себя. Чтобы почувствовать, что есть сила, есть надежда. И осознать – он уже не тот маленький испуганный ребёнок под ордынским копытом, он мужчина, которому надо освободить себя от гнёта глупцов, которых он сам когда-то посадил на трон. Позволить вертеть собой, как захочется, только чтобы вновь иметь возможность вдохнуть полной грудью и почувствовать себя, пускай и на секунду, но свободным. Два года остервенело бросаться на русскую знать и отчаянно драться до потери сознания. А потом медленно истекать кровью на холодном каменном полу темницы, мутнеющим сознанием понимая, что спина превратилась в сплошное красное месиво от побоев. Что руки и ноги сломаны, губы избиты в кровь, а на груди с десяток свежих ожогов. Что он проиграл. Отчаявшийся, несчастный народ. Ему не дали полностью оправиться и прийти в себя. Просто швырнули на поле боя и приказали: "Сражайся". И он сражался. Как и до этого – остервенело, отчаянно, словно это последний день его жизни. Втайне надеясь, что вместе с очередной победой придёт свобода. Выстрелы, удары и противная, холодная кровь, запачкавшая теплый шарф и лицо. Чтобы на секунду представить, что перед ним корчится от боли не француз, а император Российский. Медленно слизывать с пальцев чужую смерть, и вновь безжалостно прокручивать нож, воткнутый в грудь ещё живого человека. Чтобы улыбаться от предвкушения того, как он будет проделывать это со своим монархом. Сжимать пальцы на горле иностранного полководца, с усмешкой наблюдая, как тот пытается сделать хоть глоток воздуха. Чтобы почувствовать себя живым. Обезумевшим взглядом смотреть, как бьётся в конвульсиях очередной враг, откашливая на белоснежный снег собственные лёгкие. Чтобы почувствовать себя сильным. И с улыбкой ломать кости совсем юному солдату, чтобы уверить себя – надежда ещё есть. Такой ему запомнилась эта война. Он улыбался, глядя в испуганные глаза Франциска. И он обессилено плакал, через несколько лет осознав, кто на самом деле проиграл. Франция был свободен. Россия – по-прежнему нет. Уставший, почти потерявший надежду народ… И вновь годы рабства. Дразнящий запах свободы где-то совсем рядом. Если вытянуть руку сквозь прутья решётки, то всего сантиметр до заветного ключа. И только дрожащими пальцами успеваешь коснуться его, как хлёсткая пощёчина нового императора отбрасывает назад. И на тридцать лет руки связаны ещё крепче, чем раньше. Злость и ярость, поднимающаяся из глубин сознания. Все мысли об одном – о свободе и мести. И не важно, что будет потом. И уже плевать, кто прав, а кто виноват. Просто сжать пальцы на горле своего правителя или голыми руками вырвать ему сердце. А потом смотреть на сломленную знать, когда-то уверенную в своей безопасности, теперь же – ползающую в лужах собственной крови. Больше ему уже ничего не нужно. Народ, позволивший гневу застлать себе глаза… Когда кандалы спадают с рук, это не приносит долгожданного облегчения. Формально – свободен. Фактически – связан непосильным долгом по рукам и ногам. Ничего не изменилось. Яркое солнце и бескрайние поля, пение птиц и бабочки на цветах. Вроде свобода. Теперь у него есть, пускай и небольшой, но выбор. Теперь он волен сам решать свою судьбу. Этого так много, но недостаточно. Все мысли заняты только предвкушением крови на своих ладонях. Только теорией о власти в руках простых людей. Только мечтами о мести. Там уже нет места солнцу, луговым цветам и бескрайним полям. Ненасытный, сбившийся с пути народ. Разделённый на два лагеря, он похож на душевно больного. Белый и красный. Два человека в одном теле. Желание остановиться, одуматься или согрешить, убить. Двуглавый орёл против красной звезды. Вера против атеизма. Брат, убивающий брата. Запутавшийся в себе, терзаемый разногласиями народ. Его фиалковые глаза кажутся в полумраке бордовыми, цвета спелой вишни. Он стоит, прислонившись к холодной стене полуподвального помещения так, что тень набегает на лицо, позволяя различить только полный холодной ненависти взгляд и губы, искривлённые в презрительной усмешке. Непривычно мужественный и, несмотря на середину лета, как в броню закутанный в шарф и одетый в шинель. Совсем не тот ребёнок, изображённый на старых портретах. – Прикажете стрелять? – взволнованным голосом осведомляется один из солдат. Иван чуть склоняет голову набок, с лёгкой усмешкой смотря в глаза последнему русскому императору. Уже отказавшаяся от царского трона семья. Двое взрослых, пятеро детей, лейб-медик, повар, камердинер и горничная. Наверное, не виновные. Может быть, с добрыми сердцами и прогрессивным мышлением. Скорее всего, уже не опасные. Почти наверняка – заслуживающие прощения. Но сегодня фиалковый цвет его глаз разбавляется краснотой малины. А значит… – Стреляйте, – одними губами шепчет Иван и широко улыбается. Несколько поочерёдных щелчков, и вот оружие наставлено на беззащитных людей. Небрежный взмах кисти, как сигнал к действию, и комнату оглашают звуки выстрелов. Предсмертные крики – музыка для ушей. Вид покорёженных, исковерканных ранами тел, которые всё ещё бросает из стороны в сторону от новых выстрелов – радость для глаз. Вкус крови императора на губах – услада. Ощущение победы, ощущение наконец свершившейся мести – высшее удовольствие. Ему уже никого и ничего не жалко. Обезумевший от вечного рабства… Опьянённый свободой и властью народ.