***
Весной необычайно хорошо. Тепло, свежо и красиво. Различные весенние запахи окутывают, дурманят разум, заставляя вдыхать пропитанный ими воздух полной грудью. Они, подобно лечебным травам, исцеляют покалеченные никотином лёгкие, приносят в душу какую-то приятную негу, заставляя как-то слишком по-дурацки улыбаться. Аромат различных цветов, которые продаются в небольшой лавке напротив дома, смешивался с запахом свежей выпечки из пекарни за углом. Лёгкий ветерок приносил все эти нежные и терпкие запахи в просторную комнату, колыхал белый тюль, заставляя лёгкую ткань развеваться чуть ли не по всему помещению. Там, за пределами открытого окна, было очень шумно. Конечно, сейчас уже почти полдень. По асфальтированной дороге бегали дети. Они с неким задором кричали друг другу что-то, а топот их ножек, казалось, можно было услышать за километр. Но это не мешало слушать шелест только появившейся зеленой листвы и чириканье недавно вернувшихся на родину птичек. Они пели свои песни так красиво и душевно, что хотелось просто прикрыть глаза и ни о чем больше думать, вслушиваясь в эту мелодию весны. Возможно они пели о том, насколько прекрасен этот мир, возможно — о любви. Правда это было как-то неважно. Вообще за окном бурлила жизнь. Самая настоящая жизнь с тщеславными людьми, весельем и приключениями. Конечно, это не небольшая просторная комнатка в светлых тонах, где кроме одинокого силуэта и фортепиано были лишь разбросаные по полу листы с нотами и, кажется, словами к этой музыке. Одна, вторая, третья, две одновременно.Тонкие длинные пальцы плавно скользили от одной клавиши к другой, перепрыгивали с белых широких на черные тонкие, рождая спокойную, немного печальную музыку. Волосы нежного мятного цвета находились в беспорядке после недавнего сна, а хозяин мягких локонов даже не уделил им должного внимания. В ушах блестели серебряные сережки: две в правом и одна в левом. Ресницы прикрытых глаз мелко подрагивали, зубы чуть ли не до крови сжимали бледную тонкую губу. Но в целом выражение лица казалось умиротворенным. Голова двигалась в такт плавной мелодии. А руки по-прежнему продолжали медленно скользить по гладким клавишам. Две, одна, четыре разом. Тон выше, ниже, что-то среднее. Музыка наполняла собой просторную комнату, отражаясь легким эхом от бежевых стен. — Черт! — рука соскользнула с нужной клавиши вправо, из-за чего в этой нежной мелодии прозвучала фальшь. Но это не помешало вновь прикрыть глаза цвета свежесваренного кофе и снова начать перебирать уже заученный порядок клавиш. Вообще Юнги любил это время года. Наконец, можно было убрать теплую зимнюю одежду на ближайшие девять месяцев, ведь потребности в ней больше не было. Теперь замерзшие конечности и, кажется, заледеневшую душу согревали лучи весеннего солнца. Терпкие и сладкие запахи витали в воздухе и заставляли расшатанные нервы медленно успокаиваться. А звуки! Любое дуновение еще прохладного ветерка, пение весенних птиц, шелест свежих листьев, журчание ручья. Шуга назвал бы все это мелодией души. Она пробуждала что-то внутри парня, после чего на сердце становилось крайне спокойно и тепло. Юнги любил весну. За красивые пейзажи, за чудесные звуки, за терпкую какофонию ароматов. Иногда он даже был готов полюбить людей, что шумели за все тем же открытым окном. Но лишь на пару минут, чтобы потом вновь проникнуться ненавистью к этим, кажется, низшим созданиям, которые живут по определенному шаблону, боясь выйти за рамки привычного; которые слишком эгоистичны и самолюбимы, чтобы вообще испытывать к ним хоть малую долю симпатии. А еще Шуга любил весну за то, что это время года всегда ассоциировалось с чудом. С каким-нибудь небольшим, но очень значимым чудом, когда глаза горели в предвкушении чего-то сладостного, что точно оставит особый отпечаток на сердце. Казалось, что стоит только выйти за пределы пропитанной теплом, светом и музыкой комнаты, как с неба, подобно лепесткам японской сакуры, плавно посыпятся крошечные чудеса, одно за другим. Но, кажется, их время еще не пришло, потому что юноша до сих пор сидит за громоздким музыкальным инструментом, а сакура даже не думает влетать в окно. Маленькая татуировка на тыльной стороне левой руки расположилась ближе к большому пальцу, перекрывая темную вену. От нее всегда исходило тепло, которое не позволяло слою льда проникнуть в самую глубь души. Наверное, поэтому Юнги всегда казался крайне необщительным, но если втереться в его доверие, пробраться ближе к очагу, где хранятся все его истинные чувства, то можно обнаружить, что Мин ранимый, чуточку сентиментальный, но очень милый и заботливый парень. Правда это дано видеть лишь единицам. Однако часть того наружного холода все же пробралась к сердцу, но это было не так критично. В любом случае, те, кому Шуга был дорог, принимали этот факт без каких-либо колебаний. Метка соулмейтов — так называли эту татуировку абсолютно все. Как правило это было крошечное очертание чего-то красивого, утонченного, а внизу мелкая подпись, указывающая на то, чем именно является это «что-то». И была она не просто так. Благодаря метке человек среди огромного букета разнообразных запахов мог отличить своего предназначенного, ведь она указывала на природный запах соулмейта. Когда в восемнадцать на бледной коже Шуги начал проступать контур чего-то очень знакомого, Юнги уже чувствовал разливающее по телу предвкушение. Рисунок выводился тонкой линией сиреневого цвета. Сначала появился один цветок, а рядом с ним — другой, правда в разы меньше. А когда под образовавшейся татуировкой появились аккуратные корейские иероглифы того же цвета, то все встало на свои места. Надпись гласила о том, что пара Юнги обладала нежным, сладковатым запахом сирени. И это уже походило на крошечное чудо, хотя и являлось довольно-таки обыденной вещью. Одна, четыре, две и снова одна. Кажется, эта незамысловатая мелодия въелась в кожу юноши, смешалась с кровью и стала разноситься по всему организму в виде легкости и спокойствия. Три белых, две черных, белая и черная разом. Густые ресницы все еще трепетали, голова с выступившем на лбу потом была слегка откинута назад, а влажные приоткрытые губы заманчиво блестели. Тон выше, ниже, снова выше. В голове было абсолютно пусто, но это было даже на руку. Движение пальцев быстрее, чуть медленнее и снова быстрее. Но в следующую секунду клавиши перебирались все реже, приводя мелодию к развязке. Отражающиеся от стен остатки утекающих в никуда нот словно на большой скорости врезались в сердце, заставляя его биться в более быстром темпе. Именно сейчас что-то подсказывало, что этот весенний день изменит всю дальнейшую жизнь музыканта. А мелодия продолжала ускользать в открытое окно вместе с ветром.***
Взмах рукой, шаг назад и легкая волна телом. Звуки пианино из стереосистемы отражались от голых стен, чистых зеркал и потолка, впитываясь под кожу, а оттуда — в самую глубину души. Два шага вперед, вскидывание рук, подобно крыльям птицы, поворот головы. Казалось, что движения рождаются прямиком из сердца. Каждый плавный взмах ладонью, движение бедер, легкие прыжки отдавались приятными импульсами по всему телу, вызывая счастливую улыбку на пухлых алых губах. Рыжая челка, влажная от пота, прилипла ко лбу, как и белая майка вторым слоем кожи — к подтянутым мышцам. Но все это совершенно не мешало и не сковывало движений. Чимин буквально дышал танцами. С самого раннего детства он готов был посвятить всю свою жизнь этому роду деятельности. Со всей присущей ему напористостью, желанием быть на высоте он показывал самые лучшие результаты. Конечно, все это было бы невозможно без изнурительных тренировок, после которых Пак не мог устоять на ногах. Но зато Чимин чуть ли не каждый вечер ощущал ту приятную негу, разливающуюся по телу вместе с кровью, когда он только лишь соприкасался с мягкой поверхностью кровати. Движения его тела всегда были плавными и чувственными; резкими и даже дерзкими при необходимости. Он вкладывал все свои силы, эмоции и даже частичку души в это. Чимин не просто дышал танцами, он жил ими. Пак специализировался на современных танцах. Но бывали такие дни, когда юноша отходил от этой темы, отдаваясь нежности и плавности. В такие моменты он любил включать отыгранные на пианино мелодии, которые были написаны талантливым композитором, называющим себя «Шуга». Псевдоним этого человека, будь он девушкой или парнем, идеально подходил под произведения, которые он сочинял. Такие сладкие, терпкие и нежные. Каждая мелодия была просто пропитана множеством чувств. Это могла быть любовь, страсть или даже ненависть. Но композиций, подходящих под последнюю категорию, было крайне мало. Похоже, этот Шуга был очень любвеобильной и ранимой личностью. Весна для Чимина — это что-то прекрасное, чувственное и крайне необходимое. Она всегда приносила с собой умиротворённость и спокойствие, чего порой так не хватало в повседневной жизни. Звуки пианино, что сейчас разлетались по всему помещению, ассоциировались именно с этим временем года, как и танец, движения которого постепенно раздались где-то в глубине души. Плавное падение на колени и резкий подъём со вскидыванием правой руки к потолку. Правую ладонь довольно-таки неожиданно обожгло приятным охлаждающим импульсом. Оно и не удивительно, ведь там находилась метка. Очертание двух красивых листьев мяты и не особо опрятных букв всегда вызывали на лице счастливую глупую улыбку. Как и заложено в природе этого растения, метка отдавала легким освежающим эффектом. И если кожа из-за этого неприятно покалывала на морозе, то в душе всегда разливалось тепло. Пак всегда с особым трепетом поглаживал кончиками пальцев слегка прохладные линии на руке и не мог сдержать счастливой улыбки. Он понимал, что сейчас, возможно, его пара, его соулмейт тоже смотрит на небольшой рисунок на своей руке и также думает о нём. От этого осознания хотелось не только танцевать, но ещё и петь. Иногда он позволял себе всё под те же звуки пианино сочинять небольшие строчки и пропеть себе их под нос, чтобы никто посторонний не услышал. Потому что это музыка его души, которая предназначена для его пары.***
Звук дверного колокольчика буквально выдергивает из собственных мыслей, заставляя перевести взгляд с окна на вошедшую в помещение пару. Молодой парень с черными, словно смоль, волосами приобнимал за талию миниатюрную девушку с длинными каштановыми локонами. Когда же они проходили мимо, их природные запахи, смешавшиеся друг с другом, приводили к мысли, что они определенно предназначенные, потому что эта смесь была, кажется, идеальной. Горький кофейный и сладкий карамельный. Они определенно дополняли друг друга, как две детальки пазла. Чимин хотел, чтобы его запах тоже смешался с араматом душистой мяты. Пак крепко сжимал пальцами небольшую чашку с уже подостывшим чаем с мятой. Чего уж таить, аромат этого растения всегда привлекал мальчишку. Он часто пил напитки, в состав которого входила мята, жевал исключительно мятную жвачку и просто любил растирать нежные листки в своих руках. Вот и сейчас он полной грудью вдыхал освежающий воздух, наполненный этим запахом. Вообще Чимин был мечтателем. Благодаря своему богатому воображению он уже успел представить внешность своего предназначенного, характер и какой была бы их совместная жизнь. Ну, а сейчас он просто сжимал гладкие фарфоровые стенки, вдыхал запах мяты и представлял, что в руках у него вовсе не чашка с чаем. В его воображении именно сейчас чужая теплая рука переплетала с ним пальцы, поглаживала кончиками кожу на тыльной стороне ладони, заставляя зажмуриться в удовольствии. Чимин представлял, что сейчас его руку сжимает его Пара. И от этой наивной фантазии хотелось смеятся. Ведь это все казалось таким реальным; ведь это так приятно ощущать смесь аромата нежных цветков сирени и душистой мяты. И это действительно было идеальным сочетанием по мнению Пака. И снова звон дверного колокольчика. Чимин отвлекается от рассматривания своего отражения в жидкости, переводя взгляд на парня. На довольно-таки необычного, но очень привлекательного парня. Волосы необычного мятного цвета находились в творческом беспорядке. Пак предпочитает не думать, что этот человек просто слегка поленился привести свой внешний вид в порядок. Он плавной походкой в четыре шага подходит к стойке, проговаривая свой заказ, который, скорее всего, обдумал заранее. А Чимин просто не может отвести от него взгляд. Отросшие пряди чёлкой закрывают лоб и брови, серебряное колечко блестит в мочке левого уха, глаза тёмные, кофейные, устало бегают по залу, не останавливаясь на посетителях (Пак не разочарован, нет), розовые губы поджаты в тонкую линию, а кожа бледная-бледная, словно сахарная. Не человек, а ходячая эстетика. И юноша конкретно залипает на это произведение искусства. Он залипает на длинные музыкальные пальцы, что пересчитывают в широкой ладони мелочь и оплетают собой стаканчик с дымящимся кофе; на стройные худые ноги в узких чёрных джинсах с разрезами, которые открывают вид на острые коленки; на бледную длинную шею с дёргающимся кадыком, которая никак не прикрывалась воротом пальто. Казалось, что Чимин влип конкретно. Но всё самое интересное началось в тот момент, когда юноша прошёл мимо Пака. Лёгкие сразу же наполнились терпким запахом мяты, а метка около большого пальца буквально горела. Звуки, которыми был наполнен зал, стихли. До слуха рыжеволосого доходило лишь то, как неизвестный остановился где-то позади него, кажется, он даже слышал его размеренное дыхание и своё сердцебиение. Казалось, что время остановилось. Но вот он чувствует на своём плече едва ощутимое прикосновение, поворачивает голову сначала в сторону чужой руки, на которой замечает сиреневые линии, потом переводит взгляд на лицо парня, встречаясь с кофейными глазами, и медленно умирает, когда слышит хриплый полушёпот: — Могу я присесть за этим столиком? А Чимин лишь кивает и глупо улыбается, замечая, как уголки сахарных губ тоже приподнимаются в ответной полуулыбке.***
Весна — это время чудес. И Юнги в который раз убеждается в этом, проникаясь любовью к этому времени года. Ну, и, конечно, к улыбчивому мальчишке, что сидит напротив него, сжимая холодные после улицы пальцы своими тёплыми ладошками, согревая тем самым не только руки, но и растапливая льды вокруг горячего сердца Шуги.