Дворняга в волчьей стае

Почему она здесь? Или нет. Даже не так. Почему она с вами?       Именно этот вопрос Балалайка слышала чаще всех прочих за последние несколько месяцев. От тех, кто вообще осмеливался задавать ей такие вопросы, конечно же. В основном это был Чанг, когда они оба находили возможность выкроить время, чтобы сыграть партию в шахматы, потому как найти партнёра для этой игры в Роанапуре было не проще, чем дерево в пустыне. Вероятность есть, но она смехотворно мала.       О, Владилена прекрасно знала, как всё будет. Чёртов китаец аккуратно снимет свои чёрные очки и будто между делом задаст свой поганый вопрос, двигая вперед королевскую пешку. А она будет только идиотски краснеть, как школьница, потому что не знает, что ответить.       Потому что действительно — почему? Балалайка давно приучила себя к тому, что в жизни всё должно быть логично. Потому что нелогичные решения всегда чреваты большими проблемами, а то и смертью. А здесь логикой даже не пахло. Она давно перестала основывать свои решения на сострадании, доброте или других бессмысленных абстракциях. Теперь имеет значение только прибыль и доверие, как залог этой самой прибыли. А здесь что?       Это было решение сродни тем, которые принимаешь, когда за тобой на улице увяжется бездомный щенок. А ты смотришь на него и понимаешь, что просто не можешь его там оставить. Потому что не можешь и всё. Хотя в общем-то, он тебе даром-то не сдался, у тебя может дома три кошки или вообще аллергия! Но ведь берешь же. Тащишь домой, отмываешь, лечишь, откармливаешь, а потом ближайшие лет десять сидишь на таблетках, потому что иначе квартира просто утонет в слезах и соплях, а ты обдерешь всю кожу, потому что чешется. Но иначе-то никак.       А потому что дальше всё. Иначе от твоего хваленого морального стержня, который будто штырь, забитый в позвоночник, ничего не останется. Именно поэтому она не смогла оставить в Нью-Йорке эту ободранную шавку, с диким, злобным взглядом, который бывает только у забитых зверей, которые балансируют на самой грани от того, чтобы сломаться. Смогла забрать, приручить, отмыть, вколотить в голову еще хоть что-то, кроме «знаний», полученных в городских трущобах. Правда вот одежда… Ей так и не удалось одеть Рэви во что-то более приличное, чем топ и немыслимо короткие джинсовые шорты. Но надежда умирает последней.       Теперь она называет её сестрой. Строит из себя независимую кошку, но при этом всё равно таскается за ней преданным щенком, разве что только в рот не заглядывает и смотрит с таким обожанием, как никто еще не смотрел. Смешно бдит по ночам, уверенная, что несколько десятков матёрых вояк — плохая охрана, а вот она… У неё грубые, пока еще совсем неловкие пальцы, зато силы, напора и темперамента хватает на двоих. Именно по этой причине Балалайке который день подряд приходится носить юбку подлиннее, чтобы скрыть синяки.       — Почему она с вами? — мягкая основа фигуры с тихим шуршанием скользит по полированной доске.       — Почему? — Балалайка щурит свои яркие глаза, чуть склонив голову набок и мягко улыбается. — Потому что иначе и быть не может. Тебе шах, кстати.