summer

      хёнсок несётся через весь парк так, как будто за ним гонится по меньшей мере усейн болт. воздух в лёгких жжётся, и от этого дышать получается только ртом, рваными отчаянными вдохами. ветер щекочет щёки и веки; хёнсок не может сдержать улыбки, когда зажмуривается от слепящей глаза зелени. солнце выжигает неровный круг где-то сбоку от правой лопатки, и блондину кажется, что он растечётся сейчас от палящих лучей, как снеговик, которого они с бёнкваном лепили прошлой зимой на каникулах.       лето пахнет клейкими листьями, скошенной травой и почему-то абрикосами (почему, он и сам не знает, но от этого запаха в животе все сжимается в тугой ком); хёнсок спотыкается об острый камень, царапая белоснежные носки новых кед, падает прямо на раскалённый солнцем асфальт, противно шкрябая голыми коленками. две секунды на отдышаться и он снова бежит, даже не глядя на ползущую вниз по ногам кровь.       разбитые коленки как символ вечной юности и нескончаемого, поселившегося в самой душе лета.       дорога петляет между аккуратными рядами деревянных скамеек; на некоторых из них восседают забывшие обо всём парочки (хёнсок проносится пулей, вторгаясь в тихий мирок и тут же скрываясь с глаз). блондин знает дорогу наизусть: может с закрытыми глазами не сбавляя скорости промчаться к выходу, помня, что потом сразу направо и вниз по улице.       а там в упор до огромного торгового центра (на самом деле, не такого и огромного, но в девятнадцать лет все кажется чуть большим, чем есть на самом деле) и налево, к высокому серому дому. пятый этаж, четвёртая дверь - почти всегда открытая - и наконец-то оазис прохлады в этом тающем мире. белые кеды пристраиваются сверху невзрачных чёрных (наверняка джэёновских), хёнсок рукой приглаживает растрепанные волосы и ныряет внутрь в поисках чего-нибудь попить и живых людей.       и то и другое он находит на кухне, забитой людьми от дверного проёма и до распахнутого окна. хангём-хён суёт ему куда-то в печень жестяную банку колы, только что вытащенную из холодильника, хлопает по спине в приветственном жесте и падает на диван возле санвона. тот что-то активно доказывает сидящему перед ним джэёну, постоянно шевеля бровями и пальцами; блондин торопливо и с наслаждением глотает газировку, даже не вслушиваясь в болтовню старших. сладкие пузырьки лопаются в горле, хёнсок вытирает губы прямо рукой и тут же прикладывает жестянку ко лбу. становится чуть-чуть легче. речь у хёнов быстрая, громкая, макнэ местного разлива хмурится, пытаясь восстановить картинку, оглядывает комнату, считая про себя людей, и вздрагивает от недовольного бурчания слева:       - ты опять?       бёнгон всё ещё выше на уйму сантиметров; он тычет пальцем в разбитые коленки и цокает. резко разговоры прекращаются и хёны вспоминают, что они всё ещё хёны (на веки-вечные), и начинают судорожно искать аптечку на хёджиновской кухне (второй ящик в этажерке возле плиты). хёнсок с удивлением обнаруживает ручейки крови, некрасиво засохшие на загорелой коже, и острую боль. морщится он рефлекторно, по-мужски сдерживаясь, но когда его усаживают на диван и причитающий сынджун принимается обрабатывать царапины перекисью, вспоминает все уроки по вокалу, на которые его заставляла ходить мама (мечтая, чтоб её сыночка пел в самом центре хора). хозяин квартиры хохочет над высокими нотами, уткнувшись донхуну в плечо, и хёнсок только бросает на него обиженные взгляды. пластырь с гарфилдом (хёджин разводит руками, слегка краснея) клеит уже бёнгон, высунув от тяжести возложенной на него миссии язык. чхве замечает, что синяя краска смылась почти полностью, только концы падающей на глаза чёлки ещё держат остатки цвета, и ли опять брюнет. хёнсоку так нравится намного больше (да кто его спрашивает).       бёнгон по привычке хлопает по чужой коленке, вызывая болезненные подвывания:       - всё, теперь красавчик.       хёнсок смотрит на воцарившегося на своих ногах гарфилда и возмущённо кидает:       - йа, хён, я же теперь без свэга!       бёнгон улыбается (хёнсок залипает на ямочку на левой щеке; пальцем в неё хочется тыкнуть особенно сильно):       - зато с гарфилдом.       чхве отстранённо думает, что сказать на это нечего.       с дивана старички его выгоняют, возвращаясь к прерванному спору. хёнсок топчется возле дверного косяка на крохотной кухне, ртом ловя воздух, потому через нос затекает какое-то раскалённое железо (да и через рот, в общем-то, тоже), на улице миллион миллионов градусов, цветы на подоконнике слабо шевелят опавшими листьями в ответ лёгкому ветерочку. блондин думает, что предел способностей хёджина - кактусы из сахары, но не факт, что и их он не прикончит.       мозг в черепной коробке превратился в кисель, булькает туда-сюда. бёнгон стоит совсем рядышком, хёнсок смотрит на него, как на врага народа, и морщится, стоит брюнету вопросительно на него взглянуть.       - все динозавры давно вымерли, а ты почему здесь? - еле слышно ворчит хёнсок себе под нос.       бёнгон вряд ли слышит, но всё равно улыбается. кто знает, что у этих динозавров в голове.       оазис прохлады предательски высыхает, когда температура достигает сорока градусов. все лениво перебираются в гостиную, которая чуть больше, а значит, дышать там легче. джэён стягивает через голову футболку, демонстрируя окружающим блестящие от пота грудные мышцы. хёнсок завистливо вздыхает (ещё более завистливо, когда бёнгон восхищенно тычет в них пальцем, словно не веря, что настоящие). хангём тоже порывается раздеться, но санвон явно против, поэтому приходится ему обмахиваться журналом и изнывать от жары.       хёнсоку от этого солнца и тепла почти плохо, но на душе всё цветёт ярко-жёлтыми одуванчиками. слава богу, ему хватает мозгов не тащиться за хёнами (которые все никак не могут наговориться), а остаться на кухне, где теперь намного свободнее. он плюхается на стул, кладёт голову на подоконник и облегчённо вздыхает, стоит ветру коснуться горящих век. на затылок опускается мокрое полотенце, от которого по спине резво бегут капельки холодной воды; хёнсок слегка поворачивается, тут же утыкаясь взглядом в обворожительную ямочку.       бёнгон садится рядом и прижимается правой щекой к поверхности стола. хёнсок разворачивается сильнее, повторяет позу старшего, только касается стола левой щекой. теперь они смотрят друг другу глаза в глаза.       хёнсоку это кажется настолько привычным, что он даже не смущается.       - не болит? - хрипловатым голосом интересуется бёнгон.       ветер шевелит светлые пряди на макушке. с улицы доносится радостный крик детей, играющих во дворе. в соседней комнате кто-то смеётся.       - не особо, - облизывает губы хёнсок, - щиплет слегка.       - ну и хорошо, - бёнгон прижимает мокрое полотенце чуть плотнее к шее младшего и опускает уставшую руку.       указательный и средний пальцы задевают вспотевшую ладонь. хёнсок снова облизывает губы.       - ага.       молчание висит между ними сладкой ватой, мимо ларька с которой сегодня пробегал хёнсок. бёнгон дышит медленно, глубоко, его дыхание касается хёнсоковского лица, вызывая дрожь. гостиная взрывается смехом, а чхве смотрит на эту треклятую ямочку и чувствует, как его переполняет изнутри.       лето витает в воздухе мельчайшими крупицами солнца и самых сокровенных желаний, толкая на сумасшедшие вещи.       ...зато потом расцветает на губах вкусом чужих губ с примесью спрайта и затягивает в водоворот горячих пальцев на раскалённой коже.       и уносится сквозь распахнутое настежь окно.