Мечты о Калифорнии

Они едут по абсолютно пустой дороге, но Ванитас не спешит вжимать педаль газа в пол. Он внимательно следит за всеми знаками и поразительно охотно следует всем указаниям по ограничении скорости. У Ванитаса это первые права и далеко не первая машина, но своя собственная. Он долго, действительно долго, работал, чтобы купить то, что Доминик окрестила «такой же полудохлой хуйнёй как и ты сам», а Ванитас гордо именовал «моя машина». На соседнем месте сидит Ной и устало смотрит в окно. Сейчас в его взгляде не больше осмысленности, чем у наркомана, наконец принявшего дозу. Тускло, бессмысленно и куда-то далеко вдаль — так смотрит Ной. Последний час они почти не говорят, только иногда Ванитас переключает станции на радио, перед этим спросив, все ли устраивает компаньона. Ной всегда кивает, потому что ему лень и слово сказать, особенно после трех баров подряд. Ванитас, откровенно говоря, заебался уже вытаскивать Ноя из различного вида злачных мест, но прекрасно понимал, потому что когда-то сам был таким, но его, увы и ах, некому было вытаскивать. Потому Ванитас не упрекает, когда находит Ноя, абсолютно пьяного и веселого, за барной стойкой где-то в баре на углу улицы. Он только платит по счету и, даже не пытаясь привести в чувства, тащит в квартиру. Конечно, квартиру совсем не Ноеву, а свою, потому что от Ноевого сраного пентхауса буквально тошнит. Ванитас был там всего раза три, но чистые полы, большие окна и куча родни в костюмах по фигурам оставили неизгладимые впечатления. Ванитас укладывает Ноя на диван своей типа гостиной, а сам, скидывая плащ прямо на пол, идет в кухню, чтобы набрать воды в кружку. Он поставит воду и таблетки на пол, рядом с диваном, и, обязательно сказав что-то о скором алкоголизме и как его вообще это всё заебало уже, блять, Ной, какого хуя, разденет друга, сняв пальто, жилетку, даже стянет всегда чистые ботинки. Ванитасу очень не хочется, чтобы единственный приличный предмет мебели в его доме стал выглядеть так же хуёво, как и всё остальное. После короткой матной лекции Ванитас сам уйдёт спать, чтобы проснуться от шума на раздолбанной кухне. Ной готовит завтрак, и готовит вполне неплохо. У него на лице ни следа пьянки с прошлой ночи, чему Ванитас уже перестал удивляться. Ной говорит, что это его особая способность — выглядеть презентабельно, даже если до этого бухал самое дикое бырло, какое смог найти, ночевал под мостом, а на утро нужно стоять в офисе и улыбаться новым инвесторам. Ванитас хочет так же, или хотя бы приблизительно так же, потому что он выглядит как помятая версия Иисуса, но без бороды, нет тридцати трех лет, а в крови — вино. — Ты опять вчера нажрался как скотина, — резюмирует Ванитас, едва переступая очень условный порог своей кухни. — Я знаю, прости, — у Ноя в голосе искреннее раскаяние и его становится даже жаль. — Не умеешь пить — не пей, бля, сколько раз говорил, — Ванитас ворчит скорее для виду, чем потому что действительно недоволен. Он садится за стол в три ноги, потому что четвертая бесполезна — она короче остальных, а подложить что-нибудь руки не доходят, да и лень, так сойдет. Ванитас лениво думает, что пора бы сменить скатерть, ибо эту уже и скатертью назвать невозможно — так, подобие для самых бедных. К сожалению, он и был тем самым бедным, но поразительно богатым. Ванитас мог месяц есть одни макароны, но деньги для струн на скрипку всегда находил, а так же для выпивки в дешевых и не очень барах, иногда и дома. Ной отходит от плиты и всё с тем же виноватым выражением на лице ставит перед другом нехитрый завтрак из жаренного хлеба, макарон и огурцов. Ной так же заваривает чай и кофе, но уже для себя. Он знает, что Ванитас не пьет кофе, но покупает по пачке каждый раз, как оно заканчивается, специально для Ноя, и тот благодарен. — Ничего не могу поделать. Коктейли такие вкусные и в каждом месте разные, — Ной садится напротив, отпивает кофе и смотрит в пол. — Ты б лучше столько денег на что полезное тратил. Ванитас отвлекается от мыслей о квартире, о Ное на кухне и от мыслей в целом, когда его далеко не деликатно пихают в бок. — Тут сверни, — Ной наконец подает голос и неопределенно взмахивает рукой в сторону почти что незаметной дороги, что сворачивает с основной трассы прямо в лес. — А еще позже не мог сказать, путеводитель хуев, — Ванитас ругается, потому что они чуть не проехали поворот, но послушно сворачивает. Они едут в тишине еще минут двадцать, пока впереди не показывается белое здание, в котором без особого труда угадывается церковь. Ванитас останавливается чуть в отдалении, потому что абсолютно нет делания продираться через заросший пустырь перед церковью. Ной поразительно резко выпрыгивает из машины, для человека, сидевшего последние пару часов в полумертвом состоянии, и уверенным шагом двинулся прямо вглубь, оставляя за собой неровную тропу. — Я здесь подожду, — Ванитас тоже выходит из машины и опирается бедром о капот. Он не спеша осматривает убогий пейзаж вокруг: какая-то поляна, серая от времени церковь и лес вокруг. Ванитас присматривается и без удивления обнаруживает, что от церкви почти ничего и не осталось, только пару стен и, кажется, одна башня. По-любому местные уже все утащили, что можно было унести, переплавили все металлическое, содрали все золотое, и оставили только то немногое, что было не годно вообще никуда. «Не удивительно, — думает Ванитас, — что Ной такой ёбнутый. В таком месте сложновато оставаться нормальным». Он даже вполне может представить это место, когда всё было живо, когда звучали колокола, перекрывая своим звоном шум детских голосов. Ванитас отчетливо помнит все рассказы о приюте, на которые не был скуп пьяный Ной. Он мог часами расписывать, какие были теплые руки у настоятельницы, какая невкусная манка по утрам и как здорово петь в хоре, под звуки органа. Ной рассказывал, как они всем скопом из пяти детей собирались на утреннюю службу, чтобы своими тонкими голосами славить любовь господа, выбивая тихую слезу из особо чувствительных прихожанок. Ной рассказывал, что это место было настоящим домом, где были рады всем. Он говорил, что каждое воскресенье приходили женщины — единственные прихожанки, которым не лень было ходить в такую даль — из соседних деревень они приходили, хотя совсем рядом с ними была другая церковь. Ною особенно нравились эти дни, потому что его всегда любили, гладили по голове и давали вкусного пирога, даже несколько. До того, как сорвать джекпот в виде богатого приёмного родителя и прилагающейся к нему своры родственников, Ной был почти как Ванитас, и это успокаивает. Ванитас понимает всё это и невольно вспоминает их первую встречу в очередном клубе тире казино, где Ванитас отвратительно плохо выступал и пил, а Ной паршиво играл. Ванитас точно помнит, как уже изрядно выпивший парень единственный хлопал после его выступления, и так искренне, что невозможно было не подойти и не спросить имени. Что Ванитас еще и сделал. Поле короткого представления и пары шотов, Ванитас усиленно думал, что какое же пиздецки странное имя у его нового знакомого — Ной. Словно его назвали в порыве религиозного транса, когда в край ёбнутая мамка просто вспомнила имя любимого персонажа, каким и назвали. Оказалось, что Ванитас был не так уж далек от правды: новый знакомый сердечно поведал, что рос в приюте у церкви, где имя ему выбрала монахиня, которая и нашла. Ванитас мог бы придумать на этот счёт много шуток, но его мать была не лучше — называть сына жанром живописи было явно не лучшей из её идей. Брату повезло побольше и его назвали в честь святого Михаила. Тоже религиозно, но он хотя бы не Ной. — Видно, ты одним своим существованием должен напоминать людям об их скорой смерти, — Ной улыбается пьяно и тепло настолько, что хочется стереть эту улыбку одним точным ударом в челюсть. У Ванитаса как раз хорошо поставленный хук с правой, а у Ноя нож, так что ни тот ни другой ничего не делают. Уже на следующий день они встречаются в другом баре и решают, что это судьба. Они таскаются по барам и Ванитас почти забывает о своей скрипке, игрою на которой он честно пытается зарабатывать. Но деньги кончаются поразительно быстро и уже в бары он ходит не пить, а выступать, а Ной стабильно слушает. Только вот Ной не согласен, что почти всё у Ванитаса «бар», потому деликатно поправляет, что выступает он всё же в клубах, иногда в кофейнях. — Да кому нахуй нужна скрипка в клубе, — Ванитас не спрашивает, а утверждает, и Ною нечего возразить. Ванитас мёрзло ёжится, сильнее пряча руки в карманы толстовки. И угораздило же его переться в такую даль, на сраный север, где и подохнуть недолго. Кроме холода на севере есть еще и Данте, которому Ванитас должен изрядную сумму денег, но Ной оказывается на редкость красноречивым. Конечно, Ванитас не согласился в первый же день и после первого разговора, но Ною потребовалось всего три дня, чтобы уговорить смотаться на край света в непонятные ебеня без названия, только потому что у него случился приток ностальгических чувств после шестого по счету коктейля за вечер. — Ну где ты там, блять, Ной?! — Ванитас недовольно кричит куда-то в направлении церкви, откуда уже не доносится никаких шорохов и звуков. — Не подох бы, — добавляет парень уже значительно тише. — Я тут! — резво отзывается друг и даже вполне близко. — Заканчивай со всей этой своей ебаниной религиозной и пиздуй сюда! — Ванитас садится в машину и вставляет ключ. Ной появляется через пару минут и буквально из ниоткуда. У него красные щеки и довольная улыбка на всё лицо, явно всё прошло именно так, как он и представлял. Ной забирается на своё место и, совсем не обращая внимание на недовольство Ванитаса, говорит: — А давай в Калифорнию? Там тепло, — парень улыбается ещё шире. — И баров хоть жопой жри, — Ванитасу определенно нравится эта идея. — Заедем в Лос-Анджелес, — мечтательно тянет Ной, — там сейчас Доминик с подругами. Будет где ночевать. — Последнее, чего я хочу — это встречаться с твоей.. сестрой, — Ванитас заставляет себя проглотить слово «пизданутой», потому что знает, как Ной относится к оскорблению его родственников. — Не такая уж она и плохая. — Это ты скажешь моей выбитой челюсти. Дальше они едут в тишине, только Ванитас опять крутит настройки радио, в надежде найти приличную станцию с хорошей музыкой. Ной, как обычно, не скажет, что ему в принципе насрать на музыку, хоть самое убогое кантри слушай — главное не мешай думать. Он воображает теплые пляжи, встречу с сестрой и наконец-то нормальный сон в мягкой кровати. Можно даже с Ванитасом. Ему не особенно будет мешать.