Муки творчества

Письменный стол должен был считаться одним из самых жестоких пыточных инструментов современности. Такаги предпочёл бы иметь ноги в колодках и вырванные ногти, чем скрюченную, затёкшую от бесконечного сидения спину и онемевшую от бессмысленной писанины руку. Участь пятьдесят шестого смятого листа была той же, что у предыдущих пятидесяти пяти. И это не считая сотни сохранённых на компьютере файлов. И тысячи безвозвратно удалённых. И примерно миллиона идей в его голове, каждая из которых никуда не годилась. По закону вероятности среди них обязана была найтись хотя бы одна стоящая, но никакие законы больше не работали, кроме закона подлости. Акито сдёрнул с носа очки и прижал к ладони к векам, под которые словно насыпали толчёного стекла. Его глаза протестовали против подобных упражнений — бессонных ночей и бессчётных прочитанных книг. В порыве бессилия Такаги казалось, что он пожертвовал бы и зрением ради одного-единственного достойного сюжетного поворота. Но вселенная, по всей видимости, не одобряла такого обмена. По всей видимости, вселенная вообще не одобряла их с Маширо затеи с начала и до самого конца. Последние пятнадцать минут Акито сонно наблюдал за стрелкой часов, опустив подбородок на стол. Хорошая идея подобна взрыву в голове, она рождается за долю секунды, но сейчас озарению не суждено было навестить его; время перевалило за полночь, последнюю отметку, до которой он должен был успеть. — Я не сумел. Прости. Акито и сам немного удивился лёгкости своего голоса — как будто он не ломал голову несколько ночей подряд. Как будто он… не очень-то и старался, и теперь лишь слегка сожалеет. Маширо долго молчал, прежде чем отозваться: — Что ж, видимо, ничего не поделаешь. Такаги почти не разозлился тому, что Маширо так и не спросил его ни о чём. Ни «что случилось?», ни «у тебя какие-то проблемы, Сюдзин?», ни «как я могу помочь?». Помочь он и в самом деле не мог; дело Маширо — иллюстрации, а не сюжет, и всё-таки… всё-таки… Всё-таки Маширо не собирался допустить ни одной оплошности на пути к своей мечте. Разве не поэтому Акито и предложил ему эту самую мечту? — Мне очень жаль, Сайко, — что ещё он мог сказать? — Мне тоже, — что ещё Маширо мог ответить? Такие простые слова, но Такаги показалось, что его толкнули в грудь; и впрямь закружилась голова — от недосыпа, должно быть. Всего одна чудовищная неделя выбила его из колеи. На его месте Маширо наверняка работал бы, как робот, без устали и без остановки, и ни за что не жаловался бы, и не ждал бы жалости в свой адрес, никогда. — Теперь я буду работать один, — добавил вдруг Маширо, и Акито, кажется, вздрогнул — не потому, что это было неожиданно, а потому, что именно этого он ожидал. — Понимаю, — отозвался он — всё ещё таким отвратительно спокойным голосом, это так странно, обычно он не мог держать себя в руках, постоянно вопил от избытка чувств, радостных или грустных, а тут превратился в какой-то нелепый соляной столб, отупевший от бесплодных попыток выдать сколько-нибудь дельный сюжет. — Удачи, Сайко. Ещё раз извини, что подвёл. Маширо коротко кивнул — не то подтвердил, что да, мол, подвёл, не ожидал от тебя такого, не то показал, что извинил и не сердился больше. Скорее всего, он имел в виду и то, и другое одновременно. Такаги не стал уточнять. Ему было тошно и без всех этих разбирательств. Их разговор занял не больше пары минут и прошёл так просто, словно они обсудили выбор новых чернил. Ещё недавно Такаги надеялся на эту простоту, не жалея долгими препирательствами портить воспоминания о коротком, но таком приятном союзе. Теперь же лёгкость их расставания казалась ироничной, почти насмешливой. Разве так должен был распасться их дуэт, словно их ничто вовсе и не соединяло? Лучше бы Акито выплеснул все свои противоречия на бумагу, в рамках истории, достойной Ашироги Муто. Им обоим это принесло бы гораздо больше пользы. На переменах и на уроках Такаги видел, как Маширо продолжал рисовать. Беспрерывно водил карандашом по бумаге, что-то подправлял, чертил новые эскизы прямо поверх старых. Такаги хотелось вытянуть шею, чтобы углядеть хоть кусочек, а лучше — встать, подойти ближе и заглянуть через плечо. Что рисовал Маишро — свои собственные идеи? Или кто-то другой уже успел заполучить в свои сети столь выдающегося художника? Какой-то гадкий голос внутри Акито говорил, что Маширо не сможет сам придумать годящейся для запечатления сюжет. Маширо сочиняет не лучше, чем Такаги рисует, а Такаги не в состоянии даже изобразить ровный круг. Маширо не справится в одиночку или будет справляться посредственно, и ему потребуется другой напарник. Он достаточно серьёзно настроен и достаточно самокритичен, чтобы понять это, а значит, очень скоро следовало ожидать нового дуэта. Акито не захотел бы такого. Его художником мог быть только Маширо Моритака. Он так решил, когда впервые нашёл забытую тетрадь, полную аккуратных рисунков. Можно ли придавать такое большое значение детским обещаниям, когда идёшь к мечте? Такаги казалось, что это больше, чем просто обещание, но… предопределение судьбы. Что ж, он всегда немножечко преувеличивал. Наверное, это свойственно всем писателям. Новый сюжет родился у Акито как бы назло — этакая насмешка, запоздалая попытка помахать в спину тому, кто уходит и не видит твоих призывов. Он записал его скорее по привычке, чем из надежды когда-нибудь увидеть его рождённым дважды, ожившим в иллюстрациях, заговорившим и обретшим форму. Спустя две недели после размолвки он, конечно же, не выдержал, но новый сюжет, конечно же, был только предлогом. Он даже не вспомнил о нём, когда переступил порог мастерской, откуда сам же деликатно вернул ключи. Такаги пришлось звонить в звонок, а Маширо — открывать ему дверь. Это было не унизительно, но непривычно в самом грустном из смыслов. — Прости, я соврал тебе, — это вырвалось у Акито неожиданно легко. — Вернее, не то чтобы соврал, но… — продолжать было гораздо тяжелее. — Когда я сказал тебе, что не сумел… Это действительно было так, но… Я не успел не потому, что не пытался. — Акито глубоко вздохнул. Он вдруг разволновался, как будто в первый раз пришёл на встречу с редактором и теперь ожидал решения, определяющего жизнь. — На самом деле, я пытался, и даже больше, чем просто пытался. На самом деле, я почти наизнанку вывернулся. Мне кажется, я никогда так сильно не старался прежде. Только ничего не сработало. — Вообще-то, я тоже сорвал, — вдруг сказал Маширо. — Вернее, тоже не совсем соврал, но я должен был спросить, почему ты не успел. Я сделал вид, как будто мне всё равно… Как будто мне было очевидно, что ты просто недостаточно старался. Но это не так. Я вовсе так не думал. Просто у тебя был такой спокойный вид, и я решил, что раз тебе самому всё равно… Хотя тебе было не всё равно, я знаю… Маширо запутался и запнулся. В конце концов, он никогда не был специалистом по диалогам. Такаги был, но и у него пока не очень-то выходило объясниться. Впрочем, сейчас это не казалось слишком уж важным. Они были не на страницах манги; не было нужды говорить красиво, чтобы читатель понял все их сумбурные мысли. Лишь бы они вдвоём наконец-то снова понимали друг друга. — А ещё я соврал, — торопливо добавил Маширо, — когда сказал, что буду работать один. Это полная ерунда. Мы — Ашироги Муто. Только так будет правильно. Да я и не смог бы… один. Даже самый плохой твой сюжет будет блестящим по сравнению с самым лучшим моим. Где-то на краю сознания Такаги мелькнула и, отвергнутая, скрылась мысль о том, что получись у Маширо придумать выдающуюся историю, ключи от его мастерской не вернулись бы обратно к Такаги. Но и Такаги не позвал бы Маширо себе в напарники, умей он сколько-нибудь прилично рисовать. Зачем было думать об этом? Они не пользовались друг другом. Они дополняли — это совсем другое. Наверное, это и впрямь можно было назвать судьбой. — А я, — почти задыхаясь, добавил Такаги, словно они соревновались, — я соврал, когда сделал вид, что меня это устраивает! Что я так легко смирюсь с тем, что ты отправишься в свободное плавание! Что я не буду бороться за того, кто сможет нарисовать мои идеи!.. Вот когда он вспомнил о целой стопке блокнотов, распиханных по карманам рюкзака, и непослушными руками извлёк их на свет. Смятые бумаги взмыли в воздух небольшим фонтаном, и на этом престранное состязание в самобичевании подошло к концу. — Ты мне нужен, Сюдзин, — только и сказал Маширо перед тем, как новая работа полностью поглотила и расщепила на атомы их небольшой раскол. Такаги не стал отзеркаливать это признание вслух. Незачем тратить слова на очевидное, когда и без того слишком мало времени до следующего визита в редакцию.