///
Чонин заваливается на кухню, зевая до хруста челюстей. Запачканную кровью одежду он по возвращению бросил у входа и разбираться с ней не спешил, лениво ставя чайник на огонь и мечтая о чашке очередного ширпотребного кофе. За окном начинает светать, но попыток к смерти организм юноши не предпринимает. И это радует. — Долгова-ато ты тупил, — насмешливый голос за спиной звучит внезапно, но Чонина это совсем не пугает. У него было достаточно времени, чтобы к этому привыкнуть. — Чего не так? — устало спрашивает он, всем корпусом разворачиваясь к своему гостю и спокойно глядя на сидящего за столом Чёрта с премерзкой рожей, ехидной ухмылочкой и отполированными до блеска рожками. — Триста лет тебя курирую, а ты только допёр, что младенцев убивать выгоднее, — слуга дьявола картинно закатывает глаза и цокает языком. — Не так-то просто привыкнуть к убийствам, — хмыкает Чонин, за что получает крайне насмешливый взгляд. — Да и мелкий был уже обречен. Сколько мне там досталось? Дня два? — Двадцать три года, — важно докладывает Чёрт и явно наслаждается удивлённым выражением чужого лица. — А ты что думал? Через пару часов её должны были найти и спасти. — Её? — осторожно уточняет парень, приподнимая вопросительно бровь. — Её, её, — ухмыляется Чёрт. — Прекрасная девчушка должна была вырасти. Умница, красавица, художница, гордость опекунов. — Вырасти и умереть в двадцать три, — уточняет Чонин, снимая с огня закипевший чайник и наводя себе да гостю по кофе. — Несчастный случай. Автокатастрофа, — кивает его собеседник, принимая из рук человека чашку с горячим напитком, и чуть ли не хвостиком виляет, когда делает первый глоток. — Надеюсь, она не должна была никого родить? Я к такому ещё не готов, — Чонин улыбается, усаживаясь за стол и отхлебывая немного кофе. Надо же было так умудриться — триста лет старательно заменял лишь мужчин, а тут вдруг наткнулся на девчонку. — Рожать не придётся, но определённые нюансы всё же есть, — вкрадчиво отвечает Чёрт. Юноша кивает, но вопросов не задаёт, продолжая пить. Знает уже, что ничего конкретного ему не сообщат. И не потому что нельзя — просто всё, что суждено, в любом случае произойдёт, а куратору нравится, когда всякое событие в новой жизни подопечного — сюрприз. Интереснее так, видите ли, наблюдать. Впрочем, будем честны — так интереснее и самому Чонину. Чёрт допивает свой кофе и просто растворяется в воздухе, а юноша устало потягивается, поднимаясь с места и направляясь в душ. Спустя 15 минут, чистый и переодетый, он уже лежит под одеялом и закрывает глаза, пытаясь со спокойной совестью уснуть. За ближайшие двадцать три года он может быть спокоен. Если честно, парень давно позабыл, каким был триста лет назад и как пришёл к решению заключить сделку с дьяволом. Желание у Чонина было простым до банальности — вечная молодость да вечная жизнь. Реальность оказалась совсем не такой, какой её показывают в фильмах. Душу продать никто не просил — лишь оставить в качестве залога. И не удивительно, ведь условия сделки оказались таковы, что при их выполнении путь на небеса уже заказан. Так Чонин, подписав договор (не кровью даже, скучной перьевой ручкой!), позволил дьяволу наделить себя способностью забирать в свою копилку годы, которые не успел дожить другой человек. Для этого такого человека было достаточно убить своей рукой. Оставался лишь один нюанс, прописанный в договоре мелким шрифтом и замеченный Чонином не сразу: с годами чужой жизни к нему уходили и её ключевые события, дабы не нарушать предписанный высшими силами сценарий. И спустя триста лет, сбившись со счета прожитых судеб, парень едва ли помнил, где проходит грань между ним и тем, кого он замещает. Даже имя его — Ким Чонин — было примерно восьмым по счёту, а первое, данное от рождения, с годами стерлось из памяти. Юноша кутается в одеяло, сворачиваясь клубочком, и засыпает с выражением бесконечного блаженства на красивом лице. О том, каковы будут следующие двадцать три года, думать ещё рано. Главное — они у него будут.///
Вдохновение накрывает Чонина, как правило, внезапно и без предупреждения. Именно поэтому в последнее время он взял за привычку везде носить с собой хотя бы блокнот да карандаш. Сегодняшний день в очередной раз оправдывает эту привычку: у незнакомца, сидящего напротив Кима в вагоне метро, такая лучезарная улыбка, что желание его нарисовать кажется жизненно важным. Чонин машинально выхватывает блокнот из кармана — и склоняется над ним, покрывая листок быстрыми карандашными штрихами. Проходит не более 15 минут, когда из штрихов вырисовывается чужое лицо с узнаваемой улыбкой — и, заканчивая беглый портрет, Чонин на автопилоте приписывает в уголке своё имя. Ким слышит название своей станции — и поднимается на ноги, бросая невольный взгляд на место напротив. Улыбчивый юноша все ещё сидит там — и, судя по всему, слушает музыку, притопывая ногой и покачивая головой в такт. Недолго думая, Чонин выдергивает из блокнота страницу с портретом — и отдаёт её незнакомцу. А после — покидает вагон, даже не взглянув на реакцию. Чонин спешит на занятия в колледже. Вернее — на ту оставшуюся пару из четырёх, которую он не проспал. Выслушивать нотации за опоздания и прогулы он уже привык — как и к тому, что в итоге все равно как-то всё сдаёт. Образование педагога его интересует слабо, но где-то внутри молоточком стучит по разуму мысль о том, что нужно получать специальность. И плевать, что за триста лет он их наполучал уже немало. Надо вот — и всё тут. Хоть убей. Впрочем, есть и в учёбе положительные моменты — например, возможность после пар прогуляться по чудесному парку неподалёку от колледжа. В гордом одиночестве, но это и не минус — так Киму, пожалуй, даже комфортнее. — Чонин! — низкий голос, окликающий его, не кажется знакомым, и парень озадаченно хмурится, оборачиваясь. — Ты ведь Чонин? Юноша молча кивает, пытаясь вспомнить человека перед собой — и осознает, что этот тот самый улыбчивый парень из метро. Который, оказывается, выше примерно на полголовы, рыжий, как само солнце, и с гитарой за спиной. — Я ведь даже поблагодарить не успел! Ты очень классно рисуешь! — восторженно сообщает он. — Учился где-то? — Да нет, самоучка, — пожимает плечами Чонин и невольно улыбается, заражаясь позитивом от собеседника. — Рад, что тебе понравилось. — Вау! Очень! — активно кивает тот и протягивает Киму крупную ладонь. — Я, кстати, Чанёль. Пак Чанёль. Чанёль оказывается на редкость разговорчивым, но при этом, как ни странно, совсем не раздражает. За то время, что парни бесцельно шатаются по парку, Чонин узнает и про то, какая классная у Пака собачка, и про сурового препода из музыкального училища, и про то, какие классные у рыжего соседи, и многое, многое другое. Чонин сидит на газоне напротив своего знакомого — и, наблюдая, как тот перебирает гитарные струны, чувствует где-то внутри конкретный сбой системы. Чанёль нелепый, неуклюжий, спотыкается чаще, чем смеётся, порой несёт полную чушь — но Ким впервые чувствует, что его трехвековое разочарование в людях внезапно дало трещину. Потому что Пак настолько открытый, искренний и чистый, что даже мысль допустить не удаётся, будто в этом человеке может быть какая-то гнильца. Парни расходятся по домам уже по темноте — обменявшись номерами телефонов, добавив друг друга в друзья во всех социальных сетях и уговорившись видеться как можно чаще. В следующие месяцы уговор приводится в исполнение чуть ли не каждый день. Училище, в котором занимается Чанёль, оказывается совсем недалеко от педагогического колледжа, а потому бегать друг к другу, когда между парами образуется окно, становится доброй традицией. Ради такого Ким даже начинает ходить на пары — впервые чувствует, что где-то его ждут. Одна из прогулок заканчивается слишком поздно — и Чонин без задней мысли уговаривает Чанёля переночевать у него, раз в общежитие уже не пустят. И чувствует странное, прямо-таки юношеское волнение, когда на правах гостеприимного хозяина готовит ужин на двоих. — И всё-таки ты странный, — внезапно выдаёт Чанёль посреди разговора, когда они, наевшись до отвала, радостно падают на один и тот же диван. — Почему? — Чонин улыбается, поворачивая голову к другу, лежащему совсем рядом и смотрящему куда-то в потолок. — Ты как будто... старше, — задумчиво поясняет Пак, чуть хмурясь в попытках сформулировать мысль. — Лицо у тебя, как у ровесника, а глаза — как у старика. И порой такие вещи говоришь, что кажется, будто я от тебя на кучу лет отстал. Ким тихо усмехается, не отводя взгляда от чужого лица. Вот и как сказать этому человеку, что он бесконечно прав? — Наверное, это делает меня занудой, — только и произносит он в ответ. — Нет, — Чанёль поворачивает голову, глядя прямо на него, и Чонин готов поклясться, что ни разу за эти месяцы не видел у него таких серьёзных глаз. — Это делает тебя особенным. У Кима отчего-то сердце пропускает удар — и безумно хочется сказать, насколько Пак и сам особенный со своей непозволительно светлой душой. Но вместо этого он позволяет себе небывалую вольность, подаваясь вперёд и целуя чужие губы. Чанёль робко, но искренне отвечает на поцелуй — и трехсотлетний опыт жизни летит ко всем чертям, столкнувшись с банальной юношеской влюблённостью. Но Чонин, чёрт возьми, счастлив.///
С того дня, когда Чанёль окончательно перебрался в его квартиру, прошло около года — и чувство всепоглощающего счастья даже не думало покидать зачерствевшее с веками сердце Чонина. Пак учил Кима смотреть на мир таким же светлым взглядом, а тот в ответ учил знать в этом меру. Беззаботность рыжего причудливо сплелась с чересчур богатым жизненным опытом парня — и это сочетание было, кажется, самым идеальным, что Чонин встречал в своей жизни. Чанёль посвящал ему песни, Чонин же в ответ посвящал рисунки и картины — всё более яркие и искусные, всё более обретающие своё особенное настроение и стиль. Всё было настолько гладко и идеально, что Ким старался просто не задумываться о будущем. Ни о том, как по истечении очередных лет ему придётся забрать новую жизнь — и стать, возможно, радикально другим человеком, которого Чанёль не факт что будет любить так же сильно. Ни о том, что, когда Пак постареет, Чонин останется вечным юнцом. Ни о том, что рано или поздно Чанёля придётся пережить. Поэтому, когда на кухне внезапно появляется куратор, это впервые становится неожиданностью: Чонин совсем потерял счёт времени. — Ты тут что, помирать собрался? — интересуется Чёрт вместо приветствия, а Ким торопливо закрывает дверь на кухню, надеясь, что Пак слишком поглощен занятиями музыкой, чтобы что-то услышать. — А разве пора? — Чонин усаживается напротив гостя и облокачивается о столешницу, внимательно глядя на него. — Автокатастрофа случится через три дня. Без твоего участия, но все же, — терпеливо поясняет куратор. — Около пяти часов вечера девушка должна была умереть, но тебе, как обычно, время до рассвета следующего дня. Не облажайся, во имя всего грешного. Чёрт исчезает, а Ким лишь вздыхает, закрывая глаза и упираясь лбом в собственные ладони. Ему впервые совсем не хочется убивать.///
Три решающих дня проходят для Чонина, как в тумане. Он продолжает нежно улыбаться Чанёлю, смеётся над его шутками и даже что-то рисует — а сердце сжимает ледяным страхом от мысли, что этому всему скоро может прийти конец. Достаточно ли просто убить какого-то художника, чтобы не сильно измениться? Достаточно ли просто убить кого-то, чтобы сохранить своё счастье?.. На третий день Чанёль убегает на занятия рано утром, целуя на прощание заспанного Чонина и исчезая из квартиры до вечера. Ким же из дома выходить не собирается до ночи — и, оставшись в одиночестве, пытается продумать сегодняшнее преступление. Старые знания и навыки, к счастью, понемногу оживают в сознании, и к вечеру Ким уже имеет представление о том, что должен сделать сегодня ночью. И даже отмазку железную придумывает, чтобы Пак ничего не заподозрил. Чанёль возвращается часам к восьми, и Чонин чувствует неладное с порога — когда заглядывает в печальное, непривычно мрачное лицо своего парня. — Чанёлли... что-то случилось? — мягко спрашивает Ким, подходя к юноше, чтобы обнять, но тот резко отстраняется, выставляя руки вперёд — и, кажется, сам пугается этого жеста. Чонин замирает, растерянно глядя на Пака и стараясь убедить себя, что сердцу вовсе незачем рваться на части. Его солнце просто без настроения, верно? Может же и с ним иногда такое быть? — Я... я не знаю, что со мной, Чонин-а... — наконец, сбивчиво шепчет Чанёль, и каждое слово вонзается в сердце Кима раскаленной иглой, — ещё утром всё было хорошо, понимаешь, а сейчас... Молчание затягивается. Чонин ждёт. Ждёт — и даже не осознаёт, что совсем не готов к контрольному выстрелу: — Я больше не люблю тебя, Чонин-а. Ким замирает истуканом там же, где стоял, и совершенно перестаёт воспринимать реальность. Чанёль где-то за его спиной хлопает дверями шкафов, торопливо собирая вещи — и Чонин даже остановить его не может. Да и не смог бы, если попытался, потому что разум пронзает внезапным и слишком жестоким осознанием: Чанёль, сам того не зная, никогда не был с Чонином. Он был с той девушкой, которая умерла от руки Кима совсем малюткой. С той девушкой, которая погибла в автокатастрофе около пяти часов вечера, оставив Чонину время до рассвета. Дверь квартиры закрывается за Паком с глухим стуком — и парень наконец выходит из оцепенения, чувствуя злость ко всему в этом чёртовом мире. И он громит собственную квартиру, бьёт посуду, крушит мебель — и гортанно рычит с отчаянием зверя, понимая, что злость его уже не спасёт. Чонин падает без сил посреди устроенного им хаоса — и смотрит в стену пустым взглядом, пытаясь найти внутри себя хоть какое-то утешение. Хоть какой-то шанс. — Мне ведь просто нужно сменить жизнь, верно? — хрипло шепчет Ким, полубезумно улыбаясь. — Да. Просто сменить. На рассвете от этой дуры ничего не останется — и я буду свободен. Да, да! Чонин вскакивает на ноги и выбегает из дома, успевая схватить только нож и даже куртку не надевая. Людей на улицах практически нет — и Ким забывает все планы, что строил в течение дня, все меры предосторожности. Он просто хватает первого встречного человека — и в исступлении снова и снова пронзает ножом его живот и грудь, словно срывая всю свою ярость на чужом теле. Словно надеясь этой истерикой обрести долгожданную свободу. Жертва падает на землю, истекая кровью — и Ким, внимательно разглядывая мёртвое тело, чувствует, что каплю свободы он всё-таки обрёл. Свободы от того света, что помог ему увидеть Чанёль в этом мире.///
— Почему ты такой лошара, а? — лениво тянет Чёрт, подпирая голову рукой и разглядывая своего подопечного. — У этого мужика болезней больше, чем у тебя грехов. Два месяца жить оставалось. Чонин молчит, слушая куратора краем уха, и внимательно смотрит на светлеющее небо за окном, прислушиваясь к себе. Он чувствует, как из разума напрочь стирается глупое стремление получить профессию учителя, страсть к рисованию и любовь ко сну до обеда. Чувствует, как растворяются в пустоте мелкие интересы, незначительные привязанности и планы на прочтение очередной книги Брэдбери. Стирается всё — но только не Чанёль. — Она ведь умерла. Только что, во мне, умерла, — цедит Чонин сквозь зубы и с досадой смотрит на Чёрта. — Какого хрена я до сих пор его люблю?! — Дорогуша, я прислужник дьявола, а не семейный психолог, — презрительно фыркает куратор и допивает свой кофе, который сам себе и навел несколько минут назад. — Моё дело — напоминать тебе о сроках, чтоб ты не сдох. Так что увидимся через два месяца. Чонин ещё долго стоит на месте и смотрит в одну точку, чувствуя вместо долгожданной свободы сосущую пустоту от осознания того, что единственный, кто сумел зацепить его самого, никогда ему не принадлежал. И в тихой безысходности тоскует о том, что для смерти придётся ждать ещё долго.///
— Чанёль! Можно тебя на минутку? Чонин даже улыбается, впервые за два месяца видя, как Пак шагает к нему навстречу — озадаченный, но, кажется, не расстроенный. — Давно не виделись, Чонин-а, — буднично вещает Чанёль, а Ким сжимает покрепче рукоять спрятанного за спиной ножа. — Что-то случилось? Чонин планировал эту встречу весь последний месяц. С того самого дня, когда понял, что не сможет себе простить, если Чанёль достанется другому или другой. Решение выглядело очевидным до безобразия — выбрать Пака последним, чьи годы он заберёт. Стать его частью настолько же, насколько сам Чанёль стал частью его сердца. Ким делает шаг навстречу, сжимая пальцы на рукояти до боли. Одно движение, один непримечательный жест — и этот человек навсегда останется лишь его человеком. Но Чанёль внезапно улыбается. Тепло, открыто и искренне — абсолютно так же, как в день их встречи в этом самом парке. И пальцы Чонина непроизвольно ослабляют хватку, пока он сам плавится от этой улыбки. — Ничего, — отвечает он юноше как ни в чем не бывало, — просто хотел узнать, как дела. Домой Чонин возвращается поздним вечером — Пак практически заставляет его провести время в компании с ним и его друзьями, и Ким просто не может противиться. Он смеётся со всеми, ест сладкую вату, любуется миром в целом и Чанёлем в частности — и впервые в жизни чувствует, что делает правильный выбор. Весь оставшийся вечер ничем не отличается от прочих — быстрый ужин, тёплый душ да мягкая постель. Чонин привычно сворачивается клубочком под одеялом — и, улыбаясь куда-то в пустоту, закрывает глаза, позволяя себе погрузиться в сон. Через несколько часов рассветный луч коснётся его лица, забирая последний вздох. И впервые за три сотни лет Чонин чувствует себя свободным.