Дом там, где ты

В кантине сумрачно и душно. Белый дымок клубится вокруг гибких тел тви’леккских танцовщиц, извивающихся под странную, гипнотизирующе-медленную и, на взгляд Рэй, излишне тоскливую мелодию, которую наигрывает полупьяный негуманоидный ансамбль. Дыра дырой. Рэй не выбрала бы эту кантину. Темно, грязно, тоскливо. И два входа – с основной улицы и из проулка – а еще балкончик на втором уровне, откуда так легко пальнуть из бластера, оборвав сеанс несвоевременной и неуместной медитации над стаканом местного вонючего пойла. Чем Бен и занимается. Рэй находит его сразу – первым же взглядом выцепляет его чуть ссутуленную спину. В стороне, в углу. Прямо под балкончиком – хоть тут подстраховался, сел не на простреле. Рэй чуть-чуть отпускает – не настолько, чтобы простить, но настолько, чтобы не запустить в широкую спину Бена чем-нибудь не особо тяжелым, но неприятным. Например, тарелкой с той странно извивающейся закуской, которую проносит мимо официантка. И гадать не надо – он выбрал эту кантину именно потому, что ее никогда не выбрала бы она. Сбежал, спрятался – и возомнил, небось, что она до сих пор не поняла, в каких местах его нужно искать. Наивный. Рэй подходит тихо – не специально, просто по привычке. Бен не вздрагивает, когда она касается его плеча. Ждал, значит. Рэй садится рядом, жестом показывая лениво шевельнувшейся в ее сторону официантке, что заказывать не будет. И Бену повторять не надо – стакан пойла так и стоит на липком столе нетронутым. – Знаешь, вообще-то в такие места ходят либо пить, либо искать девушек на одну ночь, – негромко произносит Рэй. – Или не одну – как пойдет. Но для этого надо хотя бы смотреть, как они танцуют. Он не отвечает. Так и смотрит в одну точку, словно липкие узоры на столе складываются во что-то чрезвычайно важное и нужное. Тайный шифр или звездную карту. – Бен! – Рэй кладет руку ему на колено. – Ты все неправильно делаешь. Надо смотреть, понимаешь. А еще, говорят, после третьего стакана дело лучше идет. Сейчас он смотрит. На нее, конечно. Глаза покраснели от дыма, и эта извечная морщинка залегла между бровей. Рэй не надо даже тянуться к нему Силой, чтобы почувствовать, что прошлое вновь запустило в него свои острые когти. Опять. Сколько раз она находила его таким – молчаливым, отгородившимся от мира, от Силы, от нее. Сколько раз вот так же касалась его руки, чуть сжимая, просто чтобы напомнить – он не один. И, ситхи его раздери, никто не давал ему права вот так убегать. Никто не давал ему права решать, когда ей, Рэй, придется проснуться с этой отвратительной пустотой в душе. – Пойдем домой, – ее голос звучит хрипло и устало. Почему-то каждый раз она выгорает раньше, чем дело доходит до крика. – Если, конечно, не хочешь допить или заказать приватный танец вон у той синенькой. Бен качает головой, не двигаясь с места. – Та синенькая… – Тебя ненавидит? – перебивает Рэй. – И что? Это повод нервировать всех своим присутствием? Это повод сидеть в этой дыре – с двумя входами, Бен, с двумя входами – и ждать, пока кто-то решит свершить возмездие? Большая часть галактики сейчас ненавидит джедаев. Это ведь просто – ненавидеть тех, кого не понимаешь. Кто был чем-то большим, чем просто винтиком в большой военной машине, пешкой в чужой войне. Мы всегда будем виноваты, Бен. – У них есть причины. – У всех есть причины. У меня есть причины, – Рэй чувствует, как он напрягается. Как замирает, ожидая удара, и она почти чувствует его боль. Ту самую, раз за разом толкающую его в такие вот дыры, где собираются все галактические отбросы. Боль, которая никогда не утихнет. Боль, которая ей слишком хорошо знакома. – Ты обещал, – горло сжимает так не вовремя подступившей паникой. – Обещал никогда не отгораживаться от меня. Не забывать… Не забывать, что она ненавидит просыпаться одна. Ненавидит ощущать эту отвратительную пустоту, эту невыносимую тишину там, где через их связь она должна слышать биение его сердца. Должна чувствовать биение его сердца, должна понимать, что он жив. И никогда, никогда не возвращаться туда, в то страшное мгновение, когда она очнулась на сырой, мокрой, раскисшей земле. Окровавленная, полумертвая и по-настоящему одинокая. Потому что тогда, именно тогда, его сердце не билось. Тогда, именно тогда, он лежал неестественно-неподвижно. Слишком далеко, чтобы она могла доползти. Слишком далеко, чтобы она могла докричаться. Хотя она и кричать тогда не могла. Рэй помнит слишком четко, как потянулась к нему Силой, выжимая последние капли всего того, что оставалось еще тогда в ней. Как ощутила его сердце – действительно остановившееся, замершее – и толкнула изо всех сил. Не смей! Не смей умирать, Бен! Она отдала ему все в то мгновение, не зная еще, что когда она вновь очнется в медотсеке, вся опутанная проводами и трубками, их связь станет неразрывной. Сила, все сущее и – всегда – Бен. Пока он жив. Пока она жива. – Ты спала, – тихо, слишком тихо говорит Бен. – Я не хотел… Чтобы прошлое, всколыхнувшееся в нем, будило ее. Врывалось в сон очередным кошмаром, где распадаются планеты и умирают люди. Где приходится терять, терять и еще раз терять – врагов и союзников, противников и сторонников. Где кровь липкая на руках как это пролитое пойло на столе, где крики звучат оглушительно громко, и где все еще живы те, у кого теперь никогда не удастся попросить прощения. Те, кого забрала ситхова война. Разделенные кошмары – одна из худших вещей, преследующих их обоих. – Я проснулась. Тебя не было, – Рэй смахивает слезы со щек, отворачиваясь. Ей хочется злиться, но сейчас это слишком сложно. Сейчас Бен смотрит на нее, возвращается к ней, и она может приложить руку к его груди, чтобы услышать ровное биение сердца. Чтобы вспомнить, что он жив, что он здесь, что он ее. – Пойдем домой, – повторяет она. … Улицы пустые и тихие. Спокойные, хотя спокойствию Рэй теперь не доверяет. Вдруг это лишь затишье, лишь то напряженно-страшное мгновение перед бурей? У них, серых джедаев, всегда на спине мишень. – И где сегодня дом? – Бен притягивает ее к себе, к теплому боку. Прошлое понемногу отпускает его, и Рэй не сопротивляется. Наоборот, ей хочется быть как можно ближе, чувствовать его как можно острее. – Где хочешь. Можем так и оставить корабль в ангаре, – она чуть запрокидывает голову, чтобы хитро взглянуть на него снизу вверх. – Ты в кресле пилота, я сверху… Она ловит тень улыбки на его губах. – Лучше мы в кают-компании, и сверху я. – Бен Соло, – притворно возмущается Рэй, – кто сказал, что ты сегодня достаточно Кайло Рен, чтобы быть сверху? – Проверим? Надо только определиться, где же у нас сегодня дом. Он смеется, и она подхватывает его смех, отчаянно стараясь не замечать ноток горечи. Сейчас едва уловимых, полустертых, но никогда не уходящих полностью. Они – он и она, Бен и Рэй – это единственное хорошее, что принесла им война. Иногда, когда чувство вины наваливается на плечи Рэй со всей своей невыносимой тяжестью, она ненавидит себя за это тихое счастье. За неправильные, ненормальные мысли, что она должна быть благодарна судьбе – и Силе – что у нее есть Бен. А все остальное – жертвы, кошмары, шрамы на теле и жизнь в бегах, всегда беспокойная, всегда на грани – это мелочи. Ерунда. Главное, что сердце Бена бьется, и она всегда его чувствует. – Дом там, где ты, – шепчет она, поддаваясь чувствам, позволяя притянуть себя еще ближе, хотя, казалось бы, куда уж. Они и так ближе некуда. …