Кто-то вместо меня

«Опыт последнего месяца войны показал, что германская армия плохо приспособлена к войне в зимних условиях, не имеет теплого одеяния и, испытывая огромные трудности от наступивших морозов, ютится в прифронтовой полосе в населенных пунктах. Самонадеянный до наглости противник собирался зимовать в теплых домах Москвы и Ленинграда, но этому воспрепятствовали действия наших войск. На обширных участках фронта немецкие войска, встретив упорное сопротивление наших частей, вынужденно перешли к обороне и расположились в населенных пунктах вдоль дорог на 20-30 км по обе их стороны. Немецкие солдаты живут, как правило, в городах, в местечках, в деревнях, в крестьянских избах, сараях, ригах, банях близ фронта, а штабы германских частей размещаются в более крупных населенных пунктах и городах, прячутся в подвальных помещениях, используя их в качестве укрытия от нашей авиации и артиллерии. Советское население этих пунктов обычно выселяют и выбрасывают вон немецкие захватчики. Лишить германскую армию возможности располагаться в селах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населенных пунктов на холод в поле, выкурить их из всех помещений и теплых убежищ и заставить мерзнуть под открытым небом – такова неотложная задача, от решения которой во многом зависит ускорение разгрома врага и разложение его армии. Ставка Верховного Главнокомандования ПРИКАЗЫВАЕТ: 1. Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 км в глубину от переднего края и на 20-30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе действия бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и партизанские диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами. 2. В каждом полку создать команды охотников по 20-30 человек каждая для взрыва и сжигания населенных пунктов, в которых располагаются войска противника. В команды охотников подбирать наиболее отважных и крепких в политико-моральном отношении бойцов, командиров и политработников, тщательно разъясняя им задачи и значение этого мероприятия для разгрома германской армии. Выдающихся смельчаков за отважные действия по уничтожению населенных пунктов, в которых расположены немецкие войска, представлять к правительственной награде. 3. При вынужденном отходе наших частей на том или другом участке уводить с собой советское население и обязательно уничтожать все без исключения населенные пункты, чтобы противник не мог их использовать. В первую очередь для этой цели использовать выделенные в полках команды охотников. 4. Военным Советам фронтов и отдельных армий систематически проверять, как выполняются задания по уничтожению населенных пунктов в указанном выше радиусе от линии фронта. Ставке через каждые 3 дня отдельной сводкой доносить, сколько и какие населенные пункты уничтожены за прошедшие дни и какими средствами достигнуты эти результаты. Приказ Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября 1941 г». * * * «Во исполнение приказа Ставки № 0428 от 17 ноября о поджогах населенных пунктов Военным советом фронта немедленно были приняты следующие меры: 1. В дивизиях и полках приступили к формированию команд охотников, которые в большинстве уже ведут активную работу. 2. На территорию, занятую противником, разведорганами особого отдела направлены диверсионные группы, общим числом до 500 человек. 3. Армиям выделено по эскадрилье самолетов Р-5 и У-2, всего 45 самолетов. 4. Изготовлено и выделено частям индивидуальных зажигательных средств – термитные запалы, шары, цилиндры, шашки – общим числом 4 300 единиц. 5. Выдано свыше 100 000 бутылок с зажигательными смесями и приспособления для их использования. 6. Для помощи в создании команд охотников в дивизии направлены из резерва фронта 38 командиров. 7. Утверждены по каждой армии пункты, подлежащие сожжению и разрушению, и установлены задания, в связи с этим, родам войск (авиация, артиллерия, команды охотников, диверсионные и партизанские отряды). За истекшее время сожжено и разрушено 398 населенных пунктов, из них: в 30-й армии – 105, 16-й – 113, 5-й – 55, 33-й – 17, 43-й – 24, 29-й – 52, 50-й – 32 пункта. Большинство пунктов сожжено и разрушено командами охотников и диверсионными группами, артиллерия из-за отсутствия зажигательных снарядов, а авиация из-за плохой погоды активной работы по выполнению задания не вели. Активная работа частей фронта по поджогу населенных пунктов нанесла серьезный ущерб немцам, о чем говорит следующий перехваченный нами приказ немецкого командования: "Согласно сообщениям штаба 57 армейского корпуса установлено, что за последнее время во многих местах отдельными лицами и группами, проникающими через линию фронта, производятся систематические поджоги населенных пунктов. Необходимо повысить контроль передвижения гражданского населения и усиливать охрану на местах расквартирования". Работа по выполнению приказа Ставки № 0428 продолжается во всех частях фронта. Доклад Военного совета Западного фронта в Ставку ВГК от 29 ноября 1941 г». * * * До конца занятия оставалось больше семи минут, а программа семинара была уже изложена полностью, и ни единого вопроса не осталось без ответа. Немолодой гвардии подполковник улыбнулся в плотно занятые проседью усы, после чего подкинул курсантам пищу для размышления – стоило ли заменять при модернизации Т-54 два курсовых пулемета СГ-43, размещенных в бронированных коробах на надгусеничных полках, на один СГМТ в отделении управления, нарушая целостность лобового бронелиста, или все-таки следовало оставить столь необычное техническое решение? Будущие танкисты зашумели, кому-то казалось, что раз поступили именно так, значит, был в этом свой резон, а кто-то тут же бросился горячо отстаивать противоположную точку зрения. Преподаватель наблюдал за ними не без интереса. Послевоенные поколения вообще нравились ему своей веселостью и какой-то ненапуганностью. Но этот курс буквально хватал всё на лету. Если так пойдет и дальше, то по итогам учебного года, пожалуй, придется пересматривать образовательную программу. Видимо, дети, выросшие на полуголодном пайке, в эвакуации или среди бомбежек и артобстрелов, без отцов, а зачастую и без матерей, недополучили чего-то очень важного, что считалось само собой разумеющимся в обыденной мирной жизни. Поневоле он задумался о своей судьбе. Безусловно, они сейчас завидовали ему лютой завистью – боевой офицер, прошедший с 1943 до 1945 года от Орши до Земландского полуострова. Выросший от командира знаменитого тяжелого танка КВ до комбата батареи «Зверобоев» ИСУ-152. Участник освобождения Белоруссии и Прибалтики, прорыва немецкой обороны в Восточной Пруссии и штурма Кёнигсберга, кавалер ордена Ленина, орденов Отечественной войны обеих степеней, и даже мечты всех мальчишек СССР – высокого звания Героя Советского Союза. Но чего это ему стоило? * * * Младший сын, он был при этом старшим мужчиной в семье. Деда, Петра Ивановича, он не застал. Сельский батюшка из рода потомственных священнослужителей, испокон веку носивших фамилию в честь святых братьев лекарей-бессребреников Косьмы и Дамиана, погиб задолго до его рождения. И уже взрослым человеком он узнал, что тот не просто так утонул в Сосулинских прудах, а был убит проводившими в Осиновом Гае изъятие излишков зерна комбедовцами за вброшенную в приход фразу: «Беднота – не голытьба, а голытьба – не добродетель». Село насчитывало почти тысячу дворов, и отец Петр трудился, не покладая рук. Кроме положенной по сану пастырской деятельности он и учил и лечил бесплатно, к тому же, будучи женат и имея четырех сыновей, не сторонился и простой деревенской работы – сеял хлеб, выращивал овощи, содержал скотину. Так продолжалось до наступления Гражданской войны на Тамбовщине. Осуждая насильственный сбор зерна и репрессии против его укрывавших, батюшка недвусмысленно заявил, что так называемые «комитеты бедноты» не бедных и сирых представляют, а голытьбу, не желающую работать и под видом «борьбы с эксплуататорами» занимающуюся обыкновенными грабежами. Ночью комбедовцы выволокли священника из дома, на глазах жены и трех младших детей избили до полусмерти, после чего, привязав за руки к седлу, проволокли по селу и сбросили в пруд. Тело обнаружили лишь весной и похоронили на кладбище вблизи церкви Знамения, в которой Петр Иванович служил последние годы. Как коммунист, подполковник ни в каких богов не верил, но подобные «перегибы на местах» мог объяснить только как результат взаимного озверения между «красными» и «белыми». Отец, Анатолий Петрович, срочно прервал учебу в Духовной семинарии и вернулся в деревню. Женился на местной учительнице, родилась дочка, через два года сын. А потом грянула коллективизация, и семья от греха подальше решает перебраться в Сибирь, на Енисей, затем, сменив еще несколько мест, попадает в Москву, где мама учительствует, а отец устраивается на работу в Тимирязевскую академию. Казалось бы, жить тут да радоваться, но беда ударила по ним снова – отец неожиданно умирает от какой-то непонятной инфекции. Зойке идет десятый год, ему восьмой. Но он – мужчина. Поддерживать приходится и мать и сестру. Рано научившаяся читать «книжная девочка» остро переживает неидеальность мира, его несоответствие высоким стандартам печатного слова. Она часто сидит одна, у нее нет подруг, поскольку она больше доверяет своему старому дневнику, чем разносящим чужие тайны «по секрету всему свету» сплетницам. Ему и самому хватает проблем из-за взрывного характера – то и дело влипает в неприятные истории, не проходит и дня, чтобы он с кем-нибудь не подрался. Правда, лезть в драку приходится, как правило, заступаясь за более слабых или за сестру, которая сама не способна за себя постоять. В пятнадцать лет она становится комсомольским групоргом, чем очень гордится. В качестве группового организатора она предлагает комсомольцам заняться обучением малограмотных домохозяек. Охотно принявшись за дело, многие быстро остывают. Зоя всеми силами пытается добиться, чтобы ее почин довели до конца, потом болезненно переживает неудачу, не понимая, как можно отступить перед препятствием, изменить своему слову, долгу... Ее принципиальность и требовательность даже в мелочах, взаимное непонимание со сверстниками приводят к тому, что при переходе в следующий класс ее не переизбирают на эту должность. Как результат – нервный срыв. За ним – острый менингит и реабилитационный курс в подмосковном санатории по нервным болезням. Вроде бы жизнь опять налаживается. Там же, в Сокольниках, лечился в то время известный писатель Аркадий Гайдар. Он подружился с сестренкой и на прощание подписал ей свою новую книгу «Чук и Гек», сказав маме при выписке: «Она у вас замечательно читает Гёте». Ну да, это же ее любимое стихотворение, она даже переписала себе в тетрадочку строки из «Песенки Клерхен»: «Ах, если бы латы и шлем мне достать, я стала б Отчизну свою защищать!». Там же у нее собраны Маяковский («Быть коммунистом – значит дерзать, думать, хотеть, сметь»), Чехов («В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли»), Чернышевский («Умри, но не давай поцелуя без любви»), Кутузов («За десять французов я ни одного русского не дам») и другие. Зойка находит в себе силы преодолеть разрыв между мечтой и действительностью и начинает догонять в учебе своих одноклассников. История России, литература и родная речь, благодаря огромному количеству прочитанных книг, даются ей легко. Хуже с точными науками. Приходится подолгу сидеть над учебником алгебры или геометрии, разбирая каждую формулу до тех пор, пока не усвоит окончательно. В итоге она все-таки успешно заканчивает 9-й класс, несмотря на большое количество пропущенных по болезни занятий. А в следующем году началась война. «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов» так мы пели тогда. А к тому, что война не завтра, а сейчас, оказались не готовы… Фашистские сапоги безжалостно топчут нашу землю, неумолимо приближаясь к Москве. Сестра с мамой шьют мешки для фронта, рукавицы, шлемы, но этого мало. Слишком мало. Москвичи копают траншеи. Даже дети таскают мешочки с песком и укладывают их как кирпичи, сооружая укрепления. В конце октября Зоя, ученица десятого класса, в числе трех тысяч комсомольцев-добровольцев откликается на призыв ЦК ВЛКСМ и попадает в разведывательно-диверсионную школу. 17 ноября от нее приходит последнее письмо: «Дорогая мама! Как ты сейчас живешь, как себя чувствуешь, не больна ли? Мама, если есть возможность, напиши хоть несколько строчек. Вернусь с задания, так приеду погостить домой. Твоя Зоя». А в декабре, как приговор, приходит бумажка «ваша дочь не вернулась с боевого задания». «Без вести пропавший» это не «безвестно павший», но очень похоже, хоть и дарит призрак надежды. Зачастую напрасной. Мать ждет ее возвращения как чуда и не хочет верить в худшее. Он сопровождает ее на опознание замученных карателями партизанок, но мама твердит раз за разом: «Нет, это не Зоя!», пытаясь хоть так отвести от нее неминучую гибель. Затем и он покидает родной дом, в апреле 42-го военком уступает его настойчивым просьбам и отправляет шестнадцатилетнего хлопца в Ульяновское танковое училище. Получив на погоны две звездочки, он пишет на башне танка «За Зою» и начинает безжалостно мстить проклятым оккупантам, пока под Фирбрудеркругом не пробивает броню его самоходной гаубицы немецкая «термитка». Так самоходчики и танкисты называли кумулятивные боеприпасы. И пели протяжно на мотив старой шахтерской песни: «А я болванки не боюся, и мина тоже не страшна, меня термитка поцелует и спать уложит навсегда», почитая ее огненный поток за самую страшную смерть. Что и откуда прилетело, снаряд, фаустпатрон, панцершрек – кто теперь скажет? Он даже не помнит, кто и как его вытащил из охваченного пламенем боевого отделения… * * * Радостная трель звонка прервала тягостные воспоминания. Занятия на сегодня окончены. У курсантов обед и самоподготовка, а у него – свободное время до завтрашнего дня. Подполковник внимательно проследил, как его подопечные сдают «секретные тетрадки», поскольку даже самый маленький клочок бумаги, вырванный из такой тетради для личных нужд, может принести большие неприятности в лице бдительных особистов. Затем он отпустил продолжающих увлеченно спорить ребят. Ни одна из сторон не желала сдаваться, придумывая различные ситуации той или иной степени фантастичности, в которых именно их точка зрения обладала бы неким преимуществом. «Вот смеху-то будет, когда завтра я им скажу, что при переходе на выпуск Т-55 демонтировали зенитный пулемет, а с Т-55А убрали и курсовой» – подумал он, выходя из аудитории. * * * На резной скамейке в залитом солнцем летнем парке сидела пожилая женщина в теплом осеннем пальто и шерстяных перчатках. Сидела одна – почему-то никто из мимо прогуливающихся не подсаживался к ней. И непонятно, что было тому виной – то ли ее странный наряд, то ли какой-то отсутствующий взгляд, блуждающий где-то в нездешних краях. Но вот рядом с ней сел подполковник в образцово отутюженной повседневной форме. С левой стороны кителя над орденскими планками у него висела Золотая Звезда, вызывающая уважительные взгляды прохожих. Вероятно, поэтому они и не замечали, что был он тоже в перчатках. Только кожаных. И носил он их зимой и летом. - Шурка, ты пришел. Ты каждый день приходишь. А у тебя семья, дети. Не надоест тебе со мной возиться? - До сих пор не надоело. Тебе же тоже не надоедает сюда ходить. Женщина обняла себя руками за плечи и неожиданно зябко вздрогнула. - Ты знаешь, я, наверное, никогда не согреюсь… Больше всего на свете Александр Коcмодемьянский хотел бы сейчас обнять сестру, прижав ее как можно крепче к сердцу, и делиться своим теплом, пока не отогреет. Но при всем желании не смог бы – обе руки у него сгорели выше локтей. И этот огненный ад являлся к нему во сне каждую ночь – раз за разом он горел в самоходке, безуспешно пытаясь вскрыть защелку командирского люка обожженными пальцами. А сестра его Зоя жила в другом аду – ледяном. * * * Подмосковный поселок Кунцево, перед ней за большим столом сидит командир партизанской части 9903 штаба Западного фронта легендарный разведчик Артур Карлович Спрогис, герой войны в Испании. Тот самый «команданте Артуро», который чуть ли не в одиночку уничтожил пороховой завод франкистов. У него сейчас весьма неприятная работа – надо отказывать каждому третьему. Был объявлен набор двух тысяч добровольцев, а на площадь перед кинотеатром «Колизей» пришло больше трех тысяч. Комиссия сначала отвергает кандидатуру Зои. Ее бракуют, посчитав слишком юной, хрупкой и красивой. Появится такая в населенном пункте, занятом врагами, естественно, у немцев сразу проснется интерес. Для диверсанта это не походит. Но Зоя обнаруживает больше настойчивости, чем кажется на первый взгляд, она остается на ночь возле кабинета начальника разведшколы и твердо заявляет ему с порога: «Хочу воевать за Родину». Командир долго и испытующе вглядывается в ее лицо. - Не боитесь? - Нет, не боюсь. - В лесу ночью одной ведь страшно? - Нет, ничего. - А если к немцам попадетесь, если пытать будут? - Выдержу... И он верит ей. Красноармейца Космодемьянскую З.А. заносят в списки части. * * * Начинается короткое обучение азам партизанской войны и диверсионной работы. Форсированными темпами ребят учат стрельбе, хождению по азимуту, с картой, без карты, минно-взрывному делу, «снятию» часовых, владению холодным оружием… В одной из комнат продолжает учебный курс группа юношей, недавно вернувшаяся с очередного задания. О них здесь говорят с определенным пиететом, так как эта группа уже несколько раз побывала за линией фронта и считается «старожилами» партизанской части. Парни встречают девушек дружелюбными шутками и веселыми подначками, как «новеньких», только один белокурый юноша лишь бросает беглый взгляд из-за книги и вновь погружается в чтение. Книжный червь, родная душа, думает Зоя. Подойдя чуть поближе, она с интересом рассматривает книгу – оказывается, та на немецком языке. - Вы так хорошо читаете по-немецки? - Это мой родной язык, потому что я – немец. Меня зовут Курт. И со мной можно на ты. - Меня Зоя. А ты, правда, настоящий немец? - Правда. - А как же ты воюешь против немцев? - Я не против немцев воюю. Наоборот, я продолжаю дело моего отца, а отец погиб за немецкий трудовой народ. Поняла? - Да, спасибо, теперь я всё поняла. Если можно, я бы хотела, чтобы ты помог мне учить немецкий, а я могу тебя научить правильному русскому произношению. - Хорошо. Я согласен. Но их дружба продлится недолго. Курт Рёмлинг, сын немецкого антифашиста, навсегда останется в заснеженных лесах Подмосковья. И каждый раз у нее станет перехватывать горло от слов популярной и в послевоенные годы песни «Землянка»: «Про тебя мне шептали кусты в белоснежных полях под Москвой, я хочу, чтобы слышала ты, как тоскует мой голос живой». * * * Позади боевое крещение. Первый выход за линию фронта прошел успешно – Зоя в составе группы минирует дорогу в районе Волоколамска. Теперь она тоже в числе «стариков». Есть чем гордиться, есть о ком печалиться… Группа из 12 человек – 8 мальчишек и 4 девчонки – переходит линию фронта между станцией Дубосеково и деревней Горюны. Довез их туда сопровождающий офицер из штаба – капитан Федя Батурин. На три дня раньше в том же направлении ушла группа Кости Пахомова, 8 человек. По возможности с ними нужно будет соединиться. В ожидании темноты ребята коротают время, общаясь с красноармейцами из 316-й стрелковой дивизии, которые жгут костер неподалеку от разъезда Дубосеково. Бойцов немного – меньше трех десятков. Командует ими статный красавец с тремя кубарями в петлицах и красной звездой политрука на рукаве шинели. Он угощает комсомольцев печеной картошкой, заводит разговор с Зоей, рассказывает о своей жене и дочке, оставшихся в Алма-Ате, где он до войны работал заместителем управляющего трестом столовых и ресторанов города. Политрук уточняет номер части – оказывается, они представляют здесь один из противотанковых заслонов 1075-го стрелкового полка, обещает выделить бойцов, чтобы немного проводить диверсантов, затем начинает расспрашивать о ней самой. - Ты кто будешь? Медсестра? - Партизаны мы. - А до войны кем была? - В десятый класс перешла... - Ребята! Слышите! Школьницы на смерть идут... – ошарашено обращается он к солдатам. Диверсионная группа двое суток пробирается по лесам в обычной гражданской одежде. Обыкновенные городские пальто давно промокли и обледенели, но это никого не смущает – все рвутся в первый бой, как на праздник. На четвертые сутки, в ночь с 6 на 7 ноября, начинается подрывная работа. На дорогу Шаховская - Княжьи Горы поставлены новые натяжные мины конструкции Ильи Старинова. Перетянутым через дорогу проводом удается сбить фашистского мотоциклиста, забрав для дальнейшего изучения его полевую сумку. Взорвано несколько мостов. Зоя, наступив на гнилую балку при подрыве моста, проваливается в студеную ноябрьскую воду. На седьмые сутки, как и было условлено, группа возвращается на базу, оставив все запасы тола и неизрасходованные мины встреченной в лесу неустановленной советской танковой части. У Зои высокая температура, сильно болит ухо, но она просит лишь об одном: «Не отправляйте меня в госпиталь!». Врач в части быстро ставит ее на ноги. Тяжким грузом ложатся на сердце первые потери. Группа Пахомова, с которой они хотели соединиться, приняла неравный бой на Волоколамском кладбище. Женя Полтавская и Шура Грибкова, студентки Художественного училища им. Калинина, тяжело раненные, были схвачены фашистами, выдержали неимоверные пытки. Все восемь партизан были повешены в Волоколамске. * * * Наконец-то у нее появляется подруга. Внимание всего личного состава привлекает вернувшаяся с первого задания – двухнедельного рейда по немецким тылам – комсомолка Анна Юдина. Она выходит на базу в костюме русской крестьянки и в нем же оказывается на построении, застыв по стойке «смирно» с винтовкой через плечо. Даже у самых серьезных она вызывает смех. Но не у Зои. - А вот без вас к нам прибыл новый товарищ. Познакомьтесь, Зоя Космодемьянская, – представляет ее вернувшимся партизанам Наташа Кузнецова. Зоя тоже одета еще «по гражданке». Простое маркизетовое платье, перекрашенное в черный цвет. Поверх платья - пушистый светло-песочного цвета свитер домашней вязки. На ногах аккуратные сапоги. Пышные темные волосы высоко подстрижены «под мальчишку». На смугловатом лице особенно выделяются красивые серые глаза в темных ресницах. Эти длинные, пушистые ресницы делают просто привлекательную девушку даже красавицей, которой невольно любуются отвыкшие от картин мирной жизни девчата. Но первое впечатление обманчиво. Отдыхая после задания, Аня просыпается довольно поздно. И к своему немалому удивлению замечает, что комната пуста. В ней лишь она и Зоя. - Где остальные? – Потягивается Анна. - Аня, вы немного отстали от жизни. Пока вы отсутствовали, в Красном уголке открыли зал для танцев... – не без иронии сообщает Зоя. - Тогда скажи, пожалуйста, отчего же ты не на танцах? - Это сейчас не гармонирует с обстановкой. – И после небольшой паузы, словно взятой для наилучшего обдумывания ответа: – Сюда попали и случайные люди... - Это почему же? – удивляется Юдина, даже немного обидевшись за подруг. - А потому, что некоторые наши девушки занимаются косметикой, и это тоже сейчас не гармонирует с обстановкой. Сама Зоя всегда спокойна и уравновешена. В беседах – скромная и сдержанная. Никакого кокетства и девичьих восторгов. Именно так, по ее мнению, сейчас и надо себя блюсти. Еще недавно, до войны, она умела веселиться, любила танцы и красивую одежду... Теперь же Зоя всецело устремлена на борьбу с врагом, а всё другое считает отвлечением от дела, от битвы за Родину. Сейчас она безжалостна к своим юным подругам. Ее замечания тем, кто «не гармонирует», полны исключительной строгости к себе и окружающим. Зоя сама себя содержит в определенном аскетизме, необходимом в дни испытаний, как ей кажется. Поэтому Зоя и Аня по вечерам остаются вдвоем. Зоя демонстрирует личным примером, что нельзя изменять убеждениям, даже если они кому-то кажутся неуместными и ненужными. Аня просто чуть постарше и ей тоже сложно найти общий язык с девчатами. Однажды Зоя, проводя свободное время в уединении за чтением, засыпает с книжкой в руках. Аня, как старшая по комнате, подходит разбудить ее на ужин и, тихонько трогая за плечо, шутливо обращается к ней по-пушкински: - Татьяна, милая Татьяна... – И, заметив удивленный взгляд подруги, объясняет, почему так назвала. – Уж больно ты, девонька, похожа на Татьяну Ларину. Вечно с книгой и такая же смуглянка. Жаль только, косы у тебя нет, а так бы в точности была пушкинская Таня. Зоя лишь молча улыбается в ответ. И настолько хорошая, кроткая у нее получается эта улыбка, что у бойца Юдиной на миг щемит сердце – ведь такая она, по сути, нежная, добрая девочка, красноармеец Космодемьянская, так приятно смотреть на нее, а вот получилось у нее и латы и шлем себе достать, и спрятать под них всё, что мешает на войне. И мгновенно прилипшее к ней прозвище «Таня» она так же надевает сверху на свое настоящее имя, как броню. Теперь оно становится ее партизанским псевдонимом. Свои и так все в курсе, кто на самом деле Таня, а врагам о том знать не положено. * * * Майор Спрогис рано утром натыкается на Зою в коридоре. Она выглядит явно потерянной. Внимательный к личному составу командир сразу это замечает. - Космодемьянская, что это вы голову повесили? Зайдите ко мне в кабинет. Зоя входит, аккуратно прикрыв дверь. - Не надумали ли вернуться домой? - Ни в коем случае. - Тогда почему плохое настроение? - Соскучилась по маме. Спрогис тяжко вздыхает. Бойцы, которых ему предстоит отправлять во вражеский тыл, все еще остаются в душе детьми, оторванными от школьной парты. Вот и гордая Татьяна при всей своей терпимости к труднейшим условиям, при всей своей сдержанности, совсем еще девочка, которая может так грустить по дому, мечтать о встрече с мамой, быть может, даже всплакнуть... - Хорошо, товарищ Космодемьянская, – отвечает Артур Карлович, – если завтра не будет указания отправлять разведчиков на задание, я разрешу вам съездить домой на машине, которая должна пойти в Москву за продуктами. * * * Но в Москву Зоя так и не поедет. В связи с подготовкой крупномасштабного контрнаступления руководство Западного фронта категорически настаивает на том, чтобы хоть на какое-то время вывести из строя немецкую часть армейской радиоразведки, затерянную среди глухих подмосковных лесов. Она перехватывает наши радиопереговоры, постоянно устраивает помехи в эфире, чем ставит под угрозу успех предстоящей операции. На подступах к деревеньке Петрищево, неожиданно ставшей объектом повышенного стратегического внимания, несут обидные потери уже несколько отправленных туда разведгрупп. Подходы к Петрищеву перекрывают не только сугробы по пояс, но и гестаповские патрули. Очень похоже, что искомая станция именно там. 20 ноября диверсионным группам Крайнова и Проворова, по десять человек в каждой, поручается прочесать Рузский район. Они должны в течение недели сжечь несколько населенных пунктов, в том числе пресловутое Петрищево. Зоя входит в группу Проворова. Ей выдают три бутылки с зажигательной смесью, наган, сухой паек на пять дней и литр водки. Пора идти. В пустой отрядной комнате Аня сидит на кровати с ворохом выбранной после долгого копания на складе одежды и подгоняет ватник под свой невеликий рост. Ей уже завтра идти в нем в новый поиск. Услышав шаги за спиной, оборачивается. Это Зоя. На ней теплый подшлемник вместо шапки, меховая куртка, стеганые ватные штаны, валенки, за спиной рюкзак. Она готова к боевому походу. Осталось только попрощаться. Зоя подходит к Ане, целует в лоб и быстро выбегает из комнаты. За окном заводятся моторы грузовых машин. Партизаны отправляются на задание. Подруги больше не увидятся, но сейчас об этом никто не знает. * * * Борис Крайнов выглядит слишком молодым для командира самостоятельного отряда. Очень скромный, с голубыми глазами и светлыми волосами. Только военная шинель придает ему некоторую солидность. Но что-то в нем заставляет Зою присмотреться повнимательней. И видит она то же самое, что окружающие находят в ней самой, – большую душевную красоту, самоотверженность, преданность общему делу. Ему еще не исполнилось девятнадцати лет. Но Ярославский обком комсомола осенью 1941 года направляет его на подрывную работу в тылу врага. В первом же рейде Борис ведет группу в двадцать человек. Они партизанят три недели, у них кончаются боеприпасы и продукты, половина бойцов уже ранена, но командир проявляет исключительную выдержку – помогает неопытным ребятам вести разведку и диверсионную деятельность, заботится о раненых. Кажется, что он совсем не ест и не спит, но при этом никогда не устает и не унывает. На обратном пути дорогу домой преграждает река Нара. Тонкий ноябрьский лед покрыт сверху слоем студеной воды. Бойцы ломают лед, чтобы можно было пуститься вплавь. С нашего берега группу обстреливает пулемет. Начинают стрелять и фашисты. Наташа Самойлович, приземистая курносая девушка, увлекает за собой отряд: «Поплывем!». Раздевшись на снегу и завязав белье в плащ-палатку, ребята бросаются в обжигающе холодную воду. Наташа ранена в руку, поэтому Лида Булгина поддерживает ее на плаву и толкает перед собой плащ-палатку. Первые переправившиеся подают шесты остальным. На берегу остаются не умеющая плавать Аня Воронина и командир отряда. Под перекрестным огнем Борис проходит вдоль берега к деревне, занятой противником. Под носом у вражеских солдат он достает полузатонувшую лодку и, вылив из нее воду, переправляет своего последнего бойца, отталкиваясь шестом. Недалеко от берега лодка идет ко дну, и Борису приходится вытаскивать Аню из ледяной купели. Отряд возвращается без потерь. В штабе им предлагают сменить род деятельности, но все дружно просят оставить их в партизанах. И вот такой человек идет сейчас впереди колонны. Обе группы шагают одной цепочкой – след в след, затылок в затылок. Замыкает шествие командир второго отряда – ярославец Павел Проворов. Когда Булгина замечает, что в их отряде подобрались парни из Ярославля, а девчата из Москвы, Паша, черноволосый красавец с карими глазами, смеясь, говорит девушкам: «Держитесь за нас. Мы, ярославцы – народ крепкий! Всё выдержим!». Через линию фронта группу переводят два проводника. Связь с ними обеспечивает сибирячка из Кемерова Вера Волошина. По сигналу Веры Борис останавливает группу и командует: «Ложись!». Сам он уходит вперед. Через несколько минут над головами партизан начинают свистеть пули. Затем мимо них протаскивают раненого проводника. Когда стрельба затихает, Крайнов возвращается и поднимает группу. Снова идут гуськом, прислушиваясь к каждому шороху. Впереди, головным дозором, отправляются Волошина и Самойлович. К рассвету фронт уже остается далеко за спиной. Наутро Борис прячет группу в густые заросли молодого ельника, расставляет часовых, отправляет четырех девушек в разведку, остальным дает команду поесть сухие пайки и лечь спать. Зоя Космодемьянская идет на разведку в паре с Клавой Милорадовой. Неразговорчивая и упрямая Зоя привлекает Клаву своей сосредоточенностью, стремлением тщательно выполнить любое задание. Их роднит и первый рейд под Волоколамском, еще с тех пор Клава уверилась: Зоя не подведет. Девушки обходят выделенный им участок леса – повсюду тишина и безлюдье. Вернувшись, докладывают командиру обстановку. Он коротко благодарит девчат: «Спасибо, перекусите – и спать!». * * * Трое суток отряд идет по лесу. И ничего еще не сделано для разгрома врага. По пути диверсанты разбрасывают колючки и минируют проселочные дороги, где днем замечают оживленное движение вражеской техники. Но результат-то им не виден! И это обидно... Ни страшные морозы, ни бессонные ночи не могут сломить волю комсомольцев. Самая строгая дисциплина – та, которая идет изнутри, от понимания важности и нужности того, чего от тебя требует остановка и чего от себя требуешь ты сам. Сухари в мешке, перемешавшись с толом, становятся горькими. Греясь у костров, многие с непривычки прожигают шинели. «Водонепроницаемые» зеленые валенки разваливаются на ходу. Но молодежь безропотно сносит все трудности партизанской жизни. И объединяет их теперь один командир – Борис Крайнов. Восемнадцатилетний детдомовец Павел Проворов серьезно простужен – опухает горло, поднимается температура, ему тяжело говорить. Зоя как умеет поддерживает дух бойцов: читает стихи, поет революционные песни из найденного в кунцевской библиотеке сборника, на один мотив – зато от чистого сердца. Но и у нее самой проблемы – мерзнут ноги, и Боря учит ее обращаться с портянками. Бориса же никто из бойцов не видит спящим – когда они ложатся, он сидит над компасом и картой, когда они просыпаются, он уже стоит в полной готовности и нарезает ближайшие задачи. * * * Партизанское счастье переменчиво – сегодня ты пугаешь врага до икоты и нервного тика, не даешь ему ни минуты покоя, чтобы оккупированная им земля буквально горела у него под ногами, а завтра уже ты сам мечешься, словно загнанный зверь, пытаясь убежать от окружающих тебя со всех сторон охотников. До цели остается пройти немногим более десяти километров, однако у деревни Головково группа попадает в засаду. Еще при переходе через линию фронта разведчики из 32-й Восточной дивизии предупредили: «Головково обходите! Опасно!» Но если обходить – потеряем больше суток. Короткое совещание, горячие сердца молодых комсомольцев не ведают страха перед врагом. Идем напрямую – единогласно! Выйдя из леса, партизаны по одному пересекают поляну. Но противник оказывается хитрее – пропускает выброшенную Крайновым вперед разведку. И как только бойцы взбираются на бугор, со всех сторон начинается стрельба. Борис командует: «Перебежкой – за мной!» Поляна кажется бесконечной. Отряд рассеян, потеряна половина бойцов. Зоя просится сползать посмотреть, нет ли раненых. Находит одного убитого мальчика, но опознать не получается – разрывная пуля попала в голову, лицо практически неузнаваемо. Нет больше Веры Волошиной, традиционно идущей впереди. Борис объединяет остатки групп под своим командованием и продолжает упорно вести их к намеченной цели: «Двигаемся дальше этим составом, головной дозор – Милорадова и Космодемьянская, подойдите ко мне, покажу ориентиры». * * * Наконец-то удается нанести врагам какой-то зримый ущерб. По дороге партизаны режут провода германского полевого телефона. В Анашкино поджигают межштабной узел связи. В деревне Мишинка фашисты сами делают подарок диверсантам. В маленькой школе всю ночь напролет кутят офицеры. Немало шнапса перепадает и солдатам. Даже патрули ходят вдребезги пьяные. Напоровшись на часового, который спьяну полез к ним обниматься, партизаны его бесшумно «снимают», затем беспрепятственно идут к школе. Подперев двери кольями, комсомольцы обливают проемы окон и дверей горючей жидкостью КС-3, поджигают и тихо уходят. Маленький отряд по дороге тает, как льдинка на солнце. Многие бойцы сильно простужены – заболевших под руководством Паши Проворова отправляют назад. Не возвращаются из разведки Клава Милорадова и Лида Булгина: при попытке прощупать подходы к Петрищеву, девушки попадают в засаду. Услышав стрельбу, группа снимается и отходит с опушки, девчата же успешно отрываются от преследования, но, отклонившись в сторону, они теряют отряд и пробираются к своим самостоятельно. К 2 часам ночи 27 ноября к Петрищеву выходят двое парней – Борис Крайнов и Василий Клубков (до войны он возглавлял комсомольскую организацию крупного московского завода, в отряде был комсоргом) и единственная из девушек – Зоя Космодемьянская. Борис не торопится, тщательно изучает местность. Затем формулирует приказ: «Зоя должна поджечь дома в южной части деревни, Клубков – в северной, а я – в центре, где немецкий штаб. После выполнения задания все собираемся на этом месте и возвращаемся домой». Крайнов действует профессионально, и его дома загораются первыми, потом появляется пламя в южной части, в северной же дома так не разгораются… * * * Немногочисленные прохожие вряд ли могли бы узнать в пожилой женщине, плачущей, уткнувшись лицом в плечо сидящего рядом военного, героиню двух военных очерков газеты «Правда», в свое время изрядно нашумевших. Война коснулась каждого – всем есть о ком поплакать, чего тут такого? Фронтовой корреспондент Петр Лидов со слов жителей деревни Петрищево написал небольшую заметку «Таня» об удивительной девушке, поразившей всех своей отчаянной смелостью: «Ее вешали, а она речь говорила. Ее вешали, а она всё грозила им…». После первого поджога, в результате которого захваченный в плен Клубков признался во всем и даже назвал имена своих товарищей, немцы собрали сход местных жителей и велели им охранять свои дома. Поэтому, когда Зоя, сделав крюк по лесу, снова вышла к деревне, где решила продолжить выполнять приказ, ее почти сразу схватили, не дав зажечь стену сарая. Хозяева хаты, где проходил допрос, рассказали журналисту об ее удивительном мужестве. Когда фашисты сорвали теплую одежду с захваченного партизана, перед ними оказалась совсем еще юная девушка. Но врагов это не смутило. Начался жесткий допрос. Владельцы дома, ютившиеся на кухне, оставив горницу немецким офицерам, слышали, как раз за разом неизвестная отвечает: «нет», «не скажу», «нет», «не знаю». Затем ее раздели догола и начали хлестать кожаными ремнями. Хозяева запомнили, как через несколько минут оттуда выскочил молоденький офицерик, уткнул голову в ладони и просидел на кухне до конца порки, зажмурив глаза и заткнув уши. Он же чуть позже показал жестами, что девушке перед этим вырывали ногти. За всё время истязания она не издала ни одного звука, лишь слышно было, как в воздухе свистели ремни и как стегали они по обнаженному телу. После того, как гестаповцы отсчитали двести ударов, допрос продолжился. Но советская диверсантка по-прежнему отвечала «нет», «не скажу», только голос ее звучал глуше, чем прежде. В одной сорочке ее провели босой по снегу в соседнюю избу. Там жили Василий и Прасковья Кулик. И первое, что бросилось им в глаза – большое иссиня-чёрное пятно у нее на лбу, ссадины на ногах и руках, искусанные в кровь и вздувшиеся губы. Руки девушки были связаны сзади веревкой. Она села на лавку. Немецкий часовой стоял у двери. С ним был ещё один солдат. Пленница сидела спокойно и неподвижно, потом попросила пить. Василий спустился с печи и подошел к кадушке с водой, но часовой оттолкнул его. Солдаты, жившие в избе, окружили девушку и громко потешались над ней, тыкали кулаками, подносили к подбородку зажженные спички, а кто-то провел ей по спине пилой. Натешившись, солдаты ушли спать. Однако пытки на этом не закончились. Каждые полчаса с десяти вечера до двух часов ночи караульный выводил ее на улицу на 15-20 минут, потом кричал «Цурюк!» и сам шел в тепло. Обогревшись, снова гнал босую и полураздетую девушку на мороз. И так до тех пор, пока его не сменили. Наконец-то ее оставили в покое. Несчастной разрешили прилечь на лавку и забыться коротким сном. Прасковья пыталась поговорить с ней, но девушка не ответила. Она пролежала до утра без движения, ничего не сказав, и даже не застонала ни разу, хотя ее ноги были обморожены и не могли не причинять боли. Никто не знает, спала она в эту ночь или нет. Под утро немцы начали сколачивать виселицу. Прасковья снова заговорила с девушкой. Та призналась в поджоге и поинтересовалась, сколько немцев сгорело. «Жаль» – коротко отреагировала она, узнав, что никого из оккупантов ей сжечь не удалось. Большего от нее не добились. Она лишь повторила то, что сказала прежде немцам: «Меня зовут Таня». А утром опять пришли немецкие офицеры с переводчиком. На этот раз хозяев и вовсе выгнали на улицу. Но и теперь допрос прошел неудачно для захватчиков. Вернувшись в избу, Прасковья увидела, что девушка сидит на полу в луже крови, не в силах подняться, а над ней стоят, сжимая кулаки в бессильной злобе, ее безуспешные мучители. Из комендатуры принесли часть отобранной одежды: жакет, брюки, чулки. Остальные вещи уже успели поделить между собой унтер-офицеры. Хозяевам приказали одеть девушку, и они помогали ей натягивать чулки на почерневшие ноги. На грудь ей прикрепили табличку с надписью «Поджигатель домов». Так ее повели на площадь, где стояла виселица, там же собрались немецкие солдаты и население деревни. По дороге на казнь две местные жительницы бросили в партизанку котелок с помоями, а одна из них вдобавок ударила ей палкой по ногам со словами: «Кому ты навредила? Мой дом сожгла, а немцам ничего не сделала…» Под спущенной с перекладины петлей были поставлены один на другой ящики из-под макарон. Девушка взошла на ящик, как на эшафот, и ей накинули на шею веревку. Один из офицеров стал наводить на виселицу объектив фотоаппарата – «культурная нация» всегда очень аккуратно старалась запечатлеть все подробности того, как именно наводится «нойес орднунг» на завоеванном для высшей расы «жизненном пространстве на Востоке». Можно будет даже послать жене и деткам фотокарточки – эти славянские унтерменши так смешно кривляются, болтаясь в петле… Комендант сделал солдатам, выполнявшим обязанность палачей, знак обождать. Возникла пауза, которую неожиданно заполнил чистый и звонкий голос партизанки: - Не надо жалеть меня! Мне не страшно умирать, товарищи! Это счастье – умереть за свой народ... Офицер-фотолюбитель снял виселицу издали и вблизи и теперь пристраивался, чтобы сфотографировать ее сбоку. - Граждане! Не стойте, не смотрите. Надо помогать воевать Красной Армии, а за мою смерть наши товарищи отомстят немецким фашистам, – продолжала она агитировать колхозников. Палачи начали беспокойно поглядывать на коменданта, и тот крикнул фотографу: - Шнеллер, битте! Тогда девушка повернулась в сторону коменданта и продолжила: - Немецкие солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен. Сколько нас не вешайте, но всех не перевешаете… Русские люди, стоявшие на площади, плакали. Иные отвернулись, чтобы не видеть того, что должно сейчас произойти. Палач потянул веревку, и петля сдавила ей горло. Но она обеими руками раздвинула петлю, приподнялась на носках и крикнула, напрягая силы: - Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь! Офицер, злобно заорав «Рус!», ударил ее по рукам. Палач уперся кованым башмаком в ящик, и тот заскрипел по скользкому утоптанному снегу… Никто не ожидал того, что произошло в следующую секунду. Вот-вот верхний ящик соскользнет и ноги отважной комсомолки бессильно повиснут в воздухе. Все присутствующие при казни затаили дыхание… И в наступившей тишине всё громче и громче зазвучал рокот мотора. Немцы начали беспокойно переглядываться – что-то происходило явно не по плану. В каре построенных на площади солдат вермахта внезапно врезался советский танк. Один из тех, которым немцы дали шутливое прозвище «Микки Маус» – по двум овальным люкам на башне. Но сейчас гитлеровцам было явно не до смеха – БТшка мотала их на гусеницы с невиданным остервенением, словно сидевший за ее рычагами видел единственный смысл и предназначение своей жизни в том, чтобы любой ценой стереть с лица родной земли как можно больше заполонивших ее захватчиков. Когда танк замер рядом с виселицей, на площади не оставалось ни одного арийца. Живого, разумеется. Из люка механика-водителя выскочил странный человек – поверх синего танкистского комбинезона на нем было надето черное гражданское пальто, а кожаный танкошлем едва держался на обтянутой порыжевшими бинтами голове. Срезав ножом веревку, он бережно перенес потерявшую сознание девушку в боевую машину. Затем погрозил кулаком напуганным жителям, опасливо выглядывающим из-за заборов и углов, прорычал: «Запомните, шкуры германские – Красную Армию победить нельзя!» и скрылся в люке. Танк выпустил клубы сизого дыма и скрылся из глаз. * * * Заметка наделала много шума. Таня стала легендой. Ее сила духа, ее жертвенность потрясли всех. Юная партизанка даже неминуемую смерть свою подчинила борьбе с врагом. Ее подвиг переплавился в неудержимый порыв краснозвездных бойцов, моряков и артиллеристов, танкистов и летчиков, писавших на торпедах и снарядах, на броне и фюзеляжах один и тот же призывный клич: «За Таню!». Но самое интересно началось потом. Старшая медицинская сестра из некоего фронтового госпиталя прислала письмо в редакцию газеты. В нем говорилось о молодой девушке, фамилия которой докторам неизвестна, но называют они ее «подмосковный феномен». Несмотря на жаркое лето 1942 года, пациентка мерзнет под двумя одеялами (второе ей дали, потому что под одним ее сразу колотит озноб), у нее сильное обморожение нижних конечностей, она перенесла несколько операций, в ходе которых были полностью ампутированы пальцы ног. И самое главное – находясь в забытьи, она периодически повторяет одну и ту же фразу: «Меня зовут Таня». И больше ничего и никому не говорит, не узнает ни окружающих людей, ни элементарных предметов: накормить ее с ложки бульоном – просто каторжный труд. Сходится и то, что в истории болезни записано, будто бы в медсанбат ее привез какой-то танкист, сам весь израненный и сильно истощенный. От перевязки он отказался, спросил только, где сейчас воюет 4-я танковая бригада. Порадовался за то, что она уже стала первой гвардейской, положив начало советской танковой гвардии, и тут же умчался, не сказав о себе самом ни единого слова. Тогда Петр Лидов напечатал еще одну статью «Кто была Таня?», где очень осторожно намекал, что вот, мол, возможно, нашлась та самая партизанка. И, может быть, кто-то сумеет ее опознать, чтобы страна узнала полное имя своего героя. Или, если это все-таки какая-то другая Таня, пусть откликнутся родные и близкие, готовые признать девушку по описанию в газете. Иначе после выписки ей придется провести остаток дней в ближайшем Доме Инвалидов, где ей, конечно же, будет обеспечена должная забота и уход. Очерк был подобен авиационной бомбе, угодившей в пороховой погреб линкора «Марат». Кто сможет представить хотя бы тысячную часть черного горя матери, потерявшей ребенка? Даже не единственного, но всё равно в народе говорят: «отрезать любой палец одинаково больно». И кто посмеет упрекнуть тех женщин, что слали десятки писем, где звучал объединявших их всех исступленный крик души: «Это она! Она, моя Танечка!..» * * * А времечко было горячее – враг рвался к Волге и Кавказскому хребту, упорно цеплялся за Ржевский выступ и не давал прорвать блокаду Ленинграда – судьба одной девушки мало значила на весах истории, где решалась судьба страны. И лишь весной следующего, 1943 года, когда вермахт получил несколько сильных ударов и откатился готовить свое последнее крупномасштабное наступление, Московский комитет комсомола предпринял собственное расследование, призванное восстановить судьбу неизвестной партизанки. Был еще раз допрошен пленный унтер-офицер Карл Бейерлейн, присутствовавший при пытках, которым подверг Таню командир 332-го пехотного полка подполковник Рюдерер. В своих показаниях он лишь еще раз подтвердил всё то, что было известно и ранее: «Маленькая героиня вашего народа осталась тверда. Она не знала, что такое предательство... Она посинела от мороза, раны ее кровоточили, но она не сказала ничего». Двадцать пять здоровых откормленных германских парней кто во что горазд потешались над беззащитной русской девочкой – тушили об ее избитое тело спички и папиросы, обожгли лицо горящей керосиновой лампой. Мог ли кто-нибудь тогда подумать, что она войдет в историю, а они безымянными лягут под березовые кресты, приобретенные вместо Железных Крестов, которые обещал им фюрер, посылая завоевывать «лебенсраум» для «расы господ»??? Затем был определен список комсомолок, не вернувшихся с боевых заданий в тылу врага. Опрошены те, кто мог партизанить в то время в этом районе. Увы, их оставалось немного. Василий Клубков после плена попал в Особый отдел и был расстрелян за измену Родине. Павел Проворов всего дважды успел выйти на задания, когда под селением Пустой Вторник его группа попала в засаду. Чтобы отвлечь внимание противника и дать бойцам выйти из ловушки, Паша на виду у немцев ушел в другую сторону и вызвал огонь на себя. Борис Крайнов еще долго воевал в партизанских отрядах и пал смертью храбрых совсем недавно – в начале марта 1943 года, где-то под Ленинградом. Миша Клейменов, Зоин земляк, тоже тамбовский, из Пичаевского района, погиб осенью 1942 года на Смоленщине... Но остались в живых и сражались с врагом Аня Юдина и Клава Милорадова. Они же первыми откликнулись: «Это не Таня, это наша Зоя!». Внести окончательную ясность мог Артур Спрогис, к тому времени уже полковник, руководивший Латвийским Штабом партизанского движения. Однако Артур Карлович был предельно загружен аналитической и организационной работой, и беспокоить его долго не решались. И непонятно, как бы в итоге всё разрешилось, если бы не ночная телефонограмма из латышского ШПД – Спрогис уверенно назвал Космодемьянскую как наиболее вероятную разгадку появления неведомой «Тани». А комсомольские энтузиасты перелопатили огромный ворох писем, отобрав несколько женщин, у которых были хоть какие-то шансы на то, что Таня – их дочь. Спрогис был вынужден прилететь в Москву и провести беседу с матерями. После чего их осталось две, одной из которых была Любовь Тимофеевна Космодемьянская. В горкоме образовали комиссию, куда вошли комсомольские руководители, представители городской милиции, доктор и сам Артур Карлович. Момент истины настал в больнице. Любовь Тимофеевна в своих показаниях упирала на то, что у Зои было очень чистое тело без особых примет. А девушка, лежавшая в беспамятстве на койке, была искалечена столь изуверским образом, что на ней практически живого места не осталось. Другая женщина тут же запричитала: - Это моя Танечка! Вот шрам на коленке, а вот оспинки! Спрогис, напротив, сразу узнал в Тане – Зою. Но как убедить в этом ее родную мать? Вдруг Любовь Тимофеевна говорит: - Я Зою в поле рожала, пупок узлом завязывала. Сиделка приподняла одеяла, задрала рубашку – пупок действительно завязан узлом. Мать рухнула на колени перед дочерью: - Зоя, Зоенька, слышишь ли ты меня?.. И даже кадровый разведчик не смог сдержать слез, когда его бывшая подчиненная вдруг очнулась, открыла глаза и спросила чуть надтреснутым голосом: - Мама, это ты? Что ты тут делаешь? И что я тут делаю??? Где мы, мамочка?... * * * - Зой, пойдем уже домой, а? – вставая, произнес единственный преподаватель Автобронетанковой академии, ничего не пишущий на шикарной раздвижной доске. - Сейчас, Шура. Только зайдем сначала к ним, ладно? - Зайдем. – Помрачнев, ответил подполковник. «К ним» или «К Зое и Шуре» они ходили часто. Даже слишком часто, по его мнению. * * * Две девушки-партизанки, Шура Демченко и Зоя Короткова, погибли в конце ноября 41-го, проводя диверсии в расположении одной из частей печально известной комсомольцам из в/ч 9903 особого назначения 197-й пехотной дивизии вермахта. Зоя была захвачена в плен у горящей конюшни. Девушка, как учили, недрогнувшей рукой обезвредила задубевшего на морозе часового – зайти со спины, левой рукой задрать подбородок, правой чиркнуть финкой по горлу, чуть придержать, отпустить. Затем, не мешкая, разбила о стены две бутылки КС, подожгла. И тут услышала, как заметались внутри, забились в стойлах, заржали испуганно кони, почуяв треск огня и запах дыма. Выросшая в деревне, она знала и любила лошадей. До войны даже успела отзаниматься в конно-спортивной секции при московском ипподроме. И пусть это были немецкие лошади, пусть на них привезли сюда фашистские орудия, стрелявшие по нашим войскам, они же не могут быть виноваты в том, что их притащили за тысячу километров от дома умирать в подмосковных лесах. Зоя успевает выпустить на волю из охваченного пламенем строения трех коней. Еще семнадцать сгорают заживо, пока ее валят на землю и заламывают руки прибежавшие на шум немецкие караульные. Шура, успешно спалившая войсковой склад в той же деревне, скрытно отошла к точке сбора, но заподозрила неладное, когда к рассвету Зоя не вернулась. Их ждет командир диверсионной группы, пославший девушек на несложное с виду задание в маленькую деревеньку в стороне от основной задачи (ему уже больше двадцати, поэтому в отряде его уважительно именуют «дядя Миша»), но она решает вернуться и во что бы то ни стало вызволить подругу. Последняя бутылка горючей жидкости летит в окно немецкого штаба. А когда оттуда начинают в панике выскакивать полуодетые офицеры, из темноты перед ними неожиданно вырисовывается тонкая фигурка с наганом в руках. У нее в барабане всего семь патронов, и времени на перезарядку уже не будет. Расстояние не больше десятка шагов – промахнуться будет очень стыдно. Раз… Два… Три… Щелкают выстрелы, крутится барабан, доставляя очередной патрон к каналу ствола. Четыре… На четвертом выстреле мир вокруг рушится, снежный покров внезапно прыгает в лицо – подбежавший сзади часовой сбивает девушку наземь ударом приклада в спину. Шура просчиталась. Зои в штабе не было и сбежать в устроенном ею пожаре она бы не смогла. Там ее вчера допросили, до полусмерти избив резиновыми палками, и бросили в крестьянский сарай. Туда же приволокли и Шуру… На следующий день фашисты устраивают перекрестный допрос. Но Зоя по-прежнему тверда, как кремень, а Шура тихо угасает из-за тяжелого повреждения позвоночника и почти ничего не говорит. Рассвирепев – «Die verfluchten russischen Fanatikerinnen!» – гитлеровцы бросают девчонок на потеху солдатне, распаленной шнапсом и реквизированной самогонкой. Много желающих поразвлечься. Много молодых нерастраченных сил. Зою берут по очереди унтера. Шуру – всем скопом рядовые. Но и это еще не конец их страданиям. Кто-то заводит полугусеничный тягач и зовет друзей «кататься». А чтобы было веселее, к транспортеру «на буксир» с помощью мотка колючей проволоки привязывают уже почти совсем безжизненных девчонок. Шура валится сразу же, как только ее отпускают, а Зоя довольно долго держится на ногах, но потом падает и она. Фашисты делают еще пару кругов по деревне, волоча за собой практически мертвые тела, затем добивают партизанок штыками и на той же проволоке вешают на первых попавшихся воротах. * * * По дороге брат и сестра вели всё тот же, давно уже ставший традиционным разговор. - Шурка, так откуда мог взяться тот танкист? – Зоя взяла его под руку, повыше локтя. Там, где можно ощутить тепло живого тела, а не прохладную сталь протеза. - Я же тебе тыщу раз объяснял. Скорее всего, командир танка, потерявший свой экипаж во время применения тактики «пиратских рейдов» или танковых засад. Трудно сказать, где он заправлялся, перебирал мотор или подтягивал гусеницы, но пройти одному в машине по тылам врага в принципе возможно. Сложно, конечно, но – чисто теоретически – можно. Тем более, он не стрелял, то есть боекомплект уже давно где-то растратил… - Ты пойми, ведь это неправильно. То, что тогда случилось. - Почему? Случилось, значит – правильно. Разве нет? - Нет. Тебе тяжело это осознать, но я тогда была сильней всех немцев на площади, вместе взятых, потому что внутри себя уже умерла. Поэтому я не боялась ничего и кричала им оттуда, с той стороны, а они дрожали, потому что не пересекли еще последней черты и им страшно было к ней даже подходить. - Ну так тебя же потом оттуда вытащили. Значит всё нормально, ага? - Не ага, Сашенька. Смерть так просто не отступится. И раз меня спасли каким-то чудом, тогда умереть должен будет кто-то другой. Кто-то вместо меня… - Чушь и декадентство. – поморщился подполковник. – Не всё в жизни бывает так гладко, как в книжках твоих. Вот у меня в батарее один наводчик знаешь как погиб? Сидел в машине, ел тушенку, а тут – артобстрел. И осколок влетает через люк прямо в него. От судьбы не уйдешь, она везде тебя достанет – кому суждено быть повешенным… тьфу, черт возьми!.. в общем, мысль-то понятна? - Моя мысль тебе не понятна, вот что я вижу, братик… - Сестра отпускает его руку, отворачивается, снова погружаясь в темную бездну своих переживаний. * * * Они пришли. Перед ними, открывая вход на торжественно окаймленную дубами кленовую аллею, стоят два памятника, по двум сторонам дороги. Зоя Короткова и Шура Демченко. Две навсегда застывшие в граните героини. Несладко тогда приходилось нашим бойцам и командирам. Отступать пришлось чуть ли не до самой Москвы. У многих не хватало уже моральных сил держаться за каждую пядь родной земли, упираясь даже в самых безнадежных ситуациях, вопреки всем законам логики и военного искусства. И чтобы поддержать надломленный боевой дух, чтоб «ярость благородная вскипала, как волна», чтоб не так страшно было лезть с «трехлинейкой» наперевес на раскаленный ствол «машиненгевера», история Зои и Шуры разнеслась широко, во все пределы нашей необъятной Родины. Зоя стала первой женщиной, получившей звание Героя Советского Союза в Великой Отечественной войне. Шура – второй. За стойкость свою, за дружбу несокрушимую, за верность Отчизне получили девчонки самое высшее звание в стране и вечную славу. В их честь советские астрономы даже назвали две недавно открытых ими малых планеты «Зоя» и «Шура». И прямо сейчас где-то очень высоко над нами летит Планета Зоя, что означает – Жизнь. Жизнь, отданная совсем еще юной девушкой. Отданная добровольно и без колебаний. За то, чтобы были счастливы люди, чтобы на земле был мир, чтобы больше не было войн. Чтобы не погибали ни старые, ни малые, чтобы не плакали до конца своих дней матери, потерявшие самое дорогое – своих детей. * * * В периодических изданиях освещались далеко не все зверства фашистских оккупантов. То, что писали о немцах Шолохов и Эренбург, звучало мягко по сравнению с тем, что советский боец слышал собственными ушами и видел своими глазами. После госпиталя Александр, всеми правдами и неправдами старавшийся остаться в армии, поступил в распоряжение Главупраформа РККА. Управление формирования и укомплектования войск Красной Армии представляло собой огромный отдел кадров, занимавшийся помимо мобилизации и обучения личного состава и лошадьми, и упряжью, и запчастями, и письмами… Единожды попав туда, можно было не выбраться из бумажной паутины до конца войны. Особенно, если не очень-то и хотеть на фронт. Или, если стать не годным к строевой службе, например. Гвардии старший лейтенант Космодемьянский попал в архив. Герой-орденоносец тогда еще только учился владеть протезами рук, поэтому всё, чем он мог помочь, это перетаскивать по одной пухлые папки, изо всех сил прижимая ношу к себе. Но и так он сумел прочесть многое, для широкого круга читателей не предназначенное. «25 июня 47-й моторизованный корпус вермахта прорвался на Барановичи. На следующий день 17-я и 18-я танковые дивизии устремились дальше, к Минску, а за ними пошла немецкая пехота. Остановившись на отдых в одной из деревушек, солдаты ловили не догадавшихся спрятаться женщин – для себя и для господ офицеров. По приказу лейтенанта Гуммера солдаты утащили в лес шестнадцатилетнюю Любу Мельчукову. После того как офицер вдоволь натешился, он отдал девушку солдатам. Спустя некоторое время на поляну притащили новых жертв. Перед ними предстало страшное зрелище. К стоявшим кучно деревьям были прислонены доски, на них висела обнаженная истерзанная девушка; прибитая к доскам штыками, она умирала. На глазах у испуганных женщин солдаты отрезали ей груди. Всего в этой небольшой деревеньке немцы убили тридцать шесть женщин. Изнасилованных было больше». «Ворвавшись в общежитие львовской швейной фабрики, немцы изнасиловали и убили тридцать двух молодых женщин. Пьяные немецкие солдаты ловили львовских девушек, затаскивали их в парк Костюшко и насиловали. Священник одной из церквей В.Л. Помазнев с крестом в руках пытался предотвратить насилие над девушками. Немецкие солдаты избили старика, сорвали с него рясу, спалили бороду и закололи штыком». «Младший воентехник Сергей Дашичев, выбираясь из окружения, видел на окраине одной деревни близ Белостока пять заостренных колов, на них было воткнуто пять трупов женщин. Трупы были голые, с распоротыми животами, отрезанными грудями и отсеченными головами. Головы женщин валялись в луже крови вместе с трупами убитых детей. Это были жены и дети наших командиров». Ни тогда ни сейчас Саша не мог понять – ЧТО должно быть в головах этих извергов рода человеческого, чтобы в разное время и в разных местах, не сговариваясь, они производили одно и то же противоестественное надругательство над женской природой? И от одной мысли о том, что точно так же они могли поступить и с Зоей, его сердце до сих пор опаляло лютой ненавистью к поверженному советским народом нацизму, жгущей сильнее, чем кумулятивная струя расплавленной брони. Измывательства над Зоей и Шурой с их гибелью не прекратились. Александр прочитал там же, что в один из вечеров перепившиеся гитлеровцы сначала затеяли стрельбу на меткость по висящим рядом трупам, покидали ножи, затем сняли их, истыкали штыками, отрезали груди, выкололи глаза. Затем, словно устыдившись своих зверств, позвали крестьян и велели долбить промерзлую землю – скорее прикопать обезображенные тела. Как будто бы забыли, что сами не велели их снимать, когда колхозники пришли просить о «христианском погребении новопреставленных», мол, пусть повисят для острастки, чтобы всем видно было, как доблестные воины Рейха будут безжалостно расправляться со всеми большевиками и их пособниками. Но об этом Саша сестре никогда не говорил. Зачем? * * * А Зоя долго стояла у постамента своей героической тезки. Молча гладила шершавый рельеф Золотой Звезды. Пристально всматривалась в юное лицо, которое никогда не постареет, потому что Зоя положила свою молодость на общий алтарь Победы. Затем проронила ту самую фразу. Каждый раз здесь она произносит одну и ту же: - Мне кажется, на этом месте должна быть я…