Ангел

      Осаму лениво и устало снимает с плеч свой старый бежевый плащ, бросая его куда-то в угол, и тихо идёт, шлёпая по паркету босыми ногами. Он останавливается посреди коридора и долго смотрит на свои ноги, которые худые и... ещё более бледные, чем обычно.       Как и всегда, утром в его голове было множество мыслей, идей, планов, а сейчас – гнетущая, душащая пустота. Он не мог сосредоточиться даже в тот момент, когда остановил миловидную девушку, желая пригласить её в кафе, а потом и в реку прыгнуть, держась за руки. В голове не было ничего нормального, мысли смешались и девушка даже предложила вызвать врачей. Он ушёл, не сказав ни единого слова, и первое, что сделал, когда наконец смог вспомнить хоть что-то, – позвонил Куникиде. Идеалист долго не мог понять, в чём дело, и что волнует его напарника. Дазай в основном молчал. Он тихо усмехался на каждое новое предположение Доппо и просто бросил трубку, впервые тихо попросив прощения за всё время их знакомства.       А Куникида так и не перезвонил. Дазай длительное время пытался убедить себя, что он просто занят, что перезвонит или приедет. Он всегда приезжал, кричал. Бросал все свои дела и ехал, зная, что Дазай может умереть. Но сейчас его нет, он где-то далеко, и, может быть, даже не думает о том, что что-то случилось. Но и Осаму не имеет ни малейшего понятия. Ему просто плохо.       Он переступает через упавшую вешалку и бесцельно идёт вперед, зная, что его ждёт единственное преданное создание, оставшееся сегодня дома. – Где ты? – произносит Осаму в пустоту коридора и прислушивается. Ему так нужно поговорить, выпить. И ведь никто не поймет тебя лучше, чем собственный Ангел.       Дазай хмурится, так и не услышав ответа, и настороженно ступает вперёд. Его ногу пробирает дрожь от воды, в которую он, не посмотрев, наступает. – Какого чёрта? – цыкает мужчина, резко разворачиваясь. Утыкается носом в тонкую деревянную дверь - закрытую, что странно. Легко толкает, и она с тихим скрипом открывается. – Что ты творишь?! – он кричит от неожиданности и быстро накатившей паники. Кафельный пол залит водой до самой двери, у стены брошена смятая белая рубашка.       Осаму молча подходит к ванной и легко касается руки лежащего там мужчины. Они были бы точными копиями друг друга, если бы не такое количество шрамов на теле Ангела, если бы не покрытые мутной пеленой глаза, если бы не ванна с розоватой водой, уже давно вытекающей за края. Дазай прикрывает глаза, усмехаясь, ведь он не услышал этого на входе из-за того, что Ангел оказался предусмотрительным. Вода набиралась из душевого шланга, лежащего на дне ванной. – Осаму? – тихо хрипит Ангел с улыбкой, счастливой и безумной. – Ты ведь пойдёшь со мной? Правда ведь? Не бросишь? Пойдёшь. Не кинешь. У тебя нет выбора.       Дазай крепко сжимает его ладонь и смотрит в пол. Он присаживается, наконец, на бортик ванной и смотрит. Смотрит, как его Ангела медленно покидает жизнь. Он отпускает холодную руку, тянется ладонью к огромным белым крыльям, растрепанным и словно брошенным. Длинные, когда-то белоснежные перья, пропитались кровью, они плавно опускаются ниже, словно быстро увядающие цветы. Осаму смотрит, как родные глаза становятся безжизненными, стеклянными. Он просто смотрит и ничего не может сделать. Вытащить из ледяной воды, позвонить Йосано. Она обязательно бы помогла, она спасла бы их обоих. Но он не делает ничего. А время стремительно уходит. Он знает это. Он словно ждёт чего-то.       Осаму как будто стекает с бортика ванной и садится на мокрый пол. Он снизу вверх смотрит на Ангела, чьи губы приоткрыты в предсмертном хрипе, а глаза направлены куда-то в сторону. – Знаешь, Осаму, – шепчет Ангел и подрывается с места. Хватает Дазая за плечо ледяной рукой, которую от такого действия начинает прошибать судорогой, но продолжает говорить, тряся мужчину за плечи. – Я ведь всегда хотел, что бы ты умер именно со мной, что бы не бегал за теми девушками. Это из-за тебя я стал таким. Из-за тебя я всё меньше и меньше хотел жить. А теперь...       Глаза Ангела безумно горят, он лихорадочно трясётся и ловит ртом воздух. – А теперь я умру и заберу тебя с собой, – он обхватывает лицо Дазая скручивающимися пальцами. – Я держался всё это время лишь ради того, чтобы ещё раз увидеть тебя на этом свете! Но ничего! Там в одном котле будем.       Осаму во время всего краткого монолога Ангела просто смотрит на кафельный пол и грустно усмехается. Никак не реагирует и на полюбовно-братский поцелуй в лоб. – Ты похож не на умирающего от огромной кровопотери человека, а на наркомана в чертовски сильном приступе. Понимаешь? – Осаму наконец поднимает голову и с трудом проглатывает образовавшийся ком, из-за которого горло теперь больно саднит. – Ты безумец. Ты мой Ангел, который должен был помочь, а теперь сам тянет за собой к Смерти, хотя я только-только начал осознавать свою цель в этой жизни. Ты Дьявол.       Ангел безумно смеётся, откидывая голову на холодный кафель. Его серебряные, как и у всех ангелов, зубы сверкают в приглушенном свете – лампочка уже давно работает неисправно и очень часто мигает. – А это разве не то самое, чего ты хотел на протяжении всей своей жизни, солнце? Не ты ли с самых малых лет привык подбегать к каждому симпатичному тебе человеку и спрашивать, не хочет ли он умереть? Стой. Не перебивай, – останавливает он Дазая простым движением кистью и продолжает, всё чаще и чаще сглатывая. Его время подходит к концу, но, оказывается, столько ещё нужно сказать. – Я прекрасно помню, что ты совсем недавно понял, что умереть хочешь с девушкой. Красивой девушкой. Но раньше-то ты просто любил смотреть на реакцию людей, когда о таком их спрашивает совсем ещё ребёнок, якобы не видевший ещё всех жизненных прелестей, как они все любят говорить. Так ведь?       Дазаю остаётся лишь кивать в ответ, скрипя зубами. Не сложно догадаться, к чему сейчас начнёт клонить это несносное создание. О Боже, быстрее бы... – Так чего ты от меня-то хотел? Ангел или наказывает, чтобы дать урок на всю жизнь, или принимает, прощает и помогает. Я тебя понял. Всегда старался понять и угодить. Но, кажется, где-то я просчитался.       Ненадолго Дазаю даже становится противно за самого себя. Получается, это он превратил то прекрасное и невинное создание в это.       Но когда Ангел начинает смеяться как-то зловеще, вся атмосфера вины как ветром сдувается. Этот больной ублюдок сам был предрасположен к такому. Сам выбрал принять Осаму и потакать ему. Хотя подобное (Дазай уверен на все сто двадцать процентов) запрещено. – А вот теперь-то мы наконец и свалим отсюда, как ты всегда и мечтал! Ну что, неужели ты не рад, Осаму, неужели не хочешь благодарить меня и целовать эти прекрасные руки, сумевшие правильно сделать надрезы? Ты ведь не видел – я никогда не раздевался. А я тренировался долго и упорно, всё ради того, чтобы этот день однажды наступил и ты был рад!       Дазай смеётся в ответ и Ангел счастливо улыбается, слепо глядя куда-то в сторону. Он уже не увидит, что не от счастья смеётся Дазай, а от накатившей истерики. Ангел уже ничего не видит, зрение покинуло его.       Какое-то время Осаму ещё слышит тяжёлое, хриплое дыхание. А потом наступает тишина. Он даже не попрощался с Ангелом. Но ничего, ничего. Он прав, всё равно увидятся.       Мужчина присаживается на мокрый, холодный кафельный пол и устало опускает руки на согнутые колени. Вот так вот и уйдёт: тихо, вслед за своим Ангелом.       Накаджиме, к примеру, повезло. Тигр и оказался его Хранителем, хотя парень и думал изначально, что у него такого не имеется, что он всегда-всегда будет один, даже без такой потусторонней поддержки, не говоря уже об обычных друзьях. И этот самый Тигр всегда подбадривал его и кричал (что Ацуши слышал как громкий рык), если парень сдавался.       А здесь наоборот – Ангел сдался быстрее хозяина, Ангел умер раньше своего Человека. – Алло, Ацуши... Да, это Дазай, ты ничего не путаешь. Ацуши... Сейчас я буду достаточно много говорить. Больше, чем всегда. А ты просто молчи и слушай. Я знаю, что ты способен молчать хотя бы пять минут и не перебивать.       Накаджима на том конце вдруг посерьёзнел и нахмурился – Дазай готов поклясться, что именно так всё там сейчас и происходит. – А знаешь, – Осаму усмехается, – Я скажу просто. Ты мне был очень дорог, Ацуши. Я действительно рад, что ты стал моим вторым учеником. В Рюноскэ всегда было слишком много спеси, он вечно торопился, язвил, спорил, а ты плакал и старался исправляться. Я рад, Ацуши, что смог показать тебе другую жизнь и дать шанс стать тем, кем ты хочешь. Тем, кем ты достоин стать. Помни, пожалуйста, Ацуши, что вы с Акутагавой станете новым Двойным Чёрным, хотите вы этого или нет. Помни, что твой Ангел, – Дазай, кажется, дрогнул голосом, – никогда тебя не предаст и не оставит. Прощай, Ацуши, стань достойным человеком.       Лезвие лежит в ладони легко и привычно, надрезы получаются в несколько раз глубже, грубее и короче, чем обычно. Он должен успеть написать три сообщения и сделать ещё два звонка, а потом сразу умереть. Быстро и легко, но... больно. Раны ужасно жжёт, а чувства такие, словно ему с помощью капельницы вливают какое-то ледяное и жгучее лекарство. «– Здравствуй, Мори. Сдохни однажды спокойно: я так и не рассказал никому ни единого секрета... Пока что, во всяком случае. Спасибо за прекрасное детство, за друзей, напарника и море крови, которая и сейчас на моих руках», – Дазай усмехается, делая новый надрез. Их будет по два с каждым звонком и письмом и ещё один – самый первый, пробный. Тринадцать – красивое число. «– Я рад, что так и не вернулся к Мафии, Мори. Прощай, и сдохни в муках», – Дазай доволен тем, что вышло. «– Фукудзава, в случае, если наступят слишком тяжёлые времена – я оставил адрес. Там верный мне человек, он поможет. Верьте ему так же, как мне. Спасибо за новый шанс, который Вы мне тогда дали. Прощайте~». «– Прости за то, что был тебе обузой, Доппо. Спасибо за всё.» – Рюноскэ... – на выдохе произносит мужчина, заканчивая восьмой надрез. – Как ты там?       Впервые за всё время, что они знают друг друга, Осаму искренне интересуется состоянием своего бывшего воспитанника, которого он так бросил, на котором иногда вымещал свою злость... – Д-Дазай-сан?! Я... Кх, я хорошо, спасибо за беспокойство. Дазай-сан, я... – Ты молодец, Акутагава Рюноскэ. Я действительно горжусь тобой, хотя никогда до этого не хотел признаваться. Всё время, что я продолжал игнорировать твои попытки завоевать моё признание, ты продолжал развиваться. И я хотел, что бы ты становился лишь сильнее. А теперь, Рюноске, стань в дуэт с Ацуши. Он наивен и много плачет, но ты сам уже видел, на что способен этот мальчишка. Извини за то, что так обращался с тобой. Прощай. Становись сильнее, но не забывай, что ты тоже лишь человек. И... Ангела своего слушай. Следи за ним.       На телефон приходят сообщения, кричат на всю ванную не умолкающие ни на минуту звонки. Опять они хотят перерезать ему все верёвки.       Осаму делает последний надрез, тринадцатый, самый глубокий. Ему больно. Физически, бесспорно, тоже, но в груди у него щемит больше. Сколько времени он держал близких людей на таком огромном от себя расстоянии? Зачем?       Есть острое и почти непреодолимое желание написать краткую душераздирающую СМС-ку, а в конце послать куда подальше, но он не простит сам себя, если так обойдётся с Чуей в последние минуты чёртовой жизни, которая сейчас кажется ещё бессмысленнее. – Привет, гном в шляпке. Всё так же хлещешь, не просыхая? – Чего тебе надо, Скумбрия, – проигнорировав шпильку в свой адрес, спрашивает Накахара, когда звуки на заднем фоне затихают. – Если только для того, чтобы опять поиздеваться, то сбрасывайся наконец, я только что завершил задание, так что настроение совсем не для перепалки. А выпить – ты прав. Хочу. Всё, доволен? – Нет, Чуя, я абсолютно серьёзен. Знаешь, – Осаму тяжело выдыхает, обдавая стёртые локти горячим дыханием, – Я ведь в действительности корю себя за то, что так с тобой поступил. Бросил без предупреждения, словно ты вообще ничего для меня не значил. А ведь значишь до сих пор. Иногда я вспоминаю то, как ты вытаскивал меня из всего того дерьма... Я такая тварь, Чуя. Представить себе не могу, как люди меня терпят, почему вместо того, что бы радоваться моей грани со смертью, вы все звоните в скорую и помогаете... Зачем? Сдохнуть мне было бы поделом. – Дазай, что за очередной приступ самокопания? Почему сейчас? – Накахара отчётливо усмехается в трубку, но Осаму точно слышит, что его бывший напарник начал быстрее идти и явно сейчас очень взволнован. Вот и сейчас. Зачем? Разве он не ненавидит Дазая? – Где ты? Хочу как следует вмазать тебе, давно этого не делал. – У себя. Не торопись, у нас есть ещё около десяти минут.       С огромным трудом Осаму вытягивает из себя слова, уже дающиеся с трудом. Горло ужасно болит, руки "тянет". – Десять минут до чего? – До моей смерти, Чуя. – Обычно ты пытаешься повеситься или утопиться. – Что это была за заминка перед ответом, Чуя? – Не было никакой заминки, Дазай, ты бредишь. – Перед смертью многие бредят. И... спасибо за то, что всегда помогал. – Я и не раз тебе ещё помогу, придурок, только скажи, что ты делаешь и где ты, чтобы я быстрее приехал и придушил тебя самостоятельно. – Это было бы слишком с твоей стороны. Я этого больше не достоин. – Дазай...       Но мужчина перебивает Накахару и долго говорит. Дольше, чем планировал.       Он вспоминает день их знакомства, как думал, что тот мальчишка слишком силён, что ему нужна помощь и поддержка, как трусливо думал, что Чуя его ненавидит, а оттого отвечал с каждым разом всё острее и больнее. – Знаешь, а я только сегодня понял, что не хочу, – Дазай впервые за долгие годы всхлипывает, отворачивая голову вбок. – Я не хочу умирать, Чуя! Я хочу видеть вас всех. Я наконец-то жить начать хочу, а не существовать в постоянных поисках смерти попроще. Только сейчас, истекая кровью, я понимаю это.       Накахара не язвит по поводу надорвавшегося от подступающих слёз голоса. Он лишь молчит, чтобы потом произнести достаточно серьёзно, дабы не выдать дрожащего от плохого предчувствия голоса. – Глубоко? – Я вижу кость и всё болит. – Кретин. Где Ангел? – А, этот... Чуя, после моего признания ты всё ещё думаешь, что я не попросил бы его? Я вернулся домой, а этот пернатый скрылся в моей ванне.       Чтобы телефон не выпал из ставших влажными ладоней, Чуе пришлось сильнее сжать его, чуть не раздавив. – Я скоро буду. Дазай, держись, пожалуйста!       Накахара бежит со всех ног – Осаму слышит это по сбившемуся дыханию. Но, несмотря на это, Чуя слушает. Он внимательно слушает всё, что выдаёт ему друг, всё, что у того накипело.       Под конец монолога Дазай уже не видит смысла держаться и рыдает, вторя извинения и "я не хочу туда", иногда путая слова, буквы, фразы, из-за чего получается несусветный каламбур. – Пожалуйста, чёртов Дазай, дождись меня! Я помогу! Мы сразу же отнесём тебя к Акико и она всё сделает! – Чу. – Что?! – Назови меня по имени, – Осаму шепчет совсем тихо, закрывая глаза и откидывая голову назад, чтобы глаза прекратили слезиться. – Ещё чего, – ворчит Чуя после тяжёлого выдоха. – Просто назови, – Дазай забирается в ванную и вытягивается. Теперь они с Ангелом лежат вальтом. – Я уже у твоего дома. Жди! – Назови...       Дазай выдыхает и из самых последних сил держит телефон возле уха. Чуя вздрагивает, когда в телефоне слышится всплеск, потом бульканье и, наконец, шипение.       Он с помощью способности сносит дверь с петель и вбегает в квартиру, раздавив между пальцев телефон. – ОСАМУ! – кричит он в тщетных попытках найти ванную среди множества комнат. – Всё-таки назвал, – проносится у Дазая в голове перед тем, как на его губах навсегда запечатлеется улыбка, а голова застынет, упавшая на край ванной, повёрнутая к двери.       Акико застала Чую с красными глазами, держащего труп напарника головой на коленях и судорожно повторяющего одно и то же: – Он жив. Он не мог. Он очнётся. Осаму не мог так поступить со мной... С нами. Это ложь.       Ацуши не помнит, сколько он тогда проплакал.       Акико взяла на себя задание установить время и причину смерти.       Тринадцать глубоких порезов.       Шесть звонков и сообщений вместе.       Время смерти: 19:48.       И предсмертная записка кровью на стене: Простите, я вас любил. Простите за то, что подводил.