[Грустный рассказ ни о чем]

[ Я даже заключила его в квадратные скобочки, чтобы подчеркнуть его ужасающую грустность и ниочёмистость.. ] Когда Он вырос, Он захотел быть поэтом, но… увы. Если искра таланта и жила в нем в глубоком-глубоком детстве, то с течением времени она точно погасла и растворилась в его душе. Все было прискорбно, печально и исправлению не подлежало, но… Ему так хотелось! Он метался по жизни, как корабль в штормовом море, как дикий зверь в клетке. Он царапал свое нежное сердце обо все её углы и неровности, наступал на все грабли и часто крыл тихим матом голубые пофигистические небеса. Он страдал глубоко и постоянно, как мог страдать только поэт не родившийся поэтом. А может, он только думал, что страдал… но это ведь не важно, правда? Важно то, что он все-таки сломался. Это все равно когда-нибудь бы случилось, рано или поздно. И это случилось. Ведь, у поэта душа как стержень – твердая, несгибаемая, он летит вперед, смело поднимается в гору жизни, опираясь на этот стержень на особенно крутых поворотах. Но когда стержень ломается, то все. Ноги поэта подкашиваются, он спотыкается об первый же камешек, подкинутый злодейкой-судьбой, и падает, падает… вниз. [А каково же было нашему герою, если он поэтом даже не был? Это же новый отличный повод для тоски и уныния, которых у всех людей и поэтов и без того достаточно.] Ну, так вот: Он сломался. Написал предсмертные стихи… О, эти стихи! Даже самый бездарный графоман удавился бы от стыда, только взглянув одним глазком на эти стихи, а потом бы вырвал себе тот глаз, съел его вместе с этим клочком бумаги, на котором те стихи и были написаны. И умер бы с блаженной улыбкой на устах, зная, что все-таки попытался искупить вину человечества перед этим итак не идеальным миром в целом и тем клочком бумаги в частности. Так вот, Он, терзаемый нереализованным творческим потенциалом, своим самолюбием, а также, скорее всего, шилом в одном месте, он написал эту последнюю отрыжку своей музы, которая тотчас же и скончалась. Да что там муза! Даже улитки, если бы им кто-нибудь прочитал сие творение, умерли бы от эстетического отвращения, жалобно подвывая от ужаса. И им даже не помешало бы то, что они глухие и немые от природы. Итак, Он написал. Написал и повесился на люстре. Жизнь покинула его бренное тело, и тело осталось в одиночестве, покачиваемое квартирным сквозняком и обиженное на весь мир. Тело было найдено утром. Потому что Он перед Смертью открыл все краны в ванной, желая как-нибудь безнаказанно подгадить своей противной соседке снизу, но в этом никто не увидел ничего предосудительного, ибо этой противной соседке желал подгадить весь дом. И вот, соседка вызвала полицию, полиция сломала дверь, и, наконец, тело было найдено. Найдены были и стихи. И обнародованы. Вполне возможно, что в процессе кто-то умер, но история об этом умалчивает. Стихи, конечно, были бездарны, НО... в них горела Идея. Она искрилась и переливалась всеми цветами радуги, пронизывая собою каждый атом того клочка бумаги и чернил, впитавшихся в него. «Он умер за Идею» - сказал народ, и, конечно же, поверил сам себе. НО – заметьте, еще одно катастрофическое «НО» в этом повествовании, - народу не поверила Она. Та, Которую Он Любил Всей Своей Поэтно-Непоэтной Душой. Так вот, эта самая, которая Она, полностью разделяла его чуйства. То есть, Она также безумно, порывисто и все объемлюще любила себя. [И даже сексом занималась только перед зеркалом, потому что любила смотреть на такую соблазнительную и возбуждающую себя во время оргазма.] Можно сказать, что они сошлись на почве общих интересов. Он всегда говорил ей, что Она – его Свет, его Смысл, его Идея. И Она верила, как дитя верит своей приемной матери, как ночной мотылек – безжалостной испепеляющей лампочке, просто как последняя дура – такому же последнему идиоту. Как и сейчас поверила, что Он умер за неё. [То есть, в сущности, народ был прав, но, как всегда, ошибался деталях.] «Он умер за тебя» - сказала Она себе. Она всегда вот так с ходу делала себе разные ошеломляющие заявления, а потом пыталась так же вслух объяснить себе, как теперь жить дальше. «Он умер за тебя» и при этих словах что-то самодовольно защекоталось внутри. Наверно, так мурлыкала гордость. А потом что-то, но уже другое, выглядящее на фоне первого еще более жалко, вдруг оборвалось и тихо-тихо заплакало. И плакало так всю ее жизнь. И в заключение можно соврать, что Она навсегда осталась Ему Верной. И уже честно добавить, что веревка и люстра были все же верней. [Конец] [И вы, конечно же, поняли, почему они снова здесь.]