***
***
Неожиданный телефонный звонок заставил меня поднять голову с подушки и потянуться к мобильнику, который вибрировал на прикроватной тумбе. Сегодняшний день я планировал провести лениво, развалившись на кровати и по возможности вообще никуда не вставать. Я устал в туре, и такой шанс выпадал не часто. Но телефон звонил и звонил, что не могло не раздражать. И я бы скинул любой звонок от любого человека, но только не от него. – Ваня, хватить дрыхнуть, – в трубке послышался слишком знакомый и слишком веселый голос Мирона. – Какого хуя? У меня заслуженный выходной, – недовольно простонал я в ответ и сонно зевнул. – Я в курсе, но не собирался же ты весь этот прекрасный день проваляться на кровати? – Вообще-то собирался, – я почесал затылок и представил лицо Мирона в этот момент, он ведь однозначно расплылся в этой своей блядской улыбке. – Я заеду за тобой через час, мы едем в «1703». И вот так всегда. Мирон не спрашивал, Мирон говорил, и Мирону нельзя было отказать. Я лениво встал с кровати и побрел в душ. Кинув взгляд в зеркало, я обнаружил сонное и какое-то отекшее ебало, в котором с трудом узнал себя. Встречать в таком виде Мирона не входило в мои планы. Естественно, ему было похуй на то, как я выглядел, но мне – нет. Мне хотелось выглядеть ему под стать, поэтому я залез под теплые струи воды, чтобы смыть последние остатки сна. Мирон, как самый пунктуальный человек в этом бренном мире, приехал ровно через час. Он во всем хотел быть правильным и всегда держать свое слово. Когда я открыл дверь, на меня смотрели уже немного пьяненькие глаза, от которых у меня свело желудок. Вот он – плод моих влажных фантазий. Хочется его затянуть к себе в квартиру, повалить на кровать и выебать всю его охуительность. Или чтобы он меня выебал, не знаю, с этим моментом я еще не разобрался. – А я смотрю, ты уже подготовился. Решил сэкономить алкоголь в баре и накидался заранее? – засмеялся я и натянул куртку, которая валялась в общей куче вещей, которые я не успел еще разобрать, вытряхнув из чемодана. – Обнаружил у себя бутылку отменного вискаря, как такое можно оставить на потом? Голос у Мирона был все таким же хрипловатым, как и всегда после концертных туров. Было в этом что-то магическое и манящее, но если вы спросите меня, что я в нем не считаю манящим, я не смогу ответить на этот вопрос. Он уперся о дверной косяк и наблюдал своими огромными глазами, как я застегиваю куртку и завязываю шнурки кроссов. Когда я был готов, мы спустились на лифте вниз, где уже ждало такси и поехали в «1703». Пока я ждал Мирона, то понял для себя, что дико хочу накидаться сегодня, вот просто вусмерть. Мне почему-то казалось, что если я останусь трезвым, то просто не выдержу и выложу ему все, как есть. Я бы уже наверно давно ему все рассказал, если бы не боялся его потерять. Быть его другом – это лучше, чем быть никем. В баре было необычайно шумно. По стандартному обыкновению здесь можно было лицезреть множество знакомых лиц, потому что «1703» стал уже неким пристанищем для многих людей, в том числе и для меня. Знакомые бармены уже знали твои предпочтения, наливали ровно столько, сколько ты любил. Никто не лицемерил, и атмосфера была какой-то домашней. Изредка можно было увидеть каких-то залетных людей, которых никто не знал, но это было не часто. Музыка гремела привычно громко. Я наблюдал за тем, как Мирон обхаживает какую-то брюнетку и закидывал в себя рюмку за рюмкой. Сегодня я пил много и часто, знакомый бармен меня не узнавал, но ничего не говорил, ибо знал, что нехуй лезть в чужие дела. Мирон был собой, он всегда такой непринужденный и расслабленный, особенно с девушками. Он мог расположить к себе любого человека, он же, блять, Оксимирон, его хотели все тёлки… и еще я. Наблюдать за тем, как он обнимает эту брюнетку, которая Оля или Катя, или хуй знает, как ее зовут, было невыносимо, поэтому я набухивался и отвлекался на разговоры с Порчи и остальными. Ближе к полуночи я уже не держался на ногах, поэтому сидел за барной стойкой, подперев голову рукой. Мирон подошел незаметно, он сел рядом и посмотрел на меня каким-то странным взглядом, от которого меня разобрало. Я не отводил глаза и даже не моргал, хотя мне хотелось сморгнуть подступившую откуда-то влагу. И вот он смотрит своими глазами-океанами и будто читает меня всего, будто залезает в голову и видит каждую мысль. А я просто тянусь к нему и сгребаю в объятия. Он только хмыкает на это и обнимает в ответ. Сука ты Мирон, знал бы ты, что это далеко не дружеский жест. Я провожу рукой по его затылку и тяжело дышу в его ухо, от чего он немного напрягается и отстраняется. – Вань, ты чего? – тихо спрашивает он, чтобы никто не слышал, кроме меня. – Мирон, знал бы ты, какой ты охуительный, – я говорю это против своей воли, я поклялся себе молчать, но мой язык не хочет этого делать, поэтому я просто смотрю на Мирона и пытаюсь считать его эмоции. – Ваня, ты не хуёво так накидался, – смеется Мирон, и я не могу с ним не согласиться, но причем тут это? Он и понятия не имеет, что я держу в себе уже столько времени. Я снова сгребаю его в охапку и не могу отпустить, я слышу, как через футболку стучит его сердце – размеренно и спокойно, тогда как мой собственный орган готов вырваться наружу, сломав мне ребра. – Мирка, я так к тебе привязался за это время, ты мне больше, чем друг, ты моя семья, – заплетающимся языком бубню ему на ухо и чувствую, как он кивает. – Я знаю, Ваня, вся наша команда – семья, – он похлопывает меня по спине и размыкает объятия. Меня почему-то это жест дико бесит, он не может быть таким тупым и ничего не понять. Я ему душу пытаюсь открыть, а он, блять, знает. Он, сука все знает. Он самый умный среди нас, но такой тупой при этом. Он все видит, но не замечает, как меня выкручивает наизнанку. Я смахиваю слезу, которая подступила слишком неожиданно и слишком предательски. – Ты чё, блять? – вскрикиваю я и толкаю его в грудь. В этот самый момент заканчивается песня и в повисшей краткосрочной паузе все кидают взгляды на нас. Мирон смотрит во все глаза, ему явно невдомек, с какого такого хуя меня переклинило с братских объятий до толчков в грудь. – Я тебе душу открываю, – снова кричу я и, кажется, мой голос умудряется заглушить звук только что начавшегося трека, – ты совсем не видишь, что происходит со мной, мудак? – Вань, успокойся, что случилось? – он пытается положить руку на мое плечо, но я смахиваю. – Мудак ты Федоров, вот что, – мой голос срывается на какие-то истерические нотки, и я чувствую, как закипаю. Мне хочется его ударить, врезать со всей силы, чтобы он прочувствовал всю боль, которую чувствую я, когда он зажимает тёлок, а потом так снисходительно разговаривает со мной. И я бью, бью прямо в скулу, от чего он морщится и прикладывает ладонь к разбитой части тела, глядя на меня так, будто что-то открыл для себя. К нам подбегают люди, меня оттаскивают и волокут к выходу, музыка стихает, и я слышу его голос: нервный и дрожащий. – Отпустите его, он просто бухущий, я отвезу его домой. Его слова действуют и меня отпускают, Мирон накидывает на меня куртку, хватает свою и буквально выпихивает меня на свежий воздух. Я вижу, как его пальцы дрожат, когда он вызывает такси и мне становится стыдно за себя и за свой поступок. Мирон ни в чем не виноват, он не должен страдать от моих выходок, не должен сейчас заботиться обо мне, тянуть домой, но он это делает и мне от этого еще хуже становится. Мы молча ждем такси, он только ёжится от зимнего питерского ветра и закуривает сигарету. Он не смотрит на меня, а я, напротив, смотрю на него, не мигая. Я вижу, как из его правой щеки сочится кровь, оставляя черный след на его бледной коже, и мне хочется его пожалеть, но я понимаю, что лучше его сейчас не трогать. За нами выбегает Порчанский, он в полном недоумении смотрит на нас и отчаянно жестикулирует, я не понимаю, что он говорит, только слышу спокойный голос Мирона: «Порчи, он просто нажрался, ему надо домой». И Порчи уходит, оставив нас вдвоем, лишь разводя руками. А на меня нападает вселенская грусть, и я заключаю Мирона в объятия, стараюсь этим жестом принести извинения, потому что сказать ничего не могу. – Не здесь, Вань, – отвечает Мирон и оглядывается, чтобы проверить, что никого нет. В такси мы едем молча, мне даже кажется, что Мирон уснул. Он отвернул от меня голову к окну и не подает никаких признаков бодрствования, но, когда мы подъезжаем к моему подъезду, он достает деньги и расплачивается с таксистом. Мне невыносимо от того, какой он хмурый и недовольный. Красный подтек на его лице еще сильнее усугубляет ситуацию, а я будто трезвею от всего произошедшего. Меня трясет, когда он хватает меня за локоть и заталкивает в подъезд, будто отец вытащил меня с попойки и ведет домой. У меня поникшая голова, я смотрю в пол и мне стыдно, я не представляю, что мне делать дальше, что говорить и как себя вести. В лифте мы тоже молчим, Мирон вытирает тыльной стороной ладони подсохшую кровь и немного морщится, от чего у меня сжимается сердце. В квартире душно, Мирон стягивает с себя куртку и швыряет, прям на пол, туда же летят кроссовки, он молча следует в гостиную, а я, как провинившийся ребенок, иду за ним. Мне невыносимо от того, что он молчит, от того, что он так спокоен, лучше бы он орал и дрался, чем вот это все. Когда мы оба входим в гостиную, он останавливается и стоит ко мне спиной, немного опустив голову. Я вижу, как через край футболки выглядывает татуировка и мне хочется поцеловать его в это место. Я делаю шаг к нему и легко касаюсь губами открытого участка тела, он вздрагивает, но ничего не говорит. Я кладу свои дрожащие руки к нему на плечи и поворачиваю лицом к себе. Он смотрит серьезно, поджав губы, в его глазах сложно распознать хоть какую-то эмоцию. Я не знаю, что меня ждет потом, но я решаюсь на то, на что не мог решиться уже очень давно: я немного наклоняю голову и целую его осторожно и плавно. Я закрываю глаза, но чувствую, что он продолжает на меня смотреть, слегка подавшись вперед и приоткрыв сжатые губы. Он не отвечает на мой поцелуй, просто стоит, опустив руки по швам. Мне на это плевать, достаточно только того, что он не оттолкнул меня и не шарахнулся, как от прокаженного. Я целую его осторожно, проводя языком по кончикам зубов, кладу руку на его талию и теснее прижимаю к себе. Нет таких слов, чтобы передать, какие эмоции кипят в голове, какие чувства я испытываю. Я ощущаю, как он напряженно дышит через нос, борется с чем-то внутри себя, и когда я открываю глаза, то успеваю заметить, как опускаются его ресницы и, как он кладет свои руки мне на пояс, легко сжав футболку. Он целует в ответ, сначала неловко и робко, но потом сам углубляет поцелуй, перехватывая инициативу, и я весь внутри замираю. Я кладу одну руку на его затылок и оглаживаю легкий ёжик, который успел появиться, после последнего бритья головы. Мне хватает сил оторваться от его губ, и я касаюсь своими свежей ранки, которая соленая на вкус, но я хочу извиниться, поэтому осторожно ласкаю его щеку, глажу тонкую шею. – Прости меня, – шепчу невпопад, и он жмурится от моих прикосновений, прижимаясь еще ближе, – прости. Я стягиваю с него футболку и чувствую, как по его коже пробегают мурашки, и я улыбаюсь, спускаюсь с поцелуями на шею, прохожусь языком по татуировке «1703», как будто говоря: «Прости за сегодняшнее в 1703». Он гладит мои волосы и дышит, будто пробежал марафон, а мне в этот момент так хорошо, что словами точно не передать, поэтому я целую и легко толкаю в грудь – не так, как час назад. Я подталкиваю его к дивану, и он падает на спину, затягивая меня за собой. Когда его пальцы касаются моей кожи под футболкой, меня будто бьет током, и я всхлипываю, будто это самое приятное, что можно ощутить. Я целую его живот, чувствуя жесткие волосы, которые скрываются за ремнем джинсов, и меня почему-то этот ремень дико раздражает, поэтому я его расстегиваю. В этот самый момент Мирон дергается и кладет свои руки на мои, которые уже пытаются расстегнуть пуговицу джинсов. – Ваня, – тихо говорит он, и я поднимаю на него взгляд, видя весь ужас на его лице. Мирону страшно, я вижу, как он напуган, но мне страшно не меньше. Это только в мыслях все легко, перед сном, когда закрываешь глаза, а когда под тобой в реальной жизни оказывается твой друг, с которым вы оба, вообще-то предпочитаете девушек, все становится немного сложнее. – Мирка, доверься мне, как делаешь это всегда, хорошо? И он кивает… он кивает, а у меня в этот момент, будто груз с плеч упал, будто я столько времени тянул за собой целый локомотив и его, наконец, отцепили. Он отпускает мои руки и дает мне возможность расстегнуть пуговицу джинсов и одним движением стянуть их до самых лодыжек. Когда я вижу его нижнее белье, вижу внушительную выпуклость в районе паха, у меня встает вопрос: «что дальше?». Типа, я хочу его, но что делать дальше я понятия не имею. Поэтому я просто доверяюсь инстинкту, кладу руку на его член сначала через боксеры, и чувствую, как он дергается, будто через него пропустили разряд тока. Я тоже, как оголенный нерв сейчас, поэтому стягиваю его белье и на мгновение замираю. Мирон сейчас лежит передо мной обнаженный, беззащитный и это то, о чем я мечтал последние полгода. Он рядом, не отталкивает меня, не сопротивляется, одной рукой поглаживает мои волосы и ждет, что я сделаю дальше. А я просто целую его напряженный орган, и мне ни сколько не противно и не хочется сплюнуть, напротив, мне хочется продолжить. Я веду языком от основания до головки и когда слышу тихий стон, понимаю, что все делаю правильно. Мне хорошо и приятно, когда я беру его член в рот и начинаю сосать и впервые я не чувствую себя пидором, мне кажется, что все естественно и, что все так и должно быть. Мне не хочется в этот момент думать, что это все как-то по-гейски, потому что какая разница, если я с ума схожу по этому человеку, и мне нравится делать ему приятно. Похуй на гендерные стереотипы, поэтому я просто заглатываю его член глубже и помогаю себе рукой. Мирон толкается мне навстречу, и я понимаю, что ему тоже похуй на то, что ему отсасывает его лучший друг, у которого тоже между ног член, он просто получает удовольствие и давно отпустил напряжение. Когда Мирон кончает, срываясь на крик, мне становится на душе тепло. Мне совершенно похуй на то, что мой собственный член готов порвать джинсы и ноет от напряжения, я кайфую от того, что Мирону хорошо. Когда я поднимаюсь к его лицу, он смотрит с благодарностью, а потом тянется меня целовать. И в этом скрывается вся нежность, весь естественный процесс жизни. Мне не хочется плеваться, после того, как близкий человек только что кончил мне в рот, а ему не хочется плеваться, после того, как он глубоко меня целует и чувствует свой вкус на собственном языке. – Ванечка, – тихо шепчет он сквозь поцелуй и жмется ко мне всем телом. А я много месяцев мечтал о том, чтобы он назвал меня так не по дружески, не с сарказмом, а вот так интимно, находясь у меня в квартире, целуя меня жарко и страстно. – Я люблю тебя, – эти слова кажутся мне сейчас такими естественными и я не чувствую, что они сорвались с моих губ без моей воли. Я действительно люблю его, он моя семья и моя опора и я готов говорить это хоть каждый день. – Почему ты раньше не сказал? – его голос расслабленный и такой родной, что мне хочется кричать от радости в этот момент. – Я боялся, – теперь только правда, никаких недомолвок и никаких больше скрываемых чувств. – Больше ничего не бойся, я рядом. И он действительно рядом, всегда был рядом, всегда приходил на помощь. Это лишь очередная ступень в наших отношениях, на деле же, мы всегда были семьей. И я только сейчас понимаю, что не надо было бояться своих чувств, потому что это Мирон, который всегда все понимает и всегда все чувствует. А на утро он показывает мне телефон и смеется, я вижу там свою фотографию в баре «1703» с надписью: «Внимание!!! Ему не наливать!». И никому уже невдомек, что мне не надо больше заливать в себя алкоголь, чтобы забыться и расслабиться, достаточно только, чтобы Мирон был рядом.