Жизнь, которой бы не было, если...

Дита сломалась на раз, в единый миг. Сломалась без крика, без воя. Тихо, бесшумно. Под стать мертвенной тишине, что навалилась на нее, отрезав от мира живых и забирая в мир мертвых. Мертвых детей, что погибли по ее вине при устроенном ею взрыве. Девушку ломали долго, и безрезультатно. Никакое психическое давление и даже побои не оказывали на эту с виду хрупкую темноволосую девушку совершенно никакого воздействия. Девушка была воином невидимой простому глазу войны, русской шпионкой. Она знала, на что шла, вступая на этот путь, была подготовлена к нему. И с завидной стойкостью выдержала поимку, заключение и прессинг в английской тюрьме. Но не то, что сказал ей курирующий ее офицер британской разведки. Лукас. Красивый до невозможности молодой мужчина с темно-голубыми, почти синими глазами, в которых хотелось утонуть, как в море. Захотелось бы, встреться они не как враги. На войне как на войне и все средства идут в ход, как бы они ни были нехороши с общечеловеческой точки зрения. Лукас солгал Дите. Ему нужно было это сделать, и он сделал это. Во имя того и тех, которых защищал он по свою сторону фронта. Сделать это было тем легче, поскольку и сам он был в плену у русских, долгие восемь лет — кромешного ада. Нельзя было сказать, что Лукас отыгрался на Дите за выпавшие ему страдания на земле, что была родной ей, и чужой ему. Но это не могло не помочь ему не колебаться, когда он выложил перед ней фотографии разорванных в клочья детей, якобы погибших по ее вине. В этот самый миг словно бы умерла и сама Дита. И все дальнейшее было для нее будто в вязком ледянящем тумане, окутавшем мысли и притупившим чувства. В том числе и такой естественный для любого живого существа инстинкт самосохранения. Дита отмечала происходящее лишь краем сознания, отстраненно наблюдая за собой, как если бы и в самом деле уже умерла. Стала призраком. У которого осталось еще одно, последнее незавершенное на земле дело. Убить себя. И тогда полный покой… Забытье и забвение… Счастье… Только в тот момент, когда сильные руки выдернули ее из петли, девушка пришла в себя настолько, чтобы полностью осознавать происходящее. Она кашляла и задыхалась, содрогаясь в вернувших ее к жизни руках. Когда-то, едва появившись на свет, будучи новорожденным ребенком, Дита так же кашляла, кричала и плакала. Сейчас, ожившая, она испытывала всю ту боль, что раньше притупили шок и ужас от содеянного. Не сразу до ее сознания достучался, докричался взволнованный голос: — Дита! Это неправда! Ты никого не убила! Это ложь, я лгал тебе! Прости меня, девочка, прости! Я не должен был! Свой ад проходил сейчас и Лукас. Воочию переживая в эти страшные и бесконечные мгновения пережитое им раньше. Когда и он не выдержал, сломался и полез в петлю. И лежать бы ему давным-давно в чужой земле, если бы не спасший его тогда русский. Олег. Между ними образовалась странная связь. Кто-то мог бы назвать ее и противоестественной. И быть неправым как никогда. Так оно случилось, что двум людям, которые могли бы стать лучшими друзьями, довелось встретиться на войне по разные линии фронта. При других обстоятельствах все могло бы быть иначе. При каких-то еще — они могли бы быть и любовниками. Но не стали в полной мере и друзьями… Не судьба. Сейчас Лукас, только что вдыхавший в посиневший рот Диты жизнь, спрашивал себя, ложное ли это воспоминание или нет… или ему это тогда померещилось, показалось… Что Олег поцеловал его, так же делая ему искусственное дыхание рот в рот. Гладил ли забывшийся Олег языком его язык, целовал ли взасос его не отвечающие губы… Почему он вообще то ли вспомнил, а не то подумал об этом? Кроме как из-за того, что он сам не заметил, как принялся целовать девушку, что крепко сжимал в объятиях, не отдавая ее объятиям костлявых рук смерти, не желающей отдавать того, чем она никогда не насытится допьяна. Людской жизнью. Продолжающий целовать Диту Лукас, принялся и ласкать ее. Сперва успокаивая. А когда губы девушки неожиданно ответили ему, жарче, откровеннее. Все вдруг вышло естественно как дыхание, как вдох и выдох, которые люди делают, не замечая того. Так, как будто эти двое никогда не были врагами. Как будто не Лукас довел Диту до самоубийства. Как будто вокруг не было стен тюрьмы и могущих зайти в помещение других людей, в любую секунду. Лукас и Дита снова и снова принимались ласкать друг друга, и никак не могли насытиться. Утоление словно бы рождало еще больший друг по другу голод. Их губы почти не отрывались друг от друга и дыхание было одним на двоих, как и стук двух сердец. Неожиданно ставшего единым, целым. И вопреки всему, пусть и здравому рассудку, любящим. Едва переведя дыхание, Лукас сказал то, что решил про себя, едва открылись глаза едва не погибшей девушки: — Куда ты предпочитаешь податься в бега — где жарко, или где холодно? — Где самые длинные ночи в году, — прошептала Дита в ответ, лаская крепкую покрывшуюся потом грудь любовника, на которой лежала раскрасневшейся щечкой, — А потом долго-долго один только светлый белый день. Лукас хотел пошутить, что там, куда захотела Дита, будет почти как у нее дома. В снежной и холодной на взгляд европейца России. Но шутить ему тотчас же расхотелось. Ему вдруг вспомнился Олег. Спасший ему жизнь и подаривший встречу с чудесной храброй и нежной девушкой, о какой он мечтал всю жизнь. Которой, если бы не Олег, у него не было.