Кровавая нить

Наш создатель жесток. Он создал человека и поделил его на две части, связанные лишь тонкой алой нитью. Оставаясь в одиночестве, неполноценный обрубок, калечная тварь — человек не чувствует счастья. Он не способен его чувствовать. Вся его жизнь — лишь агония в ожидании встречи со своей второй половиной. После встречи рождается зависимость. Каждый миг расставания кажется лишь отражением тех мук, которые были до встречи. Как же страшно. Безумно, бесконечно страшно встретить свою любовь и оказаться на цепи привязанности. Я, тот жалкий обрубок, научилась чувствовать свое счастье посреди этого ада. Я не хочу иного! Мне не нужны экстаз встреч, сладкая пелена любви и муки расставания. Мое одиночество стало моей отрадой, моим спасением от той жизни, что все прочие зовут «счастливой». Иногда я чувствую дрожь алой струны, что связывает меня с ним. Иногда я чувствую, как связь слабеет, в такие моменты я подспудно надеюсь, что, может быть, его скоро… И боюсь. Ужасно боюсь навсегда остаться лишь частью того идеального целого. Я впервые увидела свою нить лишь в двадцать лет. Она тонким лучиком уходила куда-то в пространство. В то время большинство моих сверстников уже связали свои жизни воедино. Не описать словами, какой ужас обуял меня в момент образования связи. И какое облегчение. Все-таки я — нормальная, я — не лишняя. С тех пор то и начался этот бег. Попытка спастись от беспощадной судьбы. Разве может быть что-нибудь смешнее? Я устроилась фотографом в журнал о путешествиях. Бесконечная парадоксальная смена мест научила меня не тащить лишний багаж и не обустраивать дом, однако, обойдя всю планету, я все же надеюсь найти свою укромную гавань, где он, уставший от погони, меня не настигнет. В конце концов я решила остаться на этом скалистом острове, изрезанном линиями фьордов. Вечный холод здесь разбавляет лишь больное серое лето, бывает, что в нем иногда проскальзывают солнечные деньки. Лютый холод немного успокаивает боль в моей душе, а ледяной темный океан шепчет свою сказку о вечности. Глядя на него, я забываю о кровавой нити. Но разве могло мое счастье длиться вечно? Я почувствовала внутреннюю дрожь. Чудовищным усилием я продолжила смотреть на белые от снега скалы с прожилками серого камня. — Повернись, — тихий голос в вое ветров прозвучал громче выстрела для осужденного на смертную казнь. Тело, жалкая дрянь, непослушное моей воле, предало меня и развернулось на зов. Какая-то часть меня тихо выла от ужаса, другая, взявшая верх, плакала от счастья, от того, что прекратилась моя агония. Я попала в ловушку серых скал и осколков льда его глаз. Он стоял передо мной, возвышаясь темным силуэтом посреди белого поля, лишь две цепочки наших следов делили пространство на «до» и «после».  — Попалась, — он слегка наклонил голову, оголяя участок белоснежной шеи, испещрённой узорами рун. Резкие линии скул и твердые губы, прямой нос и волевой подбородок будто выжжены на коре моего несчастного мозга, стоит лишь прикрыть глаза, и снова его лицо возникает перед внутренним взором. Он сделал пару шагов вперед, и я, завороженная змеей мышь, не смогла сделать и шагу. Рука, затянутая в темно-серую перчатку, коснулась ледяным прикосновением к моей щеке. Его дыхание смешалось с моим в теплом облачке пара. В серых глазах отражалось мое лицо, покрытое россыпью веснушек, найденых на бесконечно далеких отсюда теплых берегах, голубые глаза, распахнутые в испуге, и побледневшие от страха и холода губы.  — Никак не ожидал, что, устав от бесконечной погони, найду тебя на родном острове, — выдохнул он мне в губы. Весь мир сжался в две точки его глаз и утонул в темном мареве северного моря. Сознание наконец-то меня покинуло.