***
Лежу в серой от мыла воде. Семнадцатый год. В остывающей ванне, в квартирке, в которой хрущёвки в окне и пьяный отец на диване. Плесень на краешке занавески - от влаги. В маленькой ванне закрою глаза - рисуются фрески по потолку, - по зыбкой нирване. Семнадцатый год. А был когда-то двадцатый. Двадцать третий - американский и вороватый. Тогда небоскрёбы росли, как амёбы. Нью-Йорк. На горизонте в заливе купается солнце, и всё в золотой пыли. Суда, кто куда, - с своею поклажей поплыли. Там тёплый вечер июля. Выйти б, бродить, улыбаясь выбоинам, задрав голову, смотреть в задраенные окна зданий, в небо, досиня задраенное, по кварталам, у моря вывоенным, по авеню и стритам, сотканным в полотно города, разбавленное Атлантикой и морем абсента вперемешку с водкой. Пусть по карманам дырявым твоим ни цента, с люльки нелюдим, людьми не любим, как парижский гамен на Манхэттене: он ранит, но ты не раним. Скупой достаток мой - горчащий осадок мещанского существования. Лежу в серой от мыла воде двадцать третий год, год капиталистических воевод. Холод города, голод дорог долог, продрог в золотом одеянии запада. Здравствуй, водораздел, ты минуты раздел, нацепив на рукав, точно запонки, точки-звёзды. Я шатаюсь. Я найден. Я роздан. Лежу в остывающей ванне Атлантического океана. В алом и дымном закатном небе опрокинутый месяц набекрень, как гребень, гребет к городу. И теперь вперемешку пена ванны, толп спешка. Уходит ощущение времени с ощущением имени. И вот двадцать семнадцатый год. Год мразотных воевод, и этот вонючий водопровод, который одной хлоркой блюёт. Да лучше на пулю нарваться в третий двадцать, чем по утрам в двадцать семнадцатом на хлебушек мазать джем! Не в ванне, - в скользкой воде, - как в спешке Манхеттена, извиваться, быть оборвышем. Лазать по кранам и стальным каркасам. Мне будет казаться, что сам Брунеллески, небесный купол построивши, принялся выделывать чудесные фрески и скульптуры солнца и месяца. Я выйду из города, одёрну занавеску, укутаюсь полотенцами. И если мне негде будет рисовать мои арабески, мне остаётся только повеситься.