***
Ночное небо заполонила темнота, постепенно выталкивающая солнце из небосвода и укрывающая собой землю. Тихо. На небе видится лишь тускловатая луна, и то, временами пропадающая из-за плывущих неподалёку облаков. Когда-то там виднелись и звёзды, ну, если и особого ветра не было. От их (звёзд) присутствия ни холодно ни жарко, однако, кажется, иногда они привносили некое умиротоение на душу. Чистый горизонт, ни облачка. Можно и вздохнуть с облегчением, хотя в большей мере от подобного умиротворения вроде становилось как-то… уютно что ли? По лугу слышатся цверкот сверчков, притаившихся в невысокой траве степи, и изредка перепрыгивающих с одного места на другое. Китель продувает прохолодноватый ветер, оставляя за собой холодок на спине. Вокруг спокойно, а вот на душе — нет. Горящий пепел, ярко выделяющийся среди окружающей его темноты, добрался до середины сигареты. Ещё на пару затяжек хватит. Сама сигарета, к слову, была с милостью предоставлена каким-то механиком, проходившим мимо пару минут назад, за что потом получил нагоняй за прогул отбоя. Тяжёлый вдох дыма. По лёгким пробежало тепло согревая их изнутри. Совершенно не спится. -Маэстро, — тихий голос за спиной запинается на фразе. То ли выжидает пока к нему лицом повернутся, то ли действительно сказать нечего. Сагдуллаев вздыхает. Да, всё-таки нечего. — Старший лейтенант не-… -тяжёлый выдох застоявшегося в лёгких дыма. Ладони немного сжались. В горле появился противный ком. -А ну марш на отбой, Ромео.- голос слегка охрип, может из-за холодной, и не свойственной лету, ночи, а может сорвал где. Брови слегка нахмурились. — А то на дежурство отправлю. -… так точно.- выждав ещё пару секунд, возможно провожая грустным взглядом, он медленно, немного притаптывая траву, идёт в сторону палатки. И только у самого входа останавливается буквально на секунду, размышляя, стоит ли сказать что-то или, подавив приступ многословности, залезть в палатку, но, немного помедлив, всё же останавливается на последнем. Всё холодает, пора бы уже и самому на боковую. Пейзаж тусклого неба постепенно заменяется картиной нескольких, расставленных чуть поодаль, палаток. Пара шагов к ней немного проминают выгоревшую траву. Опять тихо, и опять затяжной вдох сигаретного дыма. В голове хаотично кружится ворох мыслей. Горесть, пустота, некая… тоска, от которой на душе тяжелеет. Скорбь, которой и быть не должно. Война, а на войне это, в какой-то мере, неприемлемо, на фронте, так, каждый день сотни погибают. До фильтра догорела… затушить бы. Грубые пальцы с силой потирают переносицу, сигарета падает в невысокую траву. На лбу пролегла морщина, а глаза и веки предательски зачесались. Длинный выдох, по воздуху узором пошел дым. Резкий поворот. -…да чтоб тебя!***
Китель кое-где потрепался и измазался в грязи. Подошва армейских башмаков проминает мелкие веточки и выгоревшую траву. Мало того — ночь, так ещё облепленные листьями ветки кривых деревьев загораживают единственные возможные источники света — звёзды и луну. Хотя нет, уже не единственные. Сзади, в паре километров отсюда, виднеются тускловатые лучи света. И вдалеке тоже слышится топот армейских сапог… сопровождаемый немецким говором… Вокруг как на зло глухомань. Как только на землю спустился, отстегнул парашют и в лес, а те, похоже, это увидели, и послали пару фрицев за катапультировавшимся лётчиком. Поначалу шли впритык, чуть на пятки не наступали. Затем, когда деревьев уже заметно прибавилось, потеряли, а там можно было и пересидеть где, чтоб опять не нашли пока неподалёку шлялись. Продолжил идти как только этих вообще не стало слышно. И вот, кажется, опять вернулись. Ветки, как на зло, с каждым шагом хрустят и проламываются всё громче. Пройтись тише или попытаться пробежать подальше и опять спрятаться на высоченном дереве? Говор становится всё громче, и его носители явно продвигаются в эту сторону. Нет, лучше уж опять на дереве посидеть, чем на иллюзорное везение луповать. "Нда, детство каждого чему-то да научило. Кого-то в воробьёв с первого выстрела попадать, кого-то и в чистом поле прятаться… А меня вот по деревьям лазать. Великий дар. Никогда бы не подумал что пригодится." — в голове пронеслась пара юношеских воспоминаний. На лице промелькнула немного счастливая ухмылка. Дальше лес идёт немного в уклон вниз. Спускаться, конечно, легче, но под ноги всё равно смотреть надо. Да и громко ломающихся веток под ногами, похоже, поубавилось. Десять метров, двадцать, тридцать. После каждого десятка следует разворот и короткое окидывание местности (по крайней мере той, которая хоть немного виднелась) взглядом. Ступни уже начинают ныть, а легкие напряглись. Сорок метров. Лучики света, видимо, остались где-то позади. Даже не заметили. Темп немного сбавляется, но голова всё так же вертится, рассматривая окрестности на наличие вражеских солдат. Пятьдесят метров. Поворот. В левый глаз врезается осколок света, на секунду ослепляющий зрачок. Тусклые лучи находятся буквально в пятнадцати метрах справа от лётчика. А за ними и очертания немецких солдат. -Твою ж-, — голос шипит. Правда смысла от этого уже нет. Тело, даже не согласовав дальнейшие действия с мозгом, буквально за секунду развернулось и ринулось в бега с новой силой. Ветки, сухая трава, так мелодично проламывающаяся под тяжестью сапог, выдернутые из-под земли корни, о которые ноги так и хотят споткнуться, уже на всё плевать. Уж лучше умереть, чем жить как животное и подвергаться ежедневным пыткам, лишь для того чтоб какие-то фрицы потешили своё самолюбие обстреливая военную часть в пух и прах. Убивать бы не стали — лётчики очень дорогого стоят. Но от мысли затормозить или повернуть обратно, буквально отговаривало простое, чёртово, желание жить. Ноги изредка спотыкаются о сухие корни, но руки, хватаясь за дерево, удерживают туловище на ногах. Поворот. Силуэты солдат уже хоть немного поодаль, но весьма стремительно настигают лейтенанта. Неподалёку от правой руки пролетает пуля и вбивается в какое-то дерево. -Чёрт побери! — уже громко. На пути виднеется небольшой пригорок. Стоит подняться выше, и неподалёку виднеется обрыв. Спрыгивать опасно, надо обходить. С левой стороны, вроде, склон, не разобьёшься. Сердце, как мотор, отбивает бешеный ритм. Пара осторожных шагов влево. За спиной слышатся враждебные возгласы. Поворот. Нога зацепляется за корень дерева и, не успев сориентироваться, тело слетает в небольшой овраг. Спина и таз прочёсываются по засохшей земле. Тело соскальзывает на землю и приземляется на ноги. По ним пробегает импульс, отдаваясь болью в суставах. Послышался хруст. Пара болезненных шагов назад, плотнее к оврагу. Тело подалось немного правее, там был уступ, немного вдавленный внутрь обрыва. Спина упирается в склон, а тело аккуратно присаживается на землю. Правая лодыжка всё так же ныла тупой болью. Если приглядеться, можно заметить, что она неестественно вывернута. Впереди виднеются ещё много деревьев, верхушки которых еле освещаются луной. Бежать ещё много. И как только угодило, и с оврага свалится, так ещё и ногу то ли сломать, толи вывернуть! Овраг, сам-то, не особо большой, метра четыре-пять, но прыгать-то, всё равно опасно. У пригорка того обрыва уже слышится знакомый топот армейских сапог. Услышали всё-таки. Практически у самого края стоят. Вся жизнь перед глазами проносится. Голоса резко затихли, но продолжили ходить, осматривая окружение. Один из них, посветил фонариком в низ обрыва. Свет падает на землю и мелкие травинки подле оврага. Не увидев лётчика медленно отходит. Ещё немного стоят, прислушиваются. Неподалёку от пригорка слышатся надвигающиеся шаги, с каждым шагом становящиеся всё ближе. Самый грубый голос, кажется ранее раздававший приказы сипло матерится и сплевывает. Шаги, вероятно, принадлежали ему. А потом тем же грубым голосом говорит, нет, скорее выкрикивает что-то подчинённым. Те, переговариваясь ещё пару секунд, идут всё так же у края обрыва, только влево, не прекращая мигать фонариком в разные стороны, проверяя местность на наличие хоть каких-то движений или шорохов. Голова откидывается назад пропуская тяжелый выдох. Ну и как идти теперь? Глаза присматриваются к небу, посветлело кажется. Посмотрев по сторонам можно было выдохнуть с облегчением. Солдат не видно, наверно так и пошли вдоль обрыва. Вот обошёл бы и бежать продолжил, заметили б. И, похоже, уже светает. В горле пересохло, сердце немного успокаивается, а вот дыхание наоборот, ускоряется, стараясь отдышатся от погони. Боязно даже ногой двигать, лишнее движение, отзвук, пиши пропало. Дрожащие руки немного задирают правую штанину. Да, сломал. Стопа, уже немного посиневшая, была неестественно сдвинута во внутреннюю сторону. Вокруг косточки разливался синяк. Челюсть сжимается, стараясь удержать скулёж боли. Руки аккуратно одёргивают штанину. Просидев так ещё пару минут, тело отчасти приходит в норму. По крайней мере сердце не отбивает часть грудной клетки, лёгкие не болят от длительного бега, а мышцы хоть немного перестали ныть. Что ж, пора продолжать идти. Тело постепенно поднимается, опираясь на одной ноге. Мозолистые ладони цепляются за склон, удерживая равновесие. Наступать на сломанную ногу ещё больнее, оно и понятно, но сдерживать болезненные хрипы было вполне возможно. Лёгкие делают глубокий вдох. Руки перебирают от дерева к дереву, хватаясь пальцами за черствую кору. Наступать на правую ногу можно было, от силы, пару секунд. А сам вид лётчика напоминал скорее избитого пса. Полуживого, хромающего, безногого и уставшего пса. Небо ещё немного посветлело. Солнца не видно, но, о чудо, можно хоть немного рассмотреть окрестности. На фоне светлеющего неба, звёзды начинают немного тускнеть, уступая небо утру. Где-то высоко надо головой пролетает вражеский истребитель, направляясь как раз в том же самом направлении. Доберётся. Может и не прямо до полка. К фронту или к деревушке какой, но доберётся.***
Плотные шины грузовика проезжали по протоптанной дороге, подымая небольшие клубни пыли. Солнце уже в зените. Его лучи как назло, светят прямо в глаза, пробиваясь сквозь лобовое стекло. Слепит немного, да и ладно, не страшно. Жарко, духота, и поверить сложно, что буквально десяток часов назад было настолько холодно, что тело, закутанное во вполне тёплую, для такого времени года, одежду, немного дрожало. Правее виднеются разросшиеся деревья, можно даже сказать посадка, огибающая собой лесную чащу, и чем глубже, тем более непроходимой она была. Точно, примерно там он, наверно, и был, только прошёл чуть дальше огибая военную часть. Синее, такое яркое на вид, безоблачное небо… пара взлетающих самолётов… Двое суток шел, с хромой ногой и без воды даже. Порой, чтобы пройти некоторые мерзостные участки чащи приходилось чуть ли не акробатические номера исполнять. Что вероятно тоже повлияло на и без того сломанную ногу. Ночью мёрз ужасно, а ведь лето на дворе. Есть, к слову, тоже было нечего, не было ни ягодных кустов, ни земляники. Но пожалуй самым плохим было полное отсутствие воды. Ни ручьёв, ни даже луж не было. К вечеру вторых суток чуть с ума не сошёл. Что было когда к деревне подходи, уже почти не вспомнить, обезвоживание таки давало о себе знать. Неподалёку, вроде, проходил пожилой мужчина, то ли рабочий, то ли ещё кто, чёрт его знает, и заметив человека в военной форме, опешил. Потом, кажется, признал в нем пилота красной армии, и, не медля, помог тому добраться хотя бы к госпиталю (который в итоге оказался мед.палаткой). Голова тогда уже практически не работала, с трудом составляла слова в предложения, и уж тем более совладала с идущими ногами. Там, уже и воды дали, и рану осмотрели и про место службы расспросили. Благо перелом не такой уж серьёзный… ну, относительно, по крайней мере. Вправлять решили сразу, под местной анестезией. Сама операция запомнилась как-то смутно. Врач, захватывая голеностоп рукой спереди, а другой голень снизу и по бокам, проворачивал стопу, стараясь найти её нормально положение, и, ощутив что кости вправлены, наложил шину, замотав её бинтом. Наказали как минимум недель шесть-семь сидеть смирно, на перевязанную ногу не вставать и, в случае чего, сразу обращаться в воен.врачу части. Ах, да, ещё торжественно отдали некое "новейшее орудие для легкораненых", предназначенное для более удобного передвижения — ну, а в простонародии просто палка, заменяющая костыль. Подарок, так сказать. На этом опыте можно было убедиться в том, что доктора, по сути своей — люди весьма, кхм, позитивные. К слову людей, в том самом госпитале, было не шибко много. В основном пехотинцы с разнообразнейшими ранениями, признаться смотреть на них было тяжко и даже неловко как-то, вывих ноги не смертелен, и не станет решающим выбором между жизнью и смертью, так что отбирать время у врачей или фельдшеров было совестно. Не помешало бы ещё и в полк сообщить, где находится-то. Спасибо радисту, кое-как передали в центр, а от туда в часть, что, мол, жив, немного ранен правда, и в скором времени вернут на фронт. Утром уже сообщили, что через пару дней неподалёку провиант на пехоте провозить будут, подберут у госпиталя, и в часть как раз довезут. Что даже хорошо, первое время следовало находится под присмотром врача, хоть пару дней, на случай если кость опять сместится, или ещё чего. На всё это ушло несколько часов, так что, когда медицинские процедуры были закончены, а глаза просто слипались, был уже час четвёртый. Спать оставили в госпитале. Водитель, большую часть поездки провёвший в тишине, равнодушно окидывает взглядом горизонт. Густые брови немного сдвинуты к центр, а между ними пролегает пожилая морщинка. Первое время, правда, пытался немного разговорить попутчика, но раз за разом получая сухие краткие ответы, приостановился. Так что, как говорится, на нет и суда нет. -Что такое, истребитель? Уже и в небо тянет? — он слегка ухмыльнулся. Глаза от света болят. Грузовик немного ушёл в поворот. „Трость“ легонько стукнулся о дверь. -Может быть.- как-то странно на душе. Возможно самопредостережение от очередного страха летать. В последние дни пребывания в госпитале в голову постоянно лезли разные мысли. Но рассуждать о них, отнюдь, времени особо не было, и они, можно сказать, откладывались на потом. Атмосфера буквально налаживает на спокойный лад. Хотелось просто откинуться на сидение и, закрыв глаза, сидеть так вечность. Уперев локти в ноги, спина лётчика немного сгорбилась, а кисти рук, скрестившись, легли на колени. Лицо немого нахмурилось. Всё-таки интересно, как там они? Что если кого-то ещё из второй эскадрильи подбили? Или Леша опять высадился где-то у линии фронта? Вроде не так уж много времени их не видел, но предстоящее возвращение в полк, в какой-то мере, грело душу. Только вот мысль о том, что кто-то за время отсутствия мог погибнуть, оставляла за собой тревогу. -Слушай, истребитель. Ты, вижу то, не рад, что опять воевать на фронт пойдёшь. — он размял шею, от чего кадык на его шее стал ещё виднее.- Но, знаешь ли, не мне тебя осуждать. Хотя, думаю там есть и те кто тебя ждут. Друзья там, сокомандники. -Не в этом дело. Друг мой, тоже лётчик, два раза чуть не умер. Тревога уже до костей пробирает, ведь однажды кто-то из них всё-таки не вернётся.- лётчик немного кашлянул.- Боязно. — Так сделай это хотя бы для них. — его хрипловатый бас прозвучал подавленно. -Будут же и те кто за тебя переживает, а смерть она, ну, неизбежна, а так, хоть поможешь кому. — он немного приободрился. — Я вот уверяю, как щас подъедем, куча опять этой мелкотни лет восемнадцати понабегут. Как их только в войска берут?! Лётчик немного ухмыльнулся. Знакомая ситуация, да и большинству новобранцев сейчас даже и восемнадцати нет. Грузовик опять немного поворачивает. Даже отсюда, с переднего сидения, можно услышать небольшие шуршания груза в кузове. Вдалеке уже виднеются палатки, несколько самолётов и кучка людей, распределённых около территории. Грузовик съезжает к обочине и медленно притормаживает. Приехали. Водитель сразу выходит, обойдя капот, открывает дверь настежь и помогает лётчику выйти, поддерживая тело со стороны перебинтованной ноги. „Трость“ лётчик берет в левую руку, а правую перекидывает через плечо мужчины, осторожно выбираясь с сидения. Несколько людей, ранее стоявших около палаток, практически сразу двинулись в его сторону. Перемотанная нога немного подгибается, а тело, вместо неё, упирается на „трость“. Буквально в паре метров от него уже находится Вано, и буквально с разбега, чуть ли не падая, обхватывает своими руками плечи Скворцова. — Тихо ты! — он пошатнулся. На лицо лезет улыбка, почему-то хочется засмеяться. — Уронишь ещё! — она всё ещё держится на лице. С интервалом буквально в секунду подбегает Ромео, только в отличии от Вано, старается поддержать вышедшее из равновесия тело. Со временем подбегают ещё некоторые лётчики второй эскадрильи, и, оценив ситуацию, кто-то так же придерживает старшего лейтенанта, ну, а кто-то с разбега бросается в объятия. Вокруг все говорили, так что разобрать что-то конкретное было сложно, но, по крайней мере, можно было точно сказать, что как минимум вторая эскадрилья очень волновалась за пропавшего лётчика. Лейтенант осторожно повернулся в сторону грузовика, хватаясь взглядом за, немного пожилого, водителя. Тот, в свою очередь, заметив взгляд лётчика, немного ухмыльнулся и, хлопнув дверью грузовика, махнул на прощание. Грузовик двинулся немного вперёд, разворачиваясь в другую сторону дороги. А затем и вовсе уехал. Народ простоял там ещё пару минут, радуясь возвращению „блудного сына“, да и сам лётчик сиял. Было решено сразу идти к майору докладывать о возвращении. Скворцов, прихрамывая и опираясь на других лётчиков, умеренными шажками отправился дальше, попутно рассказывая что в общем-то происходило последние пару дней. Военные палатки уже в паре шагов. А толпа, проводившая лейтенанта, всё так же шумела. Сам лётчик, ощущая некую нехватку чего-то, теперь и сам понимал кого он не досчитался. Маэстро. По спине пробежал холодок. Он бы точно встретил его, если бы мог. Было несколько мест где он в принципе сейчас мог быть. Либо на разведке либо тут. Либо… Чёрт! Приостановившись в паре шагов у палатки, Лейтенант, освободив правую руку, опёрся на трость, а после вообще встал сам, освободив и левую. Господи, хоть бы тут. Господи, хоть бы тут! Шаг. Левая рука неуверенно пытается убрать ткань, прикрывающую вход. Майор сидит, толи что-то перечерчивает, или пишет что. Начальник штаба рассматривает карту, его голос можно было услышать чуть раньше, может ещё с майором переговаривается. Маэстро нет. По спине опять пробежал холодок. На душе как-то не по себе. В момент все мысли разбежались из головы. Майор переводит взгляд, ухмыляется. -Майор.- Скворцов слегка кашлянул и, пройдя вперёд, постарался встать прямее.- На фронте подбили. Кое-как катапультировался, самолёт мой улетел куда-то на вражеские железнодорожные пути. Пробирался через чащу, до деревушки добрался, там гражданский к госпиталю провёл. Подлатали…- немного запнулся.- Благо, даже сюда подвезли. -С возвращением, пилигрим чёртов.- сказал тот поднимаясь со стула, и подходя ближе для рукопожатия. Схватив руку, крепко сжал её, а после того как выпустил легонько хлопнул Скворцова по плечу ухмыляясь.- Да что ты как не родной. Лейтенант тихо вздохнул. — Капитана Титаренко найти не могу. Он на разведке чтоль? -А, это, да он вообще- Слышно пару быстрых шагов у палатки. Её занавес заметно двинулся. Скворцов резко оборачивается, встречаясь с вошедшим взглядами. За пару секунд маэстро меняется в лице. — Вернулся всё-таки… — голос Титаренко старается быть строгим. Пауза заметно тянется. Маэстро отворачивается, тяжело вздыхает. Но улыбка, похоже, как на зло, упорно лезет на лицо… как и выступившие, как некстати слёзы. Он опять поднимает взгляд. Скворцов, сжимая рукоять трости, так же старается сдерживать улыбку. Получилось у него плохо. Руки Маэстро сжались в кулак.- Чёрт бы тебя побрал, Серёг! — Титаренко, сделав пару шагов вперёд, обхватывает его плечи. Скворцов немного горбится, крепко упираясь на трость, но свободной рукой обхватывает того в ответ, и опускает голову вниз. Из сжатых улыбкой губ слышится нечто средним между смехом и глухим всхлипом. Маэстро начинает часто моргать, стараясь смахнуть слёзы. Через время Скворцов пропускает глубокий вздох.***
— Ну ты, конечно, даёшь! — Титаренко, ухмыляясь, медленно подошёл к лейтенанту, несильно ударив того по плечу. — Как ногу-то свернул? — он осторожно присел на сухое бревно. -А… Да приземлился не правильно, когда от фрицев бегал. — он медленно вдохнул ночной воздух: влажный, прохладный и лёгкий. И с таким же удовольствием медленно выдохнул. Солнце уже давно зашло за горизонт. Угли мизерного костра, яркие и светящиеся, обложенные прогоревшим пеплом, плавно потухали, превращаясь из алых в тёмно рыжие, а потом и вовсе тускнели. Маэстро, порыскав по карманам бежевого кителя, достал пачку сигарет, которая, кажется, к тому времени уже наполовину опустела. Открыв, он протянул её лейтенанту, слегка тряхнув упаковку, обращая внимание Скворцова. Курево так себе, хотя тому вроде нравилось. Вкус какой-то странный. Вяжущий язык. Даже после небольшой затяжки обычно хотелось прокашляться. Тот лишь немного повёл кистью в воздухе, в знак отказа. Курить особо не хотелось. — Ну что, Скворцов, готов покорять небеса? — притянув пачку обратно, маэстро убрал её обратно в карман, предварительно вытащив себе сигарету. — А как же.- послышался тихий щелчок, левее, кажется, загорелся небольшой огонёк. Через секунду потускнел, поджигая собой сигарету. — Жаль только вот, месяц ещё ждать, — Скворцов немного приподнял штанину, но уже другую, более чистую, новую, и куда менее потрёпанную (относительно той, в которой он сюда вернулся), показывая запрятанную под ней перевязанную щиколотку.- пока бинты снимут.- хотелось пройтись, не опираясь на трость или на то, что под руки попадётся. Непривычно, да и неудобно. Ощущаешь себя каким-то немощным стариком. -Зато будет кому петь. — сказал он, хохотнув. Следующие минуты были проведены в полной тишине. Ну, если не учитывать сверчков, спрятавшихся где-то в траве. Это не было какой-то неловкой паузой, просто молчание. Ветер немного качал ветки деревьев, шурша миллиардами листьев. Костёр, всё ещё ощутимо греющий, немного светил. Его одного, вероятно, не хватило бы, что бы увидеть хоть что-нибудь дальше собственного носа, так что основной свет, освещающий хоть чуть-чуть пространства, исходил из небольшой, повисшей на ветке, керосиновой лампы., а надоедливые мошки время от времени ударяясь о стекло светило. Тихо. Спокойно, даже на душе. -Знаешь, а я вот думаю, — он затянул дым, — год максимум, и развалится уже рейхстаг. -Боишься что последние дни войны я проведу с одной ходячий ногой? Да с тростью в руке? — насмешливо подметил лётчик. — Это я тому, — маэстро, стряхивая пепел, слегка повысил голос, — что даже взяв Берлин- — И написав, Развалинами Рейхстага…» — добродушно ухмыльнулся Скворцов. — И написав… — махнув рукой он вздохнул, — надо будет нам, второй эскадрилье, собраться где-нибудь, да спеть всем оркестром, за курсантов, лётчиков, — он немного помедлил, — что погибли тут. -Это да… Опять тишина. Сверчки, чьи подскоки в траве можно было еле-еле рассмотреть из-за тусклого света лампы. Шелест листьев. Лёгкий, но прохладный ветер. — Так, — Маэстро привстал с бревна, — всё, отбой. Он окончательно поднялся с земли и, отряхнув форму, выкинул окурок. Лейтенант, найдя трость, начал медленно вставать на ноги. Он, упираясь на трость, аккуратно обошел поваленное дерево, стараясь рассмотреть местность, и на секунду остановился, замирая, словно стараясь запомнить этот, один из немногих, момент, когда сердце не сжимается от переживаний за сокомандников, а тревога за собственную жизнь не пробирает до костей… Атмосфера спокойствия, благополучно создаваемая уютностью окружения, давила на разум. Немного потрескивающий костёр, еле слышные удары мошек об висящий светильник, холод, от которого появлялись мурашки. Тишина, идиллия… Даже и не скажешь что война идет. Послышался топок по земле, вероятнее всего придавивший остаток сигареты, и медленные шаги немного в сторону. Тень от собственного тела дёрнулась, и изменилась под углом двигающегося света. -Идём уже! — в реальность возвращает голос неподалёку.- Чего ты там стоишь как вкопанный? Помедлив буквально секунду Скворцов, развернувшись, размеренными шагами оправился в сторону Титаренко, держащего лампу.***
Вид гладкой степи, колыхающейся от каждого, даже лёгкого, дуновения ветра, соединяется с синим небом. Там же и пара облаков, и даже не смотря на то, что они, время от времени, закрывали собой солнце, жара не спадала. Оно греет, даже печет. Жара, кошмар. Слишком, даже для августа. Тёплый ветер, дующий прямо в лицо, продувал серую рубашку. О да, несмотря на год, да даже больше, прошедший в разлуке с формой, тело всё ещё не очень-то привыкло к мягкой, несвойственной военной одежде, рубашке. И пусть она (рубашка) была вполне ношена ещё задолго до настоящего времени, удобности она не потеряла. -…и я вот думаю, соберёмся мы здесь через год-другой, всей второй… «Смуглянку» ансамблем споём, в честь погибших. — Традицию устроить захотел? — на лице Скорцова крепко держится улыбка. — Не понял. — Ну, собираться всей второй.- он коротко окидывает Маэстро взглядом. — А, не совсем.- он медлит.- Может ещё и петь будут. — Ты как будто себе музыкантов в оркестр набираешь. — Ну, а кто ж, если не я? — Титаренко засмеялся. — Я тебя ещё солистом позову. Ветер усилился, но холоднее не становилось. Лучи солнца всё так же палят голову. По лицу пробежала грустная улыбка. -Будем жить…