…покуда клыки мои не напились крови. …покуда жажда моя бесконечна.
***
Лицо Бескостного окроплено кровью да так, что мелкие капли превращались в тягучие ручьи, стекающие по подбородку прямо к горлу, ласкающие выпирающий кадык и завершающие своё путешествие в выемке возле ключиц. Глаза безумца горят — синие, дьявольские, смотрят чётко на того, кому они бросали вызов. — Это тебе не по нраву, христианин?! — вырывается с его уст, когда Хехмунд молчаливо наблюдает за разгорающимся перед ним безумием. Ивар был подобен неукротимому пламени, желавший испепелить всё на своём пути. Прикованный чётко к земле, он пользовался почвой как силой, что несла его, когда руки его — весла мощного драккара. Несокрушимого, непобедимого, бросающегося прямо на высокие волны боя, что был перед ним. Это восхищало. Сила воли этого язычника была сильнее многих христиан, что прибегли к вере во Всевышнего, надеясь, что он их спасёт. Ивар ни на что не надеялся. Хехмунд же имел надежду на то, что способен изменить путь, брошенный самой судьбой ему так, что перед глазами мелькает лишь этот мальчишка с дикими, ядовитыми синими глазами самого глубокого льда Севера. Нет страха перед ним — он давно разучился бояться, тем более того, о ком ходили легенды, насколько Бескостный ужасен. Смерть есть величайший дар Божий. Хехмунд тянется к Ивару и оказывается близко: достаточно, чтобы установить зрительный контакт, чтобы обжечь дыханием влажную от крови кожу. Серо — голубые глаза епископа в момент сузились, приобретя хищный взгляд: для христианина, Хехмунд был иным. Способный на милосердие, он жаждал сокрушать своих врагов вопреки всему, что уготовил ему Бог. Он желал пускать их кровь. Окунуть свой меч в горячее тело во имя Господа. Он желал наслаждаться тем, что ему уготовано. Он хотел лечь в одно ложе со смертью. Его губы резковато касаются скулы язычника — язык чертит линию вдоль неё к самому подбородку. Во рту тут же металлический вкус врагов Ивара. Сладострастный, солёный, терпкий. Рука цепляется в чужой затылок: хватка крепкая, но не болезненная; он не хотел доставлять боли, лишь доказать, что язычник — отражение страхов его веры. Страх, который он способен подчинить. Он не боялся Бескостного: его губы доказывали это, собирая кровь с молодого лица точно воду, украшая собственные алым цветом кровопролития, жестокости и победы. Его дух воина воспевал бравые песни услады, ведь для него нет лучше наслаждения, чем пораженные враги его короля и его Бога. Только сейчас он слизывал кровь собратьев и наслаждался этим. Если когда-то он думал, что он вынужден быть на стороне северных дикарей, то теперь это его предназначение. Он был одним из них. Хриплый, нетерпеливый выдох и окровавленные губы накрывают губы юнца, требовательно передавая вкус крови падших воинов. Проталкивают грубо прямо в рот, дабы Ивар ощутил вкус не только поверженных, но и того, кто теперь служил ему. Так Хехмунд давал клятву язычнику. Кровь — великий дар, способный объединять тех, кто некогда был ещё так далек.Он не уйдёт от тебя, Ивар Бескостный. Он иссушит тебя до дна и позволит выпить себя.
***
Хехмунд заходит в комнату совсем бесшумно. В нос ударяет затхлый воздух, липко облепляя лицо и пробираясь дальше в лёгкие, напоминая о климате, где он провёл всю свою жизнь. За окном сверкают вспышки молний, освещая комнату каждый раз, стоило ночной россыпи тысячи ветвей распространиться по небу и светом своим озарить силуэт на единственной кровати, что была в центре помещения. Хехмунд не сводит глаз с этого силуэта: наблюдает молча, заворожено и аккуратно огибает ложе. Он изучает, всматривается в того, кто был под шерстяным одеялом, укутался почти до макушки так, что видно лишь лицо: спокойное, красивое, молодое. Совсем ещё мальчишка, но сколько огня Господь заковал в него. Или всё это проделали его Боги? Хехмунд гадает, глядя на Ивара, кто создал его: языческие выродки или Бог, в которого он так свирепо верит. Осознает под очередную вспышку взбунтовавшегося неба, что его Господь не мог создать Ивара: дьявол заключен в этом молодом теле, половина которого не функционировала, но внушала ужас силой своей, заточенной в невидимом даре, данным языческими богами для уничтожения таких, как он. Хехмунд это понимает и помнит, как смотрели на него его люди, когда он приказал оставить мальчишку в живых; когда они точно сорвавшиеся с цепи собаки, собрались убить человека, не способного ходить, наивно полагая, что такого — легко лишить жизни. Епископ знал, что нет. Знал, что никто из его людей недооценивал его и боялся страхом таким, точно Ивар выбрался из Ада являя перед собой Геенну Огненную, а рот его, окропленный кровью врагов на поле боя, точно пасть смердящая и внушающая ужас. И лишь Хехмунд в своём видении Мира этого видел в мальчишке нечто большее, чем монстра. — Так и будешь не сводить с меня глаз? — Бескостный говорит с усмешкой, не открывая век и не глядя на воина. — Боишься, что убегу? Епископ шумно выдыхает. Ивар почти никогда не спал: всегда был начеку, в напряжении, в ожидании того, кто захотел бы убить такого с виду невинного дитя Господа. Ложь! Хехмунд почти корит себя за то, что поддался на чары синеглазого дьявола, окутавшего его душу путами вопиющего греха, от которого ему никогда в днях своей жизни не искупить и не просить прощения у Господня своего; никогда тот не простит душу грешную того, кто разделил свою сущность с язычником. — Луны сегодня не видно, — отвечает Хехмунд, садясь на край кровати: шерстяное одеяло мнется под его весом. — Буря может поспособствовать убийству. — Так ты пришёл убить меня? — Ивар распахивает глаза: они горят синим пламенем даже в полумраке, и Хехмунд знает, что это значит. Ему больно, а когда тело его ломит, гнев наполняет его невероятной силой. Этот взгляд епископ уже успел изучить, будучи на территории Бескостного. Он знал, что одно мгновение и руки язычника окажутся на его теле в желании свернуть шею или вырвать язык; воин не знал, но знал лишь то, что не позволит этому случиться. — Ты опасен для моего народа, Ивар. Они боятся. Страх порождает поступки имеющие последствия. Я пришёл защитить тебя от них. — покуда люди его косо смотрят на язычника, шепчутся и мечтают расчленить. Хехмунд слишком хорошо знает и понимает свой народ, а потому против воли Господа защищает Ивара от покушения. Хотя бы этой ночью. — Pater noster, qui ts in caelis, sanctrticetur nomen Tuum. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos malo. Amen.* Бескостный оскаливается на молитву, точно дьяволу она пришлась не по вкусу и валит Хехмунда на кровать рядом с собой. Нависает сверху, окрашенный белым светом молний, и епископ видит точно Содому в глазах язычника, когда тот яростно рычит ему в лицо. — Тебя твой бог не спасёт, христианин. И твоих людей. Никакие молитвы не помогут! Разве ты забыл? — руки Ивара сжимаются на коже его брони так крепко, что та, кажется, собирается в гармошку от нажатия пальцев. — Ты сам определил свою судьбу. — Но пока, — Хехмунд спокоен, без страха глядит в глаза Ивара, — Моя судьба связана с тобой, я буду жить — это я знаю точно. *Отец наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.***
— Ты избегаешь меня? — Ивар сидит на стоге сена, наваленного на телегу. Наблюдает из укрытия за тренировкой солдат саксов. Ест яблоко, обнажая белые острые зубы. — Если я прав, — а я прав, — то это доказывает мои слова. Ты ведь помнишь, о чем я говорил с тобой? Разве это не так, Хехмунд? Они встречаются взглядами и Ивар подмечает тени, круги под глазами, в которых, кажется, горит тот самый огонь. Огонь преисподней, которого они все так боятся. Бескостный только жмурится, сыто и довольно, перемалывая кислую мякоть яблока. Тянет руку с ножом, — Хехмунд не отшатывается, — чтобы постучать костяшками пальцев по виску воителя, который едва ли не кипел. Ивар знал это выражение лица очень хорошо. — Мне интересно, что происходит вот здесь сейчас. — Постукиванием костяшками пальцев по виску он не ограничивается, ловким движением взявшись за нож, Ивар чертит следы шрамов на скуле епископа. В ответ, тот сжимает его руку с яблоком так сильно, что у Бескостного могли бы треснуть кости от напора, и надкусывает с нетронутой стороны. Ивар склоняется к Хехмунду, касается его лба своим. — Я ведь говорил тебе, христианин. Ты такой же, как я. Я такой же, как ты. Хехмунд не чувствует покоя даже тогда, когда его лоб касается лба язычника. Наоборот, всё внутри него вскипает, обостряет оголенные нервы, поддевает все потаенные грехи, которые он так отчаянно прятал от Господа. Жар скручивает его мышцы бесконечным напряжением — он не способен расслабиться. Не способен с самого того дня, когда предался греху вместе с язычником прямо перед лицом Бога. Пал так низко, насколько не мог ещё пасть, позволив себе отдаться демонам. Рука расслабляет хватку на костяшках пальцев Ивара и перемещается к его затылку. Пальцы перебирают русые пряди и постепенно стягивают их, точно Хехмунд натягивал тетиву лука, что вот-вот выстрелит смертельной стрелой. — Я не лишал тебя твоих богов. — Шепчет он угрожающе: его дыхание сбивается и слова превращаются в рык возле скулы мальчишки, что терзает его душу. Дьявол снизошел к нему и укутал в объятиях, а он грелся в них так, что они сродни рукам Богоматери. — Ты думаешь, что всё это шутка, это весело, — причитает он хрипящим низким голосом, стягивая пряди волос на затылке Бескостного в кулак и мёртвую хватку. — Но ты понятия не имеешь, что это значит для меня, Ивар. — Хехмунд удерживает себя от желания проявить грубость: последнее время он предельно сдержан и подвластен самообличению. Рывком Хехмунд отстраняется, возвращая лицу былую хладность и сдержанность. Гнев всё ещё кипит в нём, когда он выдыхает, обводя взглядом воинов, точно опасался, что кто-то мог увидеть; но страшнее Бога никого нет. — Я отниму тебя у твоих богов, Ивар. — Обещает христианин, повернув голову к Ивару, и глаза его подчеркивают твердость слов. Приближается вновь к лицу и спокойно, почти равнодушно, продолжает. — Ты не вернешься к ним. Я лишу их тебя. [в этом куске за Ивара отписал мой брат, потому не лишаю его авторства]***
— Я выбираю сражаться за тебя. — Хехмунд смотрит прямо в глаза самому опасному человеку среди варваров, наполнивших святую землю; смотрит без страха, наоборот: с нескрываемым вызовом и любопытством. Следит за реакцией, отмечая, как меняется мимика Ивара, как тянет он пухлые губы в кривой ухмылке, точно слова воина были смешны для него. Бескостный опускает взгляд на мгновение, склоняет голову набок и впивается синими камнями его очей в глаза Хехмунда, оскаливаясь в улыбке. — Нет. Тебе всё равно, за кого сражаться. Я вижу по глазам твоим, что ты хочешь победить. — Ивар видит его насквозь, точно высматривал в глазах воина всех чертей и демонов, поселившихся за святым делом; всё то, что ознаменовало грех. Епископ не дрогнул и мускулом на лице, внутри признавая поражение и восхищение одновременно. Язычник, чьи боги выдумка, чьё само существование — порочность и грех, знает, кто перед ним, иначе бы не оставил в живых того, кого следовало убить. Кому следовало бы пробить топором череп и пронести по грязи тело, привязанное к лошади, мимо норманнов, дабы восхвалить вновь своих богов и унизить того самого, Одного. Хехмунд, наконец, тянет уголком губы слабое подобие улыбки: совсем незаметное и короткое. Улыбаться — это то, что он делал редко. Слишком редко: тогда, когда душу его не видел Господь; тогда, когда он грешил; тогда, когда он сбрасывал с себя доспехи или саккос, предоставляя себя лишь тишине и своим порочным мыслям, деяниям. Как и сейчас Ивар видел его грех; видел, что единственное, что желает Хехмунд — это сражаться и побеждать. То же, что так яро желает Ивар. Пить кровь своих врагов, окунать руки в горячие тела, разрывать их на части. Он — язычник и он — христианин на этом поле боя нашли друг друга в своей необузданной звериной натуре желаний, что преследуют одну цель. Лишь бог епископа призывал убивать тех, кто грязен своей кровью, но Хехмунд желал убивать тех, кто стоит у него на пути. Ивар отныне поддержит его в этом. Позже, перед боем, Хехмунд стоит на улице один, вслушивается в возню за спиной, где кто-то готовил своё оружие, а кто-то звал закрепить доспехи; вдыхает прохладный воздух, стараясь освежить свои мысли и прикрывает глаза. Предвкушает то, что будет и медленно осознаёт, что сражаться ему сегодня не за тех, кто верил в него, а за тех, кто ненавидит его. Тех, кого он готов вырезать, вспороть брюхо и выпустить наружу кишки нечестивцев. Возможно, тогда грехи его были бы искуплены в глазах Господа, но сейчас… Он растерян. Лишь на мгновение, стоит вспомнить, с кем он сражается рядом. Ивар Бескостный. Рука на ремне полуножнах сжимается вдруг до побелевших костяшек, лёгкие судорожно стесняются. Хехмунд распахивает глаза и крепко смыкает зубы так, что выступают желваки. Он не злится, наоборот — негодует и не понимает, как его Бог мог послать ему Ивара. За грехи его — не иначе, но его сознание, столь тёмное и мрачное, подверженное мыслям о том, что сражаться с тем, кто не боится умереть, кто такой же, как и он, — признает честь, которую воин скрывает от Бескостного глубоко внутри. Язычник не должен знать, что христианин такой же, как и он; такой же монстр, что желает сокрушать и подчинять. Он не должен знать, ведь он — отродье ада, а Хехмунд — приверженец самого Господа.***
Хехмунд знает, что Ивара ненавидят. Каждый из его воинов шепчется за его спиной, сплетая язык в грязных словах о том, что нечестивиц забыл в обители одного единственного Бога; почему великий воин и славный епископ не позволил его убить, не позволил уничтожить отродье Ада, не дал им напиться крови. Его люди хотели смерти Бескостного также, как люди Ивара жаждали издевательств и смерти ему, слуге Господа. Но Хехмунд не даёт этому случится. Осторожный и во все внимании, он знает, когда беда может настигнуть Ивара. Болт арбалета входит со спины, впивается в тело, пробивает броню, достигает мышц, разрывает их и страстно сливается в кровавом поцелуе с внутренними органами. Горячая ипостась тела воина выливается красными разводами на свет божий, рвётся по горлу и наполняет рот. Хехмунд видит перед собой ошалелые глаза Ивара: синие, яркие, такие глубокие в своём проявлении непонимания, хорошего скрытого гнева и пелене ужаса. Сжимает его плечи, унимая собственную дрожь, и обагряет кровью, выплевывая сгустки прямо на грудь язычнику. Он тяжело хрипит и не отводит глаз от нехристя, точно давая понять ему то, что он сделал, было лишь для него; то, что сделали его люди — во имя Господа. Видимо, Господь отвернулся от своего слуги. Хехмунд на секунду касается лбом лба Ивара: капли крови капают с его рта ожогами на руки мальчишки. — Они не отнимут, — почти ели слышный шепот. — Никто не отнимет тебя, язычник. — угроза всему миру звучит в хрипе христианина. Он сопротивляется до последнего тьме, когда видит, как ледяное пламя его греха в глазах язычника вспыхивает подобно пламени Судного дня. Руки Бескостного не дают Хехмунду упасть и измазываются ещё больше в крови, когда Ивар яростно выплевывает. — Ты не можешь уйти от меня, Хехмунд! — его голос похож на рык, а пальцы сжимают броню жреца, удерживая на весу, не замечая, что тот уже не держит себя на ногах. — Только я могу лишить тебя жизни! Только я! Это я — твой бог!