О тяжёлых последствиях привязанности.

      Холодно. Противная вязкая жидкость обступает его кривыми линиями, протекает мимо ровным потоком и несёт куда-то вперёд. Темно. Веки налиты свинцовой тяжестью, на них нитками привязаны валуны общественного вклада. Что это находится рядом? Он ощущает руками тепло. Это тепло сродни моментальной вспышке адреналина, исчезает столь же быстро, как успевает появиться. Он не может открыть рот, ничего в собственном теле более ему не подвластно. Не этот человек живёт эту жизнь, не ему больше и двигать собственным мешком с внутренностями. Смешно. Резкий и оглушающий взрыв. Он не виден, его можно только ощутить ломающимися рёбрами. Он проходит резким треском костей и бряцаньем конечностей. Ничего больше не важно, кроме беспросветной алой пелены боли, которая застряла на уровне глазниц и той части мозга, которая отвечает за дикий необузданный страх.        Глаза открыты. Будильник отсчитывает своим противным писком семь часов утра, пятнадцать минут. Ни секундой позже, ни раньше. Костлявая рука тянется к пластиковой коробке, в которой заключен хитроумный механический организм. Падает на будильник. Тот испуганно замолкает, становясь сплошь чёрным от ужаса. Его работа больше не нужна. Парень смотрит вбок. Приевшаяся за столько лет картина внушает омерзение. Как и то, что находится под ногами. Счета валяются сплошь изодранные в мелкие кусочки, из них едва ли можно сложить что-то больше похожее на бумагу. Рука медленно перемещается глазам, под которыми залегла многонедельная тень.       Третий кошмар за ночь добивал не ужасом происходящего, а только лишь осознанием, что это повторится ещё не раз. Ещё не один день ему придётся слушать треск собственной материи и ощущать адскую ломку, которая проникает ядом в организм, просачивается в язык, выжигает рецепторы и лишает всего. Лишает возможностей, причём абсолютно любых.       Под глазами залегли синие тени, они больше были похожи на макияж изысканной французской дамы века этак восемнадцатого, ярко выраженные и глубокие. Ореолы под нижним веком придавали усталому лицу оттенок полумёртвого спокойствия, который лишь некоторые трупы приобретали в процессе захоронения. Тяжесть, навалившаяся на плечи многотонным мешком, скрючила позвоночник зигзагом, словно он был потрёпанной старой молнией на поносившемся сером платье. Скрип кровати разлился одиноким эхом. Отголоски, далёкие и ни в коем случае не важные для самого хозяина помещения, растеклись противными лужами по стенами и отскакивали каплями звуков.        Шарканье ног по паркету отрывало от мыслей. Такие противные звуки, как жужжание мухи или звон ложки, которая совершенно случайно встретилась на пути с керамической чашкой, раздражали и приводили в уныние одновременно. Ещё больше утонуть в унынии было нельзя, но парень падал и падал вниз. Его прикрытые глаза еле улавливали смытую в единое пятно реальность, больше походившую на непонятное творение современного художника, что позиционирует себя деятелем искусства за всякое дерьмо, которое может только выйти из-под его руки. ДэХён живёт здесь около двух лет, работает ровно столько же. За это время он увидел свой унылый угол несколько сотен тысяч раз. Внутри не менялось ровно ничего, только дешёвая картинка за окном, больше смахивающая на постер из девяностых, который клеил нанятый мальчишка по вечерам. Пока он пытается уснуть.       Самым смешным было то, что останавливать кошмары никто не мог и не хотел. Керамическая кружка жила, не имела души или сострадания, но Хёну постоянно казалось, что та смотрит на него своими огромными невидимыми глазами, смотрит с омерзением и упрёком, какой только могла воспроизводить неодушевлённая вещь. Телефон не рвался от звонков. Издательство, в котором парень начал работать год назад, обанкротилось, друзья, с которыми он познакомился тогда же – спились и валялись на холодном асфальте, насквозь промокшие, провонявшие алкоголем и сигаретами. Можно ли было называть их друзьями ,раньше не имело особого смысла задумываться. Да и сейчас вместо мыслей в голове образовалась пустая масса размером с чёрную дыру.       Дэ не мог думать. Он как робот выполнял функции, к которым привыкло тело, и лишь изредка, проходя мимо зеркала, с половины которого уже слез зеркальный слой, останавливался на рассматривании своей измученной фигуры. Память отказывалась что либо запоминать, парень знал, что находится внутри матрицы времени, которая всё крутит и крутит плёнку надоевшего фильма назад. Те же сны, те же предметы, те же ощущения. Ощущения, которых нет. Фантомные всплески печали и чувство незаконченности плелись хвостом. Тревога шептала на ухо, её писклявый голос бился пойманной птицей внутри разума. Будто вот-вот он наступит на гнилую доску, под которой вязкая жижа небытия.        Звонок в дверь стал точкой отсчёта. Плавающие звуки разбились хрустальной люстрой внутри комнаты, оживили молчаливую атмосферу, отскакивали от молекул кислорода и били по слуховому каналу. Кто-то пришёл. За открытой давно уже прогнившей дверью никого не оказалось. Возможно, это балуются дети или его воображение неожиданно ожило за столько лет бездействия. Стук. Тяжёлые шаги по лестнице остановились хлопком напротив это же самой двери. Шорох мышью прокрадывался по лестничной клетке.       Снова стук. Хён не понимает, что происходит. На лице залегает мрачная тень, от чего темные круги под глазами кажутся почти чёрными дырами в пространстве болезненно-бледного лица. -Кто там? – слова даются тяжело, будто их приходится высекать на дереве тупым от времени ножом. Снаружи никого не слышно. Дрожащими непонятно от чего руками Дэ хватается за ручку и резко распахивает дверь. Губы раскрываются в немом крике удивления. -Здравствуйте, могу я войти? – напротив стоит парень. Его длинные чёрные волосы обрамляют худое и длинное смуглое лицо, широкая улыбка то ли пугает, то ли притягивает. Добрые карие глаза заглядывают с каким-то странным ожиданием, будто он уже знает, что впустят. Просто ожидает.       Дэ моргает. На секунду мир вокруг падает во мглу, голова подвергается какому-то странному писку, который звенит в ушах. Он моргает ещё раз, только очень быстро. Впереди никого нет, но это после оказывается лишь игрой воображения, не больше. Напротив всё так же стоят, молча ожидая разрешения. -Да, входи, - опять. Голову будто разрывает ультразвуковой бомбой. Противно, невозможно. ДэХён замечает, что напротив . Отворачивается, хлопает дверь, а затем щёлкает замок. Чон начинает думать, что мозг играет с ним злую шутку.        На кухне гремит посуда. -Извини, я здесь похозяйничаю, в доме совсем еды нет, - доносится откуда-то из-за стены. Парень замирает на полушаге, - ты что больше любишь? Впрочем, я кроме рамёна ничего и не умею.        Глубокий басистый смех заполнил помещение. Странно, почему-то звук кажется настолько родным, настолько близким и обыденным, что осознание этого поражает острой иглой где-то внутри. Втыкается и пронзает материю, пуская волны дрожжи по телу. Так не должно быть, ДэХён трясёт головой, пытаясь выгнать мысли, которых там почти что нет. Ему нравилось прежнее состояние, нравилось, нравилось!        Кружка, которой бог весть сколько лет, падает на пол и с глухим стуком укатывается в сторону. На кухне гремит эмалированная посуда, доставшаяся то ли от родителей , то ли от заботливой бабушки. И все умерли. Хён сжимает ладони в кулаки и мнётся в собственной квартире, в своём же уголке комфорта чувствует себя до ужаса неловко, не знает, что делать и как быть. Вода с шипением и характерным ей лопанием кислородных пузырьков закипает, слышится шорох обёртки и громкий хлопок. Дэ поднимает мутные стеклянные глаза и не может ни о чём думать, просто смотрит, как чужой силуэт нерасторопно передвигается по его собственной кухне. Внезапное желание двигает его ноги, кто-то толкает в спину, но только обернёшься - на самом деле и нет там ничего. Он подходит к непонятному гостю и обвивает его талию, складывая ледяные руки в замок на чужом животе. Мятая рубашка неприятно касается кожи, тепло волнами окутывает ДэХёна вперемешку со странным запахом.       Сбой в системе его организма снова даёт о себе знать. На мгновение кажется, что ничего в кольце его рук нет и не было никогда, что только бесформенный поток воздуха прикасается к коже, только запах старых заплесневелых обоев да загнившей воды в немытых тарелках касается его головы. Парень снова моргает и слышит пробирающий душу смех. Невероятно тёплый, от которого мурашки по спине. Хён не верит, что может что-то чувствовать, но ощущает это. К его руке прикасаются горячие пальцы, длинные ногти слегка царапают кожу. -Уже почти готово, сядь за стол, - парень повинуется голосу и медленно передвигается за обшарпанный и потрёпанный временем стол, у которого пара ножек держатся лишь на честном слове, а столешница давным-давно покрылась паутиной трещин. Сухие и почти обескровленные руки ложатся на холодную поверхность, взгляд упирается в стену напротив. По поверхности ползёт тёмно-коричневый таракан, с длинными усами и противными мелкими лапами, которые то и дело шевелятся. Хён равнодушно смотрит мимо него, мимо стены, мимо причины своего существования. Смотрит целую бесконечность, помноженную на ноль.       Через какое-то время телу надоедает положение, руки и ноги начинает колоть, словно тысячи игл втыкаются, словно его колют кончиками острых ножей. Дэ встаёт и улавливает стук из другой комнаты. Медленно проходит небольшое расстояние, пялясь на заледеневшие ступни, под кожей просвечивает длинные дорожки вен, их синева прорезается сквозь тонкую человеческую оболочку и больше походит на картину рек в одной из карт. Его окликают. -Столько книг… Ты прочитал все? Что с глазами? Давно ложился спать? – слишком много вопросов, Хён в жизни не отвечал на такое безмерное количество. Это сбивает с толку, ведь чтобы дать ответ, нужно включить давно атрофировавшуюся способность думать. Парень открывает рот, но слова не идут. Они застревают ледяным комом в горле, распухшей вязкой слизью, прилипающей к гортани. -Не знаю, - отвечает невпопад. Отвечает первое, что приходит в уставшую голову.       Уставшую от чего? Ответа нет. Нет и не будет. Поднимает глаза и встречает взгляд, полный странного смягчения, необъяснимого блеска и до боли знакомого чувства. Что это? Сердце пропускает удар. Ещё два. Кончается воздух. Горло сдавливает спазмом.       Долгие сорок секунд способность дышать не возвращается. Чон задыхается и падает на колени, лицо наливается краской, вены буграми выступают на прежде ровном и безупречно гладком лице, серые мешки под глазами набухают кровью. Всё в нём бунтует против, против… чего?       Чужая тёплая рука касается подбородка, другая рук, что сдавливают собственное горло. Когда они там оказались? ДэХён совсем ничего не понимает, только чувствует огрубевшие кончики пальце на измождённом лице, которые мягко поглаживают его. Хватка стихает, он держится ладонями за вторую руку и упирается покрасневшим подбородком в пальцы, что нежно придерживают голову. -Ты дышишь? - ему говорят глубоко и проникновенно. Горло вновь сдавливает спазм, который подавить почти не составляет труда. -Дышу, - испуганно и как будто безучастно парень бросает в пол.       Ноги дрожат при первой попытке встать, вторая оборачивается неминуемым крахом и глухим стуком коленей об поверхность пола. На третьей попытке подхватывают за бока и медленно помогают подняться, мягко дыша в висок.        От такого дыхания даже в шоковом состоянии возникает непонятное возбуждение. Чон чувствует подъём эмоций, резкий всплеск радости выливается в неожиданный хохот. Хён поднимает голову, всё ещё красным глазами смотрит на собеседника и заразительное смеётся, его глаза теперь больше похожи на счастливые щёлочки, а губы растянулись в улыбке, обнажая ряд белых зубов. Он опрокидывает гостя на кровать и укладывается рядом, внезапно стихая. -Как тебя зовут? – часто-часто дышит, ведь после смеха очень сложно восстановить дыхание. О недавнем происшествии в голове не оставалось ни единого следа, будто вырезали какой-то кадр из старой потёртой киноплёнки. Удалили ненужную часть, выбросили, утилизировали мусор. -Бан ЁнГук, - глядя на него, парень тоже улыбается, вновь возникает странное чувство счастья напополам с испугом. Хён вздрагивает, когда его волос касаются и ерошат в разные стороны. Пряди спадают на глаза и задевают залёгшие под ними многострадальные тени отчаяния. -Бан ЁнГук…       Шёпот сливается с шорохом рук, которые что-то ищут на постели. Буквы тонут в звуках, Хёну кажется, что всё вокруг плывет и стены смазываются с мелкими и незначительными предметами, вроде беспрестанно жужжащих мух или почти неподвижных рамок со старыми выгоревшими фотографиями. «Почти» потому что он буквально замечает, как улыбка человека в рамке расползается по лицу, уголки губ тянутся к краям бумаги и вытекают по деревянному обрамлению. -Бан ЁнГук…       Пространство смешивается в серый коктейль с вкраплениями ярких пятен, которые так и норовят влезть в глаза. ДэХён не может закрыть их, он всё смотрит и смотрит, разучившись моргать и отводить взгляд, смотрит и ощущает, как глазные яблоки медленно засыхают, как капилляры лопаются, как стягивается белок. Больно. Его голову снова хватают ладонью, сжимая тёплыми пальцами пряди на затылке, прижимают к груди, закрывая безразмерной грудной клеткой обзор на всё остальное. -Они, наверное, хотели тоже меня смазать, слить вместе со всем остальным. Скажи, я ещё в своей форме?       Он не слышит ответа, только тяжёлое сопение над ухом. Ему кажется, что там, наверху, плачут, но горячие капли не падают на его лицо, значит, всё это обманчивое ощущение. Вопрос остаётся без ответа. Видно, он уже превратился в ту бесформенную кашу, которая только что касалась его глаз. Внезапно появившиеся мысли грызут стенки черепа. Парень буквально слышит, как скрипят их прогнившие зубы, соприкасаясь с костями, как крошится пыль внутри, оседает в кровь и прекращается в бледно-красную кашу. Страх накатывает всё сильнее. Мысль стучит набатом в голове, будто кто-то включил проигрыватель и прибавил громкости, поставив его на повтор. Она делает больно, касается нервов, тянет за узлы внутри, выворачивает органы наизнанку, ставит всё наоборот, размешивает паззлы существования ДэХёна, превращая в кучу бесполезного мусора. -Не хочу… не хочу.. не хочу!! Я НЕ ХОЧУ!!       Показалось, что в чужих объятьях треснули рёбра. Или это его больное воображение пошло по швам, треща, как старый дощатый пол. Возможность видеть медленно возвращалась, придавая очертания предметам и людям. «Людям». Гук всё так же крепко прижимал к своей груди Хёна, опасаясь сломать, потерять, развеять, растопить, спугнуть, что угодно! - Зачем ты здесь нужен? – удар прямо в солнечное сплетение скручивает вдвое. Это не очень больно, просто… неприятно. Мерзко. И Гук исчезает после вопроса, словно дымка от старой промокшей сигареты. Растворяется. Теряется. Канет в бездну. Хёну плохо, но он вслух задаёт второй вопрос. -Зачем я здесь нужен… если тебя больше нет?..       Удар по венам. Дэ утекает по жилам. Расплывается. Уходит в небытие.