Кувшин молока и чизкейк

Было холодно. Зимний ветер выл за окнами, нагонял страху, посвистывал, шуршал снегом, бросая его горстями в трубу, но никак не мог пробиться внутрь, загасить огонь в камине, выстудить дом. В «Трёх мётлах» было тепло, горели тут и там светильники, ревел огонь, передразнивая и заглушая метель. Людей сегодня пришло много: спрятаться от пронизывающего ветра и колючего снега в тепле и уюте, где весёлая трактирщица поставит перед тобой кружку отборной медовухи, намного приятнее, чем сидеть одному дома и смотреть, как мечется вьюга за окном. Розмерта не суетилась, но и не отдыхала. Ловко маневрируя между столами, она разнесла полдюжины кружек, следя, чтобы не поставить медовуху любителю сливочного пива, и вернулась за стойку, присматривать за взбивающимся коктейлем. У неё в пабе всегда хватало посетителей, как постоянных, так и заглядывающих от случая к случаю. Встречались среди них люди одинокие, которым больше негде было провести время, и они сидели в «Трёх мётлах», создавая для самих себя иллюзию хорошей компании; были и те, кто работал или жил недалеко и заходил сюда пообедать. Ещё Розмерта могла назвать нескольких, кто приходил полюбоваться на её прелести, которые она не больно-то скрывала, оправдываясь тем, что неприталенная мантия мешает носить подносы. Ну и, конечно, студенты. Для этих «Три метлы» были одним из немногих доступных развлечений, и предавались они ему с размахом, как и надлежит людям их возраста. Сегодня из-за вьюги и вовсе яблоку негде было упасть. Но ничего; не так уж часто выдавались такие дни, как этот: чтобы и снег, и студентов полон Хогсмид. Розмерта призвала поднос со свежевымытыми кружками и принялась их протирать. Поручать эту задачу чарам было опасно: как-то раз в полотенце, старательно вытиравшее кружки, залетела бабочка, и пришлось потом всё перемывать. Розмерта любила свой паб, любила здороваться, прощаться, обмениваться улыбками и новостями, перекидываться парой ничего не значащих фраз, из которых со временем вырастало прочное приятельство, хотя, казалось бы, ничего толком друг другу не сказали, просто виделись три раза в неделю на протяжении пяти лет... Даже когда в «Трёх мётлах» не было совсем никого или пара человек сидела, забившись в разные углы, нервно читая газеты или сонно потягивая пиво, Розмерта вспоминала всех, кто заходил сюда, праздновал и горевал, в одиночестве или хорошей компании. Она перебирала своих посетителей, словно разноцветные бусины, и радовалась тому, что все они заходили к ней, все находили радость в том, чтобы посидеть именно здесь. Среди этих бусин было очень много особенно драгоценных — тех людей, у кого ей было чему научиться. Розмерта редко выходила из своего паба, но он сам был маленьким мирком, вращавшимся вокруг крепкой деревянной стойки, и она, властительница этого мирка, вполне довольствовалась тем, что он ей давал. Одна из самых драгоценных её бусин сегодня запаздывала, и Розмерта поглядывала в окно с тревогой. Не сметёт ли хрупкую девушку этакая вьюга? Может, она и вовсе решит сегодня не ходить в Хогсмид? Сама Розмерта, когда была студенткой, не оставалась в школе на выходные ни в дождь, ни в снег, ни в грозу, но она обожала Хогсмид и могла гулять здесь часами. Хлопнула дверь, на миг впуская в паб холодный ветер. Розмерта кивнула, улыбнувшись, и поздоровалась с вошедшими. — Мистер Фадж, мистер Нотт, моё почтение. Пива, медовухи? — Мне рому, — мрачно ответил Нотт, отряхивая мантию и бросая засыпанную снегом шапку на стол. — И куриную ножку в вашем божественном медово-горчичном соусе. — А мне, пожалуй, медовухи, — улыбнулся ей Фадж, дисциплинированно обстукивая ботинки на коврике у входа. Розмерта ещё раз кивнула, не переставая улыбаться. От одного из столов ей махнули студенты. — Мадам Розмерта, можно нам ещё три медовухи? — Конечно, сейчас, ребята. Она проворно разливала напиток по кружкам, покуда бутылка со смородиновым ромом, спрыгнув с полки за её спиной, сама раскупоривалась и наполняла подскочивший стакан на положенные два пальца. Подозвав поднос, Розмерта быстро разнесла напитки и отправилась в кухню, за куриной ножкой. Когда она вернулась, диспозиция немного поменялась: шумная компания, сдвинувшая для своих посиделок четыре стола, ушла, не забыв поставить столы на место, и туда, подальше от двери, переместились Фадж с Ноттом и супруги Оукленды. А за тем столом, который недавно занимали последние, сидела худенькая черноволосая девушка и дула на замёрзшие пальцы. На её волосах серебрились не успевшие ещё растаять снежинки. Розмерта метнулась к бочонку с медовухой, нацедила в кружку, плеснула в стакан огневиски, призвала давно приготовленный бифштекс с картошкой, притушенной с поджаркой, и, едва не забыв пресловутую куриную ножку, заторопилась в зал. Увидев, как перед ней внезапно появилась большая деревянная кружка, Алиса подняла на Розмерту свои большие глаза. — Мне бы кувшин молока и чизкейк, — попросила она. Кажется, ничто в мире не способно заставить её заказать что-то другое. Наступит последний день существования мира, и, переделав все дела, она зайдёт в «Три метлы» и попросит кувшин молока и чизкейк. — Нет уж, дорогая, — Розмерта решительно присела за стол напротив неё и поставила ей прямо под нос огневиски, — сейчас ты должна согреться. Почему опять без шапки? Ну как так можно, Алиса? — Снег же, — её глаза сияли, — это так здорово! Я очень люблю, когда снежинки падают, лежат какое-то время на коже, потом начинают таять... И этот ветер, который мешает снег, будто ложкой, и тот летает в разные стороны одновременно, хрустит под ногами, бросается в лицо, сыплется на голову... Хороший снег идёт так редко! — Ты же простынешь. — Это такая ерунда, — отмахнулась Алиса. — Порция бодроперцового — и всё как рукой снимет. Зато красиво так! Розмерта вздохнула. — Вот и давай ты красиво согреешься. И поешь, ты наверняка не обедала. Сколько ты слонялась под этим снегом? Ешь, а потом я принесу тебе твоё молоко и чизкейк. — Да, ты права, — Алиса улыбнулась. Кажется, она понемногу возвращалась в реальный мир из своих снежных грёз. — Спасибо. Пожалуй, молоко действительно подождёт. — Как твои дела с зельеварением? — О, отлично, — она оживилась. — Профессор Слагхорн говорит, я наверняка сдам экзамен на превосходно, если и дальше буду учиться так же прилежно. — Ну и славно. Алиса дисциплинированно глотнула медовухи, и Розмерта поднялась из-за стола. Пора было идти за стойку: вот-вот студенты заходят добавки, а те двое джентльменов, разговаривающих с отчётливым ирландским акцентом, попросят ещё виски. У Розмерты с Алисой были странные отношения. Чаще всего они молчали вместе, обменивались взглядами и улыбками, и в этом было нечто особенное, неповторимое, принадлежащее только им двоим. Только с Алисой разговор всегда начинала Розмерта; если она не проявляла инициативу, Алиса так и сидела молча, улыбаясь своим мыслям, щурясь на пляшущий в светильнике огонь. Если бы так делал кто-то другой, Розмерта бы обиделась. Сочла бы пренебрежением, попыткой уколоть. Но Алиса молчала не потому, что не хотела с ней общаться, это было совсем другое молчание, драгоценное. Просто для того, чтобы дарить друг другу тепло, им не нужно было слов. Когда Алиса пришла в «Три метлы» в первый раз, она не подошла к стойке, чтобы сделать заказ, как другие. Вместо этого она осматривалась, провела пальцами по столешнице, словно пробовала её на ощупь; остановилась у светильника и, склонив голову набок, разглядывала его; вдыхала аромат сушёных трав, пучками подвешенных к потолочным балкам, скользила взглядом по спинкам стульев. Это было совершенно не похоже на смущение в первый раз зашедшего посетителя; Розмерта готова была биться об заклад: эта странная студентка знакомится с её пабом. Что ж, подумала она, значит, надо представить ей и хозяйку, верно? Вышла из-за стойки, сразу обратив на себя внимание, и мягко спросила: — Хотите чего-нибудь, мисс? Алиса улыбнулась, как будто слова приветствия уже были сказаны ими обеими, и с готовностью ответила: — Если можно, кувшин молока и чизкейк. Это не затруднит? Конечно, Розмерту не затруднило. Алиса вовсе не было чокнутой или чем-то в этом роде. Просто она очень любила места и вещи, больше, чем людей; она могла часами рассматривать корешки книг, или портреты, выстроившиеся в шеренгу в галерее, или узоры, прочерченные годовыми кольцами на деревянных стенах. Всё это откладывалось в её памяти, отпечатывалось, и месяцы спустя она могла с восторгом вспоминать, как пахли старые книги в библиотеке, как весело танцевали тарелки, поочерёдно запрыгивая в мойку, как кружила листва, прежде чем упасть в пруд. Розмерте казалось, что из Алисы непременно выйдет художник, но она ошиблась. Интереса к рисованию эта странная девушка не проявляла никакого, зато неожиданно проявила интерес к Розмерте. — К тебе приходит так много людей, — объясняла она, глядя на Розмерту своими невозможными фиалковыми глазами, — и каждый из них оставляет что-то в тебе. На тебя поразительно интересно смотреть. Ты ведь помнишь их всех, ты, как сосуд, наполнена ими всеми. Вот погляди, зашла профессор Макгонагалл — и ты поджала губы в точности как она. А когда тебя окликнул Артур Уизли и попросил ещё сливочного пива, ты задорно улыбнулась, совсем как он. — Артур в последнее время заходит редко, я рада его видеть, вот и улыбаюсь, — возразила Розмерта, но Алиса покачала головой. — Они отражаются в тебе, разные люди. Это так интересно! На самом деле Розмерта понимала, о чём она говорит, только у неё это вызывало не любопытство, а досаду. Она любила свою работу, свой паб, была искренне рада каждому посетителю, но их приходило так много, что в конце рабочего дня на Розмерту накатывало глухое раздражение. Они все хотели говорить с ней, хотели чуточку её внимания, улыбка трактирщицы аперитивом прилагалась к заказу, и в этом не было ровным счётом ничего плохого. Просто она изматывалась. Порой ей казалось, что эта её улыбка и пара ничего не значащих добрых слов — действительно ещё одно блюдо, которое она готовит из себя самой, словно царевич, отрезавший куски собственного мяса, чтобы накормить птицу Рух. Если в начале дня готовить это блюдо, делиться собой было приятно, то потом оказывалось, что посетители хотят от неё больше, чем она готова им дать. И когда в один из таких моментов, за которые Розмерта корила себя сама, вдруг зашла Алиса и не откусила от неё кусочек, который откусывали все, она ощутила... Нет, не благодарность даже. Это было похоже совсем на другое: как будто вместо того, чтобы взять с блюда ломтик Розмерты и положить в рот, ей с улыбкой протянули другое блюдо, на котором лежал точно такой ломтик, только не от Розмерты, а для неё. Алиса подарила ей те несказанные слова приветствия, не подаренное ею самой тепло, не дала растратить, и от этого каким-то странным образом улыбка сама появилась на губах, только теперь она вовсе не стоила Розмерте сил. Наверное, Алиса и сама не поняла, что подарила что-то статной трактирщице, но Розмерта запомнила. Алиса стала заходить в «Три метлы» часто, просто садилась за стол и смотрела — на посетителей, на стены, на прилавок... на Розмерту. И было в её взгляде что-то такое, что давало понять: она не ждёт, пока на неё обратят внимание и обслужат, ей просто хорошо. От неё исходило тепло, удивительное, не похожее на тепло других людей. Алиса просто дарила его — не всем подряд; Розмерте. Та это чувствовала так же хорошо, как и то, что вон у того парнишки сегодня неприятности, а вот с этим согласилась пойти на свидание любимая девушка, а дама, имени которой Розмерта не знала, скорее всего, наконец решилась подать на развод. История её несчастливого брака была написана у неё на лице, хотя она никогда не говорила о нём, но зря, что ли, Розмерта держит этот паб не первый год? Глаз у неё намётан, и про каждого, кто заходил в «Три метлы» чаще раза в две недели, она могла бы рассказать немало. Могла бы, да не станет; не затем приходят к ней люди, чтобы она разбалтывала их тайны. Иногда они с Алисой общались довольно долго прежде, чем Розмерта ставила перед ней кувшин молока и чизкейк. Переглядывались, обменивались улыбками, говорили чуть заметными гримасами. «Ну и погода сегодня!» — округляла глаза Алиса. «Ничего не знаю, у меня в пабе тепло», — победно и чуть высокомерно улыбалась Розмерта. «О, у тебя всегда тепло, только летом прохладно», — мечтательно теплели глаза её собеседницы. Потом у Розмерты выдавалась свободная минутка, и она доставала молоко. Если бы её спросили, что она чувствует, присаживаясь за стол к Алисе, она ответила бы: одиночество. И это было самое чудесное одиночество в мире, ведь ей так редко удавалось побыть одной. Алиса словно бы растворялась, становилась частью паба, сидела и пила молоко, а Розмерта в кои-то веки в многолюдье паба была наедине с собой. Впрочем, иногда они всё же разговаривали, но обычно это случалось, когда посетителей в «Трёх мётлах» было не так уж много. Или когда Алиса, как сегодня, вытворяла что-то особенно глупое, и нужно было воззвать к её здравому смыслу. Или когда что-нибудь особенное глупое делала Розмерта. Впрочем, иногда ей казалось, что самая большая её глупость — эта вот девочка, совсем ребёнок, сколько ей, семнадцать, восемнадцать? Она покривила бы душой, если бы сказала, что больна Алисой, или ещё какую-нибудь пафосную глупость из любовных романчиков, но определённо ей хотелось снова и снова перебирать бусины воспоминаний об их встречах, заново повторять немногие сказанные ими друг другу слова — и мечтать о том, что однажды Алиса придёт снова. Отправив мыться опустевший бочонок из-под медовухи, Розмерта призвала следующий, раскупорила его и нацедила три кружки. Начиналась длинная и славная ночь, когда выпьют много медовухи, пива и виски, съедят целиком не одну курицу, а может, и не одного кабанчика, а когда все наконец разойдутся, у Розмерты будут слипаться глаза и приятно болеть ноги. От беготни по полу «Трёх мётел», где была аккуратно пригнана каждая доска, они болели всегда только приятно. Алиса встретилась с ней глазами и улыбнулась. «У меня опустела кружка, — сказали её глаза, — ты обещала молоко». Розмерта шутливо покачала головой: «Сколько молока в тебя помещается, сказочное ты существо?» Не оборачиваясь, призвала приготовленный заранее чизкейк и легонько стукнула палочкой по прилавку, заказывая молоко. Кувшин появился почти сразу. Эльфы, работавшие в «Трёх мётлах», тоже имели глаза и давным-давно выучили вкусы посетителей. Поднос с заказом пролетел под самым потолком, чтобы никто не задел его случайно, резко поднявшись с места. Розмерта чуть развела руками: «Нет времени подойти». Алиса кивнула понимающе: «Я тебя вижу, что ещё нужно?» Розмерте почудилось, будто она услышала, как эти слова были сказаны вслух. Конечно, этого не было на самом деле; даже и произнеси Алиса что-нибудь вслух, до прилавка не долетело бы, если бы она не крикнула. Но Розмерта смотрела на неё, и её губы не шевельнулись. Показалось? Или её взгляд действительно сказал именно это? И даже если да, почему это вдруг её смутило? Розмерта нахмурилась, пытаясь разобраться в себе, но в это время дверь снова хлопнула, справа попросили ещё выпить, и пришлось заниматься делом. Алиса ушла, когда за окном было уже совсем темно. Они не попрощались, просто нашли глазами друг друга, и Алиса чуть заметно кивнула: «Ну, я пойду». Назавтра Розмерте привалило работы: явились близнецы Прюэтты и заявили, что «хотят устроить себе апельсиновый день рождения, и нельзя ли это организовать у неё». — День рождения зимой — это грустно! — сокрушался один из них, Розмерта не имела понятия который. — Особенно когда он далеко от Рождества, — вторил ему второй. — Мы не хотим грустный день рождения! — Если бы можно было устроить весёлую апельсиновую вечеринку! Украсить паб апельсинами с вырезанными рожицами... — ...испечь много апельсиновых тортов! У нас любимый торт — апельсиновый! — И оранжевое конфетти. Было бы круто, правда? Розмерта представила себе эту картину — и поняла, что хочет увидеть её на самом деле. Выкрашенные в оранжевый три метлы на вывеске, полосатые занавески весёленькой расцветки на окнах, фонарики из тыкв и апельсинов, зимние букеты с ярким физалисом... — Да, — задумчиво произнесла она, — было бы круто. Дайте мне список гостей и ваш вариант меню, и попробуем устроить настоящий праздник. Внезапно идея захватила её невероятно; Розмерта везде искала подходящий декор, листала старые журналы с идеями украшения комнат, закупила ингредиенты для глинтвейна, хотя обычно его не варила. Она даже рассказывала Алисе, как здорово всё сделает, и та слушала и кивала, тоже загораясь её энтузиазмом. По счастью, накануне праздника был унылый будний день; потеплело, и вместо снега пошёл унылый холодный дождь. Мало кто выходил из дому в такую погоду, так что Розмерта закрыла паб, вывесив на двери объявление, что зал готовится к празднику. Впрочем, приготовить зал оказалось самым простым делом. Больше всего проблем, как выяснилось, принесли торты. Посетителей ожидалось много, поэтому обойтись одним и даже двумя тортами было никак нельзя. Кроме того, наверняка не все гости Прюэттов — фанаты апельсинов, так что несколько тортов следовало приготовить вовсе без них, но это Розмерта поручила эльфам, оставив себе самое сложное. Любимый торт Гидеона и Фабиана был достоин их затейницы-матушки. Она обожала готовить сама, тратила на это много времени и умела делать такое, о чём Розмерта только слышала. Тигровый торт был одним из таких блюд, и теперь нужно было не ударить в грязь лицом и сделать его так, чтобы сама миссис Прюэтт похвалила. Кроме того, их надо было сделать полдюжины. Сначала испечь корж брауни и проложить его на дно формы. Потом сделать два вида миндального бисквита, с какао и без, и, чередуя его полосками, выложить борта торта. Потом сделать апельсиново-шоколадный мусс, апельсины в сиропе и немного апельсинового желе, в чашку из теста вылить мусс, сверху выложить дольки и залить их желе. Всякие мелочи вроде мандаринов, кумкватов и пассифлоры меркли перед общим объёмом работы. Натереть цедру, нарезать апельсины тонкими дольками, варить помешивая, обсушить... И главное, не поручишь ничего магии: чары с блюдами, которые готовишь впервые, справляются из рук вон плохо, один перевод продуктов получается. Пытка апельсинами продолжалась третий час, когда колокольчик над дверью тихо звякнул. Розмерта едва услыхала его за бульканьем сиропа. Выходить не стала: написано же, что закрыто, подслеповатый посетитель увидит, что никого нет, и уйдёт. — Привет! — раздалось от входа. Розмерта вздрогнула и обернулась. — Я пришла помочь, — сказала Алиса, разматывая шарф. — Представляю, сколько у тебя возни с этим праздником. Что делать? Говори. — Руки помой сначала, — строго ответила Розмерта, чувствуя, впрочем, как губы сами собой растягиваются в улыбке. — Я сейчас делаю сироп, а ты сними цедру вот с этих апельсинов, натри её на тёрке, выжми сок и разведи на нём желатин, вот миска. — Хорошо, сейчас всё сделаю. Алиса порхала у стола, такая радостная, как будто ей разрешили поучаствовать в упаковке подарков Отца Рождества. У Розмерты даже улучшилось настроение, немного испортившееся оттого, что работе не было видно ни конца, ни края. — Знаешь, я этот торт раньше только видела, не ела дальше, — говорила она, ловко откидывая цедру на сито. — Здорово, что теперь я могу его приготовить, но полдюжины... Это как-то многовато. — Для одной тебя — пожалуй, да, но вдвоём мы справимся! — отважно сказала Алиса и рассмеялась. — О да! Вдвоём мы справимся, покуда эльфы сделают всё остальное. Сегодня они говорили на удивление много. Просто болтали, о разных пустяках, перескакивая с темы на тему. Оно и понятно: посетителей сегодня не было, и вместо того чтобы устать от общения, Розмерта истосковалась по нему. Торты получались как на подбор: все выглядели немного по-разному, но все одинаково удались. Запихнув их наконец в холодильный шкаф и наложив на кухню чары, чтобы убралась хорошенько, Розмерта чувствовала себя гордой победительницей драконов. — Мы молодцы, — сказала она. — Молодцы, — кивнула Алиса. — У тебя пятно на носу, коричневое. — Корица, наверное. — По-моему, скорее какао. Алиса подошла вплотную, стёрла пятно пальцем, по своему обыкновению чуть наклонила голову набок и смотрела на Розмерту в упор. — От тебя умопомрачительно пахнет. Апельсинами, немного глинтвейном, шоколадом и миндалём. Розмерта стояла выпрямившись, машинально вытирая руки о фартук, и думала о том, что у чувства, которое она испытывает, есть имя, и она наконец поняла какое. Странно, но раньше ей и в голову не приходило, что нужно просто оказаться совсем близко, провести рукой по щеке, обвести пальцем мочку уха и прислушаться к тому, как дрожит у тебя внутри то, что древние люди по глупости называли сердцем. Как отзывается душа на близость именно того человека, который сейчас нужен как воздух. У Алисы были тонкие пальцы, и тёплые губы, а щёки внезапно прохладные. От Алисы пахло апельсиновым соком и мандариновой цедрой, и совсем немного дождём. Алиса тянулась к ней и дрожала в её руках, и последнее, о чём подумала Розмерта, прежде чем повести её наверх, — это точно ли она вынула последний торт из духовки. А потом они раздевали друг друга, и Алиса с интересом осматривалась в спальне Розмерты, запоминая, она всегда запоминала места и вещи. Узкая кровать, тумбочка на изогнутых ножках, наследство от бабки, глупая тумбочка, неудобная, но Розмерта почему-то не могла с ней расстаться. Большой шкаф, в котором хранилось больше книг, чем одежды, хотя он был платяной. Сундук, окованный железом; там, тщательно укупоренные, лежали редкие приправы, их достанешь раз в году, а если просто на полку поставить, выдыхаются даже под притёртой пробкой. Шторы цветов осенней листвы. Алиса рассматривала всё это, как будто Розмерта дала ей увидеть какую-то особенную, не виденную до того часть себя, а рассмотрев, с таким же любопытством глядела на её тело. — Какая ты красивая, — сказала она, даже отступив на шаг, чтобы залюбоваться. — Это ты красивая, — возразила Розмерта, — посмотри, какая же ты... Больше слов не было. Они внезапно стали совсем не нужны, лишнее сотрясание воздуха, глупые ритуалы вокруг того, что понятно и так. О чём говорить? Вот двое, раздетые и открытые друг для друга, вот их нежность, их любовь, их томление, вот кровать, на которой удобно разделить эти чувства на двоих. Вот минуты, медленные и густые, как мёд, они неторопливо текут, капают, давая насладиться каждой. Вот две души, переплетённые в единое целое. «Ты похожа на птицу, — молчала Розмерта, — вся такая тонкая, сотканная из углов, с острыми локтями и коленками, и смотришь по-птичьи. Только ты такая птица, которой нечего бояться, и по сторонам она оглядывается из любопытства, а не в тревоге. Сверкает глазами, крутит головой. Ты и сейчас смотришь на меня, смешно склонив голову набок, и чудится, что у тебя глаз круглый». Алиса мечтательно улыбалась и молчала о том, как прекрасна Розмерта в её глазах. И не было ни времени, ни других людей, ни даже паба, только она, Алиса и узкая кровать. А назавтра случился праздник, яркий, радостный, шумный. Всё вышло как нельзя лучше, и Алиса тоже была в числе гостей, а когда все разошлись, она осталась. Подошла к Розмерте, шурша разбросанным по полу конфетти, размяла ей усталые плечи, положила прохладную ладошку на лоб — и смотрела, смотрела, смотрела в упор невозможными своими глазами. Как ни странно, теперь, когда между ними было то, о чём не нужно говорить, разговаривать они стали больше. Просто сидеть вдвоём и болтать, иногда споря, но чаще соглашаясь. В жизни Алисы, как выяснилось, хватало и тревог: она всерьёз относилась к пресловутым Вальпургиевым рыцарям и считала, что с ними надо бороться. — Я стану аврором, — говорило это хрупкое создание, — и буду их ловить. Знаешь, это не лучшая работа в мире, но сейчас так надо. — Почему именно ты? — Розмерта упиралась, не хотела соглашаться, не хотела видеть судьбу Алисы — такой. — Потому что я люблю жизнь, — отвечала та. — Если я и другие такие, как я, просто будут сидеть сложа руки и ждать, пока нас кто-нибудь спасёт, они всё разрушат. Они ведь не ждут, а действуют. Я не хочу дать им уничтожить то, что я люблю. Переубедить её было невозможно. Она вся была устремлена в будущее, ужасное, с точки зрения Розмерты, опасное и неблагодарное будущее. Даже обучение в школе Алиса рассматривала лишь как ступеньку на пути в аврорат. Нужно учить прежде всего те предметы, которые нужны на экзаменах и в дальнейшей работе. Нужно постоянно помнить, чем страшна тёмная магия, почему неправы те, кто так запросто, так беспечно её использует. Оказывается, она была очень серьёзным человеком, эта Алиса. Целеустремлённая, как слизеринка, отважная, как гриффиндорка, с памятью хваткой, как у рейвенкловки, она всё же представляла из себя истинную хаффлпаффку, с её невероятной страстью жить и радоваться жизни. Алиса радовалась всему: снегу, дождю, ясному дню, грозе, любви к Розмерте. Розмерта не знала, права Алиса или нет, она просто боялась за неё. Чтобы выйти против урагана, нужно быть хотя бы скалой, сможет ли Алиса? Впрочем, в её собственной душе сомнений не было, она просто шла к цели, так же спокойно и уверенно, как натирала на тёрке апельсиновую цедру. Иногда от их разговоров Розмерте становилось больно. Она начинала плакать, промокать глаза фартуком и с тоской рассказывать о том, что помнила. Каким милым мальчиком был Родольфус, всегда справлялся о её здоровье, причём не равнодушно, а с искренним участием. Как однажды Рабастан, мальчик очень живой, разбил кувшин и ловко бросил в него Reparo раньше, чем тот долетел до пола, а потом долго извинялся перед Розмертой за свою неуклюжесть. Как Люциус выбрал именно «Три метлы», чтобы объясниться в любви Нарциссе, и сколько тепла и радости было в глазах окружавших его друзей. Как Джагсон развлекал компанию, жонглируя яблоками, а Долохов поделился с ней рецептом потрясающей яблочной наливки, которую делала его бабушка. — Как же так? — беспомощно говорила она. — Как же так? Они ведь не были злыми, завистливыми, жадными, обычные ребята, как многие другие. И что теперь? — Но это в прошлом, — мягко отвечала Алиса, и Розмерта никак не могла взять в толк, о чём она. Разве прошлого не было? Разве оно перестало существовать, стёрлось бесследно? Разве не для того человек живёт на свете, чтобы перебирать бусины своей памяти, вспоминать и наслаждаться прожитыми мгновениями? — Ты так говоришь, как будто прошлое и настоящее — одно и тоже, — недоумённо пожимала плечами Алиса. — Но ведь это так и есть, — с жаром говорила Розмерта, и они смотрели друг на друга, словно увидели впервые. Со временем Розмерта смогла понять, и Алиса, кажется, тоже. Они были дороги друг другу, нужны друг другу, но смотрели совсем в разные стороны. Алису интересовало будущее, а что было раньше, прошло и неважно. Розмерта воспринимала завтрашний день тем, который послезавтра станет днём вчерашним, и о нём можно будет вспоминать. Она жила так, чтобы можно было вспомнить каждый день с радостью, Алиса же каждый день строила будущее. Бесконечный бег в завтра, Розмерта такого не понимала, но уважала. Теперь они стали говорить и об этом. Алиса расспрашивала Розмерту о её прошлом, Розмерта предлагала поговорить о будущем. Понемногу она привыкла к мысли о том, что её девочка станет аврором, и научилась видеть особенную радость в её вдохновенных мечтах. Каждая из них становилась ценным воспоминанием, бусиной в шкатулке. Когда весна наконец прогнала зиму окончательно и обещала вот-вот превратиться в лето, Розмерта призналась себе в том, о чём думала давно: что им пора идти дальше. Алисе — вперёд, к тем людям, которые помогут ей строить будущее, Розмерте — перебирать свои прекрасные бусины. Странное чувство, что юной Алисе пришло время стать воспоминанием, крепло с каждым днём. Они не ссорились, просто росли, как деревья или цветы, менялись, каждая по-своему, и понемногу становились чужими. В этом не было ничего плохого, это даже не было больно, просто они обе перерастали свои отношения. Розмерта научилась замыкаться в себе посреди шумного рабочего дня, отдыхать от общения с людьми: её научила Алиса. Теперь ей уже не нужен был якорь, за который можно схватиться и переждать, закрыться ото всех, отдышаться; теперь она могла справиться сама. За это она была безмерно благодарна, если бы не Алиса, ей пришлось бы туго. Просто теперь она чувствовала, что готова отпустить свою любимую, как только та пожелает уйти. Любовь всё равно останется с ними, между ними — в воспоминаниях, прекрасных, тёплых, радостных. Она захотела уйти летом. Прибежала к Розмерте, пахнущая луговыми цветами и сладким вином, и сказала: — Знаешь!.. Кажется, что говорить дальше, она не знала. Розмерта окинула её намётанным взглядом прожжённой трактирщицы и авторитетно заявила: — Ты была на свидании, и тебе понравилось. — Да! — просияла Алиса. — Очень. — Рассказывай же! Кто он, я его знаю? На часах двинулась секундная стрелка, и Алиса радостно защебетала, рассказывая о том, кто владел сейчас её мыслями. Розмерта улыбалась. Ей было легко и светло. Любовь случилась, осветила их с Алисой жизнь, а потом уступила место чему-то новому, не сделав никому больно, не отравив красоту воспоминаний. Это была отличная любовь! Потом они приходили в «Три метлы» вместе, Алиса и Фрэнк, такие красивые и счастливые, что Розмерта не могла ими не любоваться. Осенью сыграли свадьбу, всё было так стремительно, что Розмерта опасалась, не пожалеет ли Алиса о необдуманном решении, но они продолжали заходить, и она успокоилась. Фрэнк и Алиса Лонгботтомы были одной из самых прекрасных пар во вселенной, и Розмерта надеялась, что там, в том будущем, о котором они оба так страстно мечтали, их жизнь наполнена счастьем и весельем. Она надеялась увидеть это будущее и порадоваться с ними вместе. Тревожный ветер дудел в трубу, словно звал всех выйти и поиграть с ним в какую-нибудь злую, приятную только ему игру. Эта осень была не очень холодной, но ветреной, Розмерта не успевала настаивать медовуху, так быстро её выпивали многочисленные гости. Паб гудел, как растревоженный улей, отовсюду долетали обрывки разговоров; Розмерта взяла кувшин с молоком и подумала: давненько что-то не заглядывали Алиса с мужем. Надо бы чизкейк сделать, может, приманятся... — Слыхали, что с Лонгботтомами стряслось? — услышала вдруг она. — У меня старший брат в Мунго работает, он рассказывал... Розмерта напряглась, вслушиваясь, ловя каждое слово. Раздуваясь от собственной важности — как же, он знает что-то, чего не знают другие! — один из её постоянных посетителей, плюгавенький волшебник, недавно женившийся на милой толстушке, рассказывал новости, тараща глаза. Слова лились, холодные, острые, и Розмерте казалось, что они текут по её рукам, заливают подол, отзываются в сердце глухим стуком, как будто стучат в давно заколоченную дверь. Какое-то время ничего кроме этих страшных слов не существовало, а потом её окликнули, и она с удивлением увидела, что кувшин в её тёплых, нагретых у духовки руках треснул, и молоко вперемешку с мелкими льдинками течёт, заливая подол. Она больше не войдёт, неся с собой свежий ветер и запах снега, не попросит кувшин молока и чизкейк, она теперь навсегда живёт только в воспоминаниях. Будущего, того самого, о котором она мечтала, больше нет. Розмерта смотрела на ледяное молоко, на свои руки, на прилавок, весь в белом, а потом её снова позвали, уже нетерпеливей, и она смогла вынырнуть из прошлого, повернуть голову, поставить треснувший кувшин на стол. Взяла тряпку, вытерла прилавок, подняла палочку, высушила пятно на платье. — Ещё медовухи? — спросила ровным голосом. — Простите, я задумалась. Деревянная кружка казалась тёплой. Розмерта наполнила её медовухой из бочонка, поставила на поднос и левитировала на стол, за которым веселились студенты. Чизкейков в «Трёх мётлах» больше не подавали.