Излом времени

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Любой обманчив звук, Страшнее тишина, Когда в самый разгар веселья Падает из рук бокал вина.       Теснота, темнота, спёртый воздух и запах отчаянья и страха. Минсок зажимает ноздри, пытается не дышать, но лёгкие нуждаются, горят огнём, и он делает очередной вдох, который отдаётся болью и тошнотой.       Дыхание будто замирает под ключицами, зло скребётся внутри, обжигает, причиняя боль. Не дышать — прямой путь к смерти. Может, так лучше? Но организм в отличие от разума, задыхаясь, хочет жить вопреки всему.       Сердце толкается где-то в горле, Минсок собирает волю в кулак и протискивается ещё вперёд, хотя, кажется, он умер где-то в каменной ловушке и бродит по своему собственному аду, переживая одно и то же мгновение из раза в раз.       Минсок шкурой чувствует тревожный взгляд в спину. Взгляд, от которого хочется жить ещё сильнее, хотя плещущаяся в нём боль ломает, крошит, делая мышцы слабыми. Минсок ползёт вперёд. Невидящий взгляд, который бьёт наотмашь.       Он борется со своими мышцами скованными, будто навечно, словно принадлежащими какой-то неведомой статуе, превозмогает онемение и дикое щемление в груди. Он ползёт, чтобы потом вытащить отсюда Ханя — единственного, кто рядом с ним, такой же осколок прошлого мира, который рухнул, как и он.       Каменная клетка — длинная труба, из которой надо выбраться. Кровь кипит и кажется, выкипает. Дышать тяжело, но он ползёт, преодолевая метр за метром, чтобы выбраться наружу. Туда, где свобода, где жизнь, где не пахнет так, как здесь.       Минсок зло кусает себя за внутреннюю сторону щеки и запрещает думать, что там может ничего не оказаться, точно так, как в том сне, когда он, выбравшись на поверхность, не обнаружил ничего — только пустыню, выжженную солнцем. И чёрное небо.       Этот нелепый кошмар преследует его уже несколько месяцев, пока они с Ханем бродят по подземельям, пытаясь найти выход, перебиваясь с консервов на почему-то упитанных крыс. И они не хотят думать, почему те такие дородные.       Потому что голод не позволяет перебирать харчами. Они делают тайники, складывают добытые консервы и лекарства, оставляют немного себе и бредут до нового места, где сделают новый схрон. Чтобы было к чему возвращаться, если там, за узким ходом, о котором они слышали, нет жизни.       Минсок ползёт вперёд и думает о ждущем внизу Хане. Таком худом, что рёбра торчат даже сквозь два толстых свитера. Таком родном, что в груди больно сжимается от одной мысли о нём.       Незрячие глаза могли бы стать погибелью, но так уж вышло, что стали спасением. Потому что Минсок замер с занесённым для удара ножом, вглядываясь в звёздную россыпь в слепых карих глазах.       Они вместе уже много времени. Минсок точно не знает, потому что делает зарубки по ощущениям, а не по смене дня и ночи. Здесь, внизу, есть только электрический свет, а временами полная темнота.       Первых ласточек катастрофы пропустили все, вторых и третьих тоже. Минсок успел уйти с поверхности раньше многих, потому и спасся. А спустя двести сорок девять засечек он встретил Ханя, который настороженно вслушивался в шорохи.       У него был спальник и продукты. От него пахло прошлой жизнью. И изголодавший Минсок едва не кинулся на него в попытке если не отобрать скарб, то убить противника. Он ещё не убивал никого больше крыс, но от страха и голода мозги были немного набекрень.       Что Хань слепой он понял не сразу, а когда понял, в лицо плеснуло кипятком стыда. Он же человек, как мог скатиться до такого, даже несмотря на всё, что происходило вокруг. Как-то само собой они стали близки. Гораздо ближе, чем люди, потерянные под землёй и скрывающиеся от катаклизмов, разрушающих планету.       Хань прижимался к нему во сне, а он не смел оттолкнуть, согревая сам и согреваясь одновременно. Щемяще нежным прикосновениям и доверчивому живому «взгляду», которыми одаривал его Хань.       Минсок встряхивается и старается не думать об одиноко сидящем внизу Хане. Иначе он вернётся вниз, не сумев добраться либо до очередного тупика, либо до поверхности. Хотя в эту возможность верится с трудом. Представить, что вообще существует что-то кроме сети подземелий, запитанных от солнце- и ветрогенераторов.        Внизу не дуют ветра, лишь изредка, когда они проходят у воздуховодов, угнетающий спёртый воздух пахнет чуть иначе. Некоей свежестью. Позабытым запахом поверхности. Внизу достаточно конденсата, который можно пить.       Минсоку было тяжело смириться с ненужностью, когда он оказался на улице по доброте душевной родственников. Но он постепенно привык к этому. Будучи предоставленный сам себе, он просто жил, выживал.       А потом пришёл конец даже этому. Минсок часто скрёб ногтями по груди, пытаясь отыскать ответ на вопрос, почему он ещё жив. Почему? Зачем он жив? Кому это нужно, чтобы какой-то глупый мальчишка, уснувший в сети подземных переходов, выжил?       Почему излом времени случился именно тогда, когда человечество кичилось своими достижениями? Почему всё произошло так, как произошло? Иногда Минсок думал, что у него нет души. Потому что ему было всё равно, что происходило на поверхности.       Душа — это ерунда, души нет. Потому он не чувствует боли и разочарования. Или он врёт сам себе, и просто прячется от боли? От одиночества и ужаса. Если б он знал, как это трудно уснуть одному, он бы ушёл из жизни раньше, когда ещё жил в многоэтажке.       Ведь всё просто — ступи шаг за окно — освободишься. Не будет болеть, не будет тлеть то, чего якобы у тебя нет. А потом появился Хань. И он показал, что Минсок неправ. Что у него есть душа. И что она живая, бьётся огоньком в груди.       Излом времени — глупое название, которое дал происходящему Минсок. Его мир разделился на до и после месяцами ранее, когда он очутился на улице и был вынужден выживать. Но раньше он видел людей, мог перекинуться парой слов, если был в настроении и не чувствовал опасности.       А сейчас было тихо, то есть не тихо, но не слышно гула человеческих голосов, не сигналили машины. Уши были словно залеплены ватой или воском. Звуки преломлялись и преображались. И лишь мерно стучащая под пальцами жилка на кисти Ханя делала Минсока по-настоящему живым.       Ни луны, ни звёзд, ни ночного неба, ни солнца, ни сумерек, ни заката, ни рассвета. Только лампы под потолком. Холодный свет которых освещает их путь по путаному лабиринту подземных коммуникаций.       Минсок встряхивается и ползёт вперёд. Он слишком много думает и вспоминает. Он уже привык. Хотя пустота, окружающая их, совершенно бессмысленное существование, от которого можно свихнуться, вгрызаются в сознание, рвут душу грязными изогнутыми когтями.       Легко лишиться рассудка в одиночестве и изоляции. Эта пустота отовсюду давит на мозг, на сердце, выматывает и путает. Минсок думает, что легко пришлось бы тем, у кого нет души. Тем, кому наплевать на всё.       Но пока в карих глазах отражается отсвет пламени костра, который они разводят нечасто, пока в дыхании слышится «Минсок», он будет рвать жилы и делать всё, чтобы Ханю было хорошо. Даже если для этого надо залезть в узкую трубу и искать выход на поверхность.       Потому что внизу Хань, он ждёт, он верит. Его веры хватает на двоих, даже тогда, когда Минсок готов сдаться. Когда вся надежда иссякает, а за очередным поворотом нет выхода из лабиринта. И нет люков, ведущих наверх.       Хань верит не только в спасение. Он верит в Минсока — и это заставляет его чувствовать себя живым, нужным, необходимым. Таким, каким он был давно-давно, когда были живы родители.       Минсок часто по ночам обнимает Ханя именно со спины, защищая от всего, считая, что именно так он отблагодарит ему за всё. Согревая и будто ставя между Ханем и миром себя. Он ладонью крадёт удары сердца Ханя и дышит, упиваясь сладостью момента. — Почему излом времени? — спросил как-то Хань, кутаясь в объятия. — Не знаю, — вздохнул Минсок. — Я часто называю вещи. Дуракая привычка. — Почему же, — улыбнулся Хань и повернулся к Минсоку лицом. — Мне нравится. Так почему? — Разделение на «до» и «после». Ничего такого. — Поэтично. Они познакомились на изломе времени и стали кем-то большим, чем просто друзья.       Минсок рассмеялся, и Хань искренне поддержал его, растягивая губы в улыбке и щуря глаза. Удивительные глаза, хоть и незрячие, но прекрасные. Минсок долго смотрел на Ханя и плавился изнутри. Это была ночь, когда они впервые поцеловались.       Выдыхая, Минсок вновь встряхивается. Все мысли занимает Хань. Он важнее солнца и звёзд, его имя на устах. Даже когда Минсок искоса поглядывает за Ханем, что привык к слепоте и отлично справляется, он думает, как ему мало Ханя.       Минсок уже и не помнит, что было до подземелий. Словно Хань был всегда. Всегда мог положить руку на плечо и подбадривающе сжать. Рассказать историю и заставить улыбнуться или загрустить. Он всегда был рядом. Иначе просто быть не могло.       Хань словно огонёк свечи, который Минсок трепетно хранит от сквозняка. Хотя не уверен, что Хань не хранит его ещё лучше, не давая скатиться в пучину безнадёги и одиночества.       Раньше Минсок дрался со всеми, отстаивая себя. Сейчас же порвал бы глотку любому, кто посягнул бы на Ханя или обидел его. Глупо, но как есть. Вот только в переходах они никого не встречали. Совсем никого, только крыс да склады.       Внезапный сильный порыв ветра отвлекает Минсока от мыслей. Он подтягивается и хватается за край обкрошившейся каменной трубы. Солнце белое, яркое, жгучее. Минсок долго смаргивает слёзы от пронзительного белого света.       Поверхность встречает его пустынным пейзажем. Песок, пепел и пыль на километры вокруг. Кое-где в клубах пыли проглядывают далёкие небоскрёбы. Пустынно и пусто. Но воздух не отравлен. А если и отравлен, то это незаметно сразу.       Зато с востока надвигается чёрная, как ночь туча в сопровождении таких же угольно-чёрных смерчей. Минсок подтягивается и садится на краю, оглядываясь вокруг. Мир двухцветный. Только белое и чёрное. Воздух сухой и пахнущий смертью.       Но возможно, есть что-то там, на горизонте. Надо будет вновь подняться вверх, когда пройдёт буря. Если, конечно, ход не засыплет насмерть. Душа жаждет свободы, хочет притока свежего воздуха, от которого сейчас Минсок задыхается.       Но подземелье манит магнитом. Потому что там Хань, там всё понятно и ясно, привычно и обыденно. А как будет здесь — неизвестно. И неизвестность пугает, выворачивая внутренности. Но они обязательно попробуют спустя время. И он надеется, что буря не вечна. И лампа не горит, И врут календари, И если ты давно Хотела что-то мне сказать, То говори.       Минсок хочет верить, что в других осколках — в параллельных мирах, в которые он верит — такие же внешне, как они с Ханем, парни счастливы. Под зелёными или голубыми небесами, в лесу или в городе. Они живы, сыты, любимы. Но под их небом гуляет пылевая буря, сметая останки городов в разрастающуюся пустыню.       Сегодня Минсок снова разводит огонь. Не жалеет найденных щепок и доламывает пустые ящики, подбрасывая в огонь. Они лежат, привычно укрывшись одним спальником. Минсок не знает, наступило ли завтра, он ждёт его и страшится.       Он пропускает из сознания происходящее сейчас. Он находится во вчера. Когда Хань прильнул к нему всем телом, когда сбивчивый шёпот раскололся на дрожащий в воздухе стон, когда они стали ещё ближе, вплавляясь друг в друга.       Жить тяжело и страшно, будущее неизвестно, и Минсок не знает, повторится ли вчера, продлится ли вечность, превращаясь в сегодня и перерастая в завтра. Слишком сложная игра на изломе времени.       Он крепче обнимает Ханя со спины и кусает губы, глядя на огонь. Электричество мигает несколько раз, вспыхивает ярче обычного, гаснет на секунды и включается опять. Несколько секунд горит красная предупреждающая подсветка, но гаснет и она.       Костёр бросает искры вверх, чуть дрожит от проникающего по воздуховодам воздушного потока, несущего горечь выжженной пустыни. Хань устраивается удобнее, чуть ёрзая в объятиях. — Мин? — сонным голосом нарушает молчание Хань. — М? — отзывается Минсок, зарываясь носом в отросшие волосы на затылке. Позавчера они шиковали, найдя кусок мыла и яму с водой. Хань пахнет позабытым уютом и домом. — Спокойной ночи. — Сладких снов.       Минсок гасит в себе рвущийся наружу ужас и крепче обнимает Ханя, прижимаясь губами к затылку. Он не смог, не посмел сказать всю правду. Может, им удастся выбраться отсюда, а может, нет. Он не знает. Вой ветра усиливается, Хань ворочается. — Спи, Хань. Спи сладко. Я рядом. Всегда буду рядом.       Минсоку страшно. Но рядом Хань. Доверчиво жмётся худыми лопатками к груди. И даже если им суждено погибнуть, они будут вместе до последнего мгновения. И от этой мысли немного отпускает.       Мы будем счастливы теперь и навсегда.