Люблю тебя (Даже во сне)

В первый раз, когда Чонгук садится, словно зомби, поднявшийся из своей могилы в середине грёбаной ночи, Хосок почти обмочился. Пусть даже этого в действительности и не происходит… и слава богу. Вместо этого, он просто кричит. Он кричит от неожиданности (не из страха, определённо не из страха) и так сильно пинает ногой Чонгука в бёдра, что ребёнок чуть не падает с постели. Нужно признаться, это оказывается в целом подходящим действием, потому что после парень сразу же вскакивает и просыпается, тихонько моргает и смотрит вверх на Хосока, хватаясь за его ногу. — С какого хера ты меня пнул? — ругается он, потирая мышцы бедра. Хосок судорожно вздыхает, вцепившись в простыни около грудной клетки, словно девчонка из дерьмового фильма для натуралов в попытке прикрыть свои сиськи. — Почему, чёрт возьми, ты… сидишь, как инопланетный робот, собирающийся убить меня нахуй? Чонгук не моргая смотрит на него. — Чёрт, — говорит он. По-видимому, Чонгук лунатит. Он тянет рукав своей рубашки, когда рассказывает об этом Хосоку, прищурившись от слишком яркого света своей новой прикроватной лампы. С тех пор, как он был ребёнком, он просыпался, обнаружив, что во сне натворил много всякого разного сумасшедшего дерьма — от строительства зачатка форта из подушек в гостиной и до поглощения трёх четвёртых пирога с орехами пекан, или до мочеиспускания на всё проклятое сиденье для унитаза. (Он рассказывает это Хосоку, пока его голова находится в одной руке, сжимая переносицу. Он выглядит очень и очень уставшим.) Но это не было проблемой в течение длительного времени — или, по крайней мере, насколько это было известно Чонгуку. Он допускает возможность того, что блуждает во сне и просто не находит никаких доказательств произошедшего по утрам. Но раньше он разрабатывал всевозможные стратегии — с помощью чувствительных к движению лампочек в спальне, передвигания мебели, ставя ту перед дверью, даже слабо (очень, очень слабо), привязывая свои запястья к каркасу кровати, чтобы быстро встряхнуть самого себя, когда попытается встать с постели. Но это на самом деле не было проблемой на протяжении долгого времени, и поскольку все те способы, с которыми он справлялся за все годы, были разрушительными и странными, он надеялся, что, когда он съедется с Хосоком, проблема просто… разрешится сама собой. И, честно говоря, мысль о лунатизме приобретает всевозможные жуткие, бросающие в дрожь ощущения, поднимающиеся по позвоночнику Хосока. Идея того, что тело Чонгука случайным образом решит, что ему нужно встать в четыре часа ночи, чтобы полить их растения или перебрать их кладовку… вызывает беспокойство. У него не укладывается в голове тот факт, что Чонгук не может контролировать это, просто делает что-то, не осознавая самого себя. Он просто заставляет Хосока покрываться мурашками — ему нравится его физическая неприкосновенность. Но Чонгук говорит, что это происходит не очень часто, и не похоже, что Хосоку хочется заставлять ребёнка спать с запястьем, привязанным к кровати. Поэтому он кладёт руку на плечо Чонгука и говорит ему, что не стоит заморачиваться. Если не считать того, что вскоре Хосок выясняет, что тот не имеет ни малейшего представления о том, как часто лунатит. В предстоящие несколько недель Хосок просыпается посреди ночи как раз вовремя, чтобы стать свидетелем всевозможных странных сцен. Однажды ночью он обнаруживает, как Чонгук сидит на двухместном диване в противоположной стороне их спальни с разведёнными ногами, подбородок подпирается руками, а из его рта вырывается какая-то тарабарщина, которая звучит слишком, слишком сильно напоминающей песнопение на латыни для вызова демона. (Хосок не кричит. Не кричит. Он просто немного вскрикивает и бьёт Чонгука по щекам, пока тот не просыпается.) В другую ночь он приходит в сознание, оттого что Чонгук очень тихо напевает один из саундтреков «Наруто» прямо рядом с его ухом. И всё же очередной ночью Хосок просыпается, когда Чонгук перекатывается, случайно ударяет его в живот рукой и говорит: «Спасибо, что похвалил мою картину. Хотя, я не думаю, что она достаточно хорошая». Иногда он просто просыпается в пустой кровати. Но чаще всего… чаще, чем Хосок просыпается от сцен прямо из фильма ужасов или голоса Чонгука, или отсутствия тепла его тела, он просыпается от Чонгука, нежно двигающего ртом на сгибе между шеей и плечом, его руки, перекинутой через талию, и аккуратных, мягких покачиваний, когда парень потирается своей эрекцией о его бедро. В первый раз, когда это происходит, Хосок чувствует себя скорее польщённым, чем что-либо ещё. Это приятно, и вроде даже мило, и если бы он, постепенно приходя в себя, был абсолютно честен, то как Чонгук оставляет засосы по всей длине его шеи — одно из самых приятных ощущений, которое он когда-либо испытывал… пока не осознаёт, что глаза парня закрыты. — Ты спишь? — спрашивает Хосок, пальцы обхватывают Чонгука чуть выше талии его тренировочных штанов. — Нет, офицер, я абсолютно трезвый. Хосок не может сдержаться и не ахнуть, и он не колеблется, прежде чем прямо-таки вышвырнуть Чонгука из кровати. Малыш ударяется о пол с пронзительным криком. После этого они оба реализуют стратегию «привязать Чонгуковы запястья к изголовью». Которая, конечно же, предотвратит побег Чонгука из постели и нанесение разрушительного ущерба всему дому. Однако это не мешает тому делать это — проводить ладонью по бёдрам Хосока или задирать его рубашку и теребить языком соски или… или оставлять укусы вдоль внутренней стороны Хосоковых бёдер. И последний… ну, он оттягивает секс с Чонгуком. Сохраняя всё ванильным. Чонгук немного молод, немного неопытен, и даже если они вдвоём съехались, не похоже, что они встречаются настолько долго. И Хосок не хочет торопиться. Но когда он просыпается две — три ночи в неделю, а Чонгук во сне говорит прямо и ясно ему на ухо о том, как хочет, чтобы Хосок объездил его, чтобы его тянули за волосы и царапали спину, а запястья привязали к изголовью, в то время как Хосок бы дразнил его… Это заставляет самого парня немного двинуться рассудком. И несколько ночей после того как Чонгук даже просыпается и бормочет извинения, переворачивается и снова засыпает, Хосок смотрит в потолок и размышляет. Он думает о том, как руки Чонгука сжимают его бёдра, а его зубы покусывают соски и о том, как его лицо может выглядеть, когда тот просыпается, приходит в сознание с его членом во рту. («Конфуз», — думает Хосок, его щёки немного окрашиваются деликатным розовым от угрызения совести, удивления и стыда, что вспыхивают от всей этой экспрессии, но затем, как бы то ни было, тот просто продолжил бы ему отсасывать, как хороший мальчик…) Хосок задерживает дыхание. Однако он этого не сделал. Он не собирается этого делать. Он вспоминает, как несколько недель назад в один из первых случаев, когда Чонгук заметил небольшую россыпь засосов у основания его горла и сжал пальцы в кулаки на своих коленях, а затем спросил: — Я… мы…? На что Хосок, положив руку на плечо Чонгука, ответил, что он бы никогда ничего не сделал с ним, пока тот спал. — Я будил тебя тут же, — говорил Хосок. — Не беспокойся об этом. И Хосок не будет — он никогда этого не сделает. Это не то, на что Чонгук может сказать «да» или «нет» в данный момент (на самом деле), иначе парень просто — проебётся. Так что Хосок этого не сделает. Тем не менее он хочет. — Могу ли я делать что-нибудь для тебя, пока ты спишь? — спрашивает Хосок в одно воскресное утро. Он играет с ручкой на кофейной чашке. Хосок действительно не из тех, кто ходит вокруг да около чего-либо подобного — если он чего-то хочет, он просто пойдёт и спросит об этом. И парень считает, что если Чонгук скажет, что всё в порядке… то в качестве аванса, знаете ли, в таком случае это, вероятно, хорошо. Чонгук застывает там, где стоит, — над плитой, делая панкейки. («Как хорошему мальчику», — прокомментировал Хосок, взъерошив волосы Чонгука, и цокнул языком. В ответ он получил язвительный взгляд и когда повернулся спиной, его ударили по заднице). — Позволь мне перефразировать, — говорит Хосок. — Могу ли я позволить тебе делать что-то со мной, пока ты спишь? — он проводит большим пальцем по ручке своей кружки, его язык скользит по губам. — Всё нормально, если нет, но, ну… в таком случае нам, возможно, придётся найти другое решение для твоего, ах. Лунатизма. Лицо Чонгука тут же полностью вспыхивает ярко-красным румянцем. — Боже мой, — говорит он. — Я… что… я был…? — Хосок мог ошибаться, но он достаточно уверен в том, что тёмный, пахнущий дымом запах — это запах панкейков. — Что я говорил? Когда Чонгук встречается с ним взглядом, то видит, как в его глазах мерцает что-то вроде чистой, неподдельной паники. У Хосока пролегает морщинка между бровями. — Ты что…? — без особых раздумий с его стороны, голос вырывается сам собой, прозвучав робким бормотанием, когда он с прищуром наблюдает за Чонгуком: как тот отводит взгляд и вспыхивает. Он отодвигает свой стул дальше от стола и бредёт к барной стойке, скрестив руки на груди и глядя на парня. — Ты что-то скрывал от меня? Далее следует длинная пауза. Чонгук осторожно поднимает шпатель со столешницы и пытается соскрести со сковороды то, чем, без сомнения, являются два очень подгорелых панкейка. — Ты немного скучный в постели, хён. Хосок смотрит на него в течение долгого, долгого времени. — Я скучный? — спрашивает он. Чонгук буравит взглядом плиту внизу: — Вроде того, — говорит он. Затем, немного осмелев, продолжает. — Мы просто переключаемся, ну, между двумя позициями. Или делаем минет. В темноте, — говорит с расстановкой, акцентируясь на словах, пока разглагольствует, незначительно насупившись. Хосок с насмешкой отталкивается от стола. — Я пытался сохранять монотонность ради тебя, — говорит он. У Чонгука пролегает глубокая морщина меж бровями. — Почему? — спрашивает он. Хосок наклоняется к краю столешницы, всматриваясь в Чонгука через край барной стойки, подперев подбородок одной рукой: — Потому что у тебя не так уж много было опыта, — говорит он, пробегаясь языком по губам. — Не хотел, чтобы ты просто соглашался с тем, что мне нравится, — он наклоняется чуть ближе, отдавая дань тому, как хорошо плечи Чонгука заполняют его футболку, а чёлка небрежно падает на лоб. И, ну… Хосок знает, что не всё, что говорит Чонгук, когда спит, имеет какое-то значение. Были времена, когда тот спрашивал его, когда они собираются отправиться в Taco Bell, или почему очередь в DMV тянется так долго, или Хосок, куда они положили арахис, я не могу найти арахис, Хосок. Не всё должно являться каким-то странным, фрейдистским проявлением скрытых желаний Чонгука. Но он делает выстрел в темноту: — Ты хочешь, чтобы я объездил тебя, Чонгуки? — О, боже мой, — произносит тот. И Хосок… Хосок не думает, что ему и вправду нужен ответ на этот вопрос. То, как Чонгук краснеет и терзает свою нижнюю губу, а глаза становятся шире, словно его вот-вот собьёт грузовик, — этого действительно, реально достаточно для ответа. Хосок усмехается, опираясь о столешницу и подтягивая себя так высоко, что ноги слегка зависают над полом: — Ты хочешь, чтобы я связал тебя и дразнил, пока ты не заплачешь? Чонгук выглядит так, будто может сгореть на месте. Хосок должен прекратить недвусмысленно шутить. Издевательства над Чонгуком всегда было одним из его любимых хобби. — Да, — говорит тот. Он сглатывает, адамово яблоко подскакивает в горле. — Ты можешь… Мы можем. Пока я луначу. — Хорошо, — воскликнул Хосок. — Так долго пока ты… делаешь это для меня. Хосок позволяет своему взгляду опуститься на плиту. Он почти уверен, что теперь Чонгук просто сжигает еду с другой стороны. Он слегка улыбается, будто собирается съесть Чонгука целиком, — учитывая тот факт, что тот до сих пор сжигает к хуям их панкейки, может быть, это не так уж плохо. — Отлично, — произносит Хосок. Некоторая часть его находит факт того, что Чонгук смотрит на это как на переговоры, до глубины души забавным. Потому что, что ж… он хорошо его знает, и если он не ошибается, беря во внимание то, как парень кусает губу и позволяет глазам становиться почти до комичного большими, означает, что парень почти настолько же в восторге от этой идеи, как и Хосок. — Без проблем. — И не… не из того, что мы не делали, когда я. Бодрствую. — Конечно, — говорит Хосок. — И если я не… если я не проснусь в процессе, ты должен сказать мне. Что случилось. Так, чтобы я знал. Румянец Чонгука подкрадывается к шее. Хосок немного наклоняет голову — он знает, что парень не особенно хорош в выражениях, знает, что тому нужно долго раздумывать о вещах, прежде чем суметь правильно их сформулировать. Он был бы абсолютно потрясён, если Чонгук не задумывался ни о чём из этого раньше. — Конечно, — произносит он. — Конечно. Чонгук кусает губу. — Ты мне доверяешь? Тот морщит лоб. — Конечно. Хосок широко улыбается. Кажется, он не может стереть улыбку со своего лица. — Хорошо, — говорит он, наклоняясь вперёд, перегнувшись через стойку, чтобы быстро поцеловать Чонгука в губы. — Хорошо. Тот снова смотрит на него, что-то глубокое и требовательное, и страждущее блестит в его глазах. Хосок ухмыляется. — Не сожги дом, Куки, — говорит он, указывая на панкейки, которые теперь определённо очень горелые, и начинают дымить настолько, что Хосок в самом деле слегка обеспокоен. — Дерьмо! — В следующий раз, когда Хосок просыпается, то губы парня находятся у его горла, а рука тянет его рубашку вверх, он не останавливает его. Вместо этого, он тихонько моргает, устремляя взгляд под потолок, смыкает губы, а затем наклоняется, чтобы стащить с запястья Чонгука путы. Тот почти сразу использует это в качестве преимущества — он хватает бедро Хосока и сжимает, не теряя времени, прежде чем скользнуть пальцами по ноге парня к его боксёрам. Хосок позволяет себе откинуться на спину и прочёсывает пальцами волосы Чонгука, пока рот того бродит по его телу. Его движения не особо согласованны, как и его контроль над несколькими очень странными позами, когда парень вонзается зубами в Хосокову ключицу поверх рубашки, теребит языком один из сосков и ведёт губами вниз до живота парня. Ему всегда было любопытно, насколько Чонгук осознавал себя в моменты, как эти… он обычно делает то, что имеет какой-то смысл. Он делает то, что знакомо. Он тянет к поясу его боксёров, и Хосок задаётся вопросом, действительно ли Чонгук на самом деле считает отсос Хосоку «знакомым» занятием. Он оставляет руку в волосах парня, когда тот пытается стянуть с него боксёры… что толком не очень-то хорошо у него выходит, учитывая тот факт, что Чонгук тянет со столь слабыми усилиями, чего, вероятно, недостаточно, чтобы открыть просвет, не говоря уже о том, чтобы вытащить нижнее бельё Хосока из-под задницы… Чонгук скулит, издавая низкий гортанный звук. Он делает ещё одну слабую попытку, стаскивая боксёры с парня… или что-то больше похоже на дёргание, с учётом того, что он, по сути, лежит перпендикулярно к Хосоку… и трётся носом о его бедро. Хосок шипит. Если уж  это не доказательство всему тому, что его бойфренд пытается залезть к нему в штаны, находясь в буквальной бессознательности; что Чонгук хочет, чтобы его руки с головы до ног блуждали по телу Хосока, даже когда он спит, и… Хосок делает глубокий вздох, зачёсывая волосы парня назад. Наверное, ему не стоит придавать этому так много значения. Чонгук также, по-видимому, хочет, чтобы их папоротники оставались политыми, а вещи в их шкафчике в ванной были упорядочены, потому как занимается ими всякий раз, когда спит. Но Хосок не может ничего сделать с тем, как его член дёргается, когда Чонгук снова натягивает нижнее бельё и хнычет немного громче, толкаясь носом в твёрдый член, прежде чем открывает рот и смыкает губы вокруг головки даже сквозь нижнее бельё. — Ебать, — произносит Хосок. — Блядь, давай, позволь мне помочь тебе, дорогой. Он поднимает бёдра… что ж Чонгук не отнимает рта от головки его члена, но прижимается своим языком к ткани и всасывает её в рот, предэкулят и слюна смешиваются, и Хосок физически не может оттолкнуть его… Чонгук пробормочет что-то непонятное, а Хосок спускает нижнее бельё к верхней части своих бёдер: — Что это было? — спрашивает он. — Неоправданно, — бормочет Чонгук. — Хах? — спрашивает Хосок. Тот, открыв глаза, позволяет голове упасть на бедро парня: — Не должно быть так трудно добираться, — бормочет он, оборачивая руку вокруг члена Хосока, прежде чем прислониться губами к основанию, язык окутывает кожу парня влагой. — Член. Нравится так сильно. Слишком много одежды. Он поднимает голову, и Хосок лишается дара речи, ебучего дара речи, когда парень опускается на его член. Он лунатик, который делает всевозможное дерьмо, когда спит, говорит обо всех вещах, когда не бодрствует, но есть что-то настолько невероятно горячее в том, что Чонгук даже не осознаёт, что делает прямо сейчас, и он, щёлкая языком по отверстию, сосёт головку Хосокового члена, словно это какая-то охуенная карамельная палочка, и в какой-то момент он, вероятно, проснётся, и даже не будет помнить об этом. Член Хосока выскальзывает изо рта парня со сладким, склизким маленьким чпоком! — Я люблю твой член, — говорит Чонгук. Его голос чёткий, но веки прикрывают несфокусированные зрачки, глазные яблоки двигаются слева направо, взгляд слишком безучастный и пустой для того, кто был бы в сознании, и Хосок хрипит. — Твой член мне нравится так сильно, — он вытягивает последний слог, позволяя лбу упасть на бедро Хосока. И затем Чонгук… Чонгук всасывает одно яичко парня в свой рот и, нахуй, стонет так протяжно и низко, и полностью раскованно, а затем… Он морщит нос: — На вкус как пот, — говорит он. Хосок смеётся. И, честно говоря, он удивлён. Он удивлён, каким последовательным кажется Чонгук, каким полным энтузиазма. Он наклоняется к бедру Хосока, они вдвоём практически перпендикулярны друг другу, и парень всасывает Хосоков член между своих губ. Это не самый скоординированный в движениях минет, который он когда-либо получал… слюна Чонгука капает сбоку на его член, а язык вытворяет разное беспорядочное дерьмо. Но Хосок не может не извиваться, покачивая бёдрами легонько, сжимая в пальцах волосы парня, даже притом, что пытается быть нежным… Он чувствует, как Чонгук вздрагивает на его члене, бёдра вдалбливаются в матрас, и ноги падают с проклятой кровати и… Он бросает взгляд на Хосока, глаза ясные. Хосок откидывает голову и стонет, его член прижимается к внутренней стороне щеки парня, и лицо Чонгука, блядское Чонгуково лицо… — Ты в порядке? — спрашивает Хосок. Он высвобождает свою руку из его волос, пытаясь взять себя в руки, потому что, вероятно, из-за этого по меньшей мере ему несколько страшно за него… но ребёнок не слезает с него, просто краснеет и бегает глазами из стороны в сторону, и молча кивает. Он смущён, но не перестает тереться бёдрами о край матраса, позволяя своим глазам закрыться, и заглатывает Хосока так глубоко, что его член проезжается по задней стенке Чонгукового горла… — Собираюсь кончить, — предупреждает Хосок лишь за несколько секунд перед тем, как это делает. Парень может видеть, как вспыхивает лицо Чонгука, закрываются его глаза, и он отсасывает Хосоку просто лишь немного жёстче… Он отодвигается назад достаточно далеко, чтобы парень кончил прямо ему на язык… и, охуеть, тот великолепен со своими широко распахнутыми выразительными глазами и кончиком языка, выписывающим маленькие круги под головкой Хосокового члена и блядь, блядь… — Пиздец, — произносит Хосок, потянувшись вниз, чтобы причесать рукой волосы парня. — Святые ебучие херувимы, — снова говорит он. На нём всё ещё свитер, в котором он засыпал, рукава провисают на его руках достаточно сильно, почти прикрывая его пальцы, когда он гладит щеку Чонгука, горячую и потную, и он не может, нахуй, поверить, что теперь это его жизнь. Тот не отнимает своего рта от его члена, просто пристально смотрит на него с этим пиздецки невинным выражением лица, когда сглатывает, сжимаясь вокруг члена Хосока, посылая раскалённые добела волны чрезмерной стимуляции разливаться вверх по позвоночнику. И затем Чонгук закрывает глаза, сжимая с силой, и снова толкается вперёд в матрас. — Дерьмо, детка, иди сюда, — Хосок дотягивается обеими руками. Он удивлён тем, как быстро к нему залезает Чонгук, карабкаясь по матрасу, чтобы свернуться в объятиях Хосока, прижимаясь лицом к его плечу и сжимая талию парня так сильно, что это почти больно… Хосок хмурится: — Эй, — говорит он. — Ты в порядке? — Да, — говорит Чонгук, — Да, я в порядке, просто… — он толкается бёдрами вперёд в бедро Хосока. Тот цыкает, пытаясь сдержать улыбку: — О, — говорит он, прокатываясь пальцами вниз по грудной клетке Чонгука и небольшим ямочкам на напряжённой пояснице, — я вижу, в чём проблема. — Хён, — скулит Чонгук. — Заткнись. Хосок глумится, откидывается назад, чтобы слегка шлёпнуть Чонгука… лишь слегка, просто шаловливо… в бедро. И тот стонет. Хосок, нахрен, гогочет, сдвигая свою руку вниз к передней части тренировочных штанов парня и оборачивает пальцы вокруг его члена. И тот плавится напротив Хосока, словно… словно чрезвычайно липкое масло, или какое-то существо, у которого отсутствует позвоночник. (Или, может быть, просто требовательный, ноющий парень, который любит Хосока.) У него не уходит много времени на то, чтобы кончить, он вздрагивает в руках парня и горячо дышит ему в шею, цепляется за талию, словно за спасательный круг… Всё его тело дрожит, когда он кончает, от головы до кончиков пальцев ног и обратно, пальцы рук подёргиваются на свитере Хосока, прежде чем он обмякает, отчаянно пытаясь отдышаться. — — Так с тобой всё в порядке? — спрашивает Хосок. Он подпирал голову обеими ладонями, а голова Чонгука примостилась к изгибу его подмышки. — Ага, — говорит тот. — Потому что если бы я проснулся с членом в своём рту, то мог бы испугаться до усрачки, — продолжает Хосок. Чонгук мгновение ёрзает от дискомфорта, прежде чем незначительно повернуться к Хосоку и поиздеваться: — Я не такой ребёнок, как ты, — говорит он. Хосок смеётся, чтобы дотянуться рукой, на которой Чонгук не лежит в данный момент, и взлохматить его волосы: — Ты гигантский ребёнок, — говорит он. Хосок обнимает обеими руками его голову и притягивает парня достаточно близко, чтобы можно было прижаться к кончику его уха и оставить смачный, мокрый поцелуй. — Агхт, хён, — хнычет Чонгук, извиваясь в его объятиях. — Звучит отвратительно. Хосок блаженно игнорирует его: — И тебе это понравилось, не так ли? — Чонгук тут же напрягается в объятиях Хосока, и одновременно с этим Хосок понимает, что он прав. — Понравилось просыпаться с моим членом у себя во рту, втрахиваться в постель с таким блядским отчаяньем… Чонгук прерывает его словами «боже мой» и попыткой перевернуться на другую сторону, но тот лишь удерживает его крепче и кудахтает. — Ты что-нибудь помнишь? — спрашивает он. — Знаешь же, что я никогда не помню ничего из этого дерьма, — бормочет Чонгук. Хосок кусает губу: — Ты провёл целых две минуты, говоря о том, как сильно тебе нравится мой член. Щёки Чонгука полыхают: — Я делал… я не делал, перестань врать. Чонгук вертится в хватке, сутулит плечи и наклоняет голову, но Хосок только смеётся и сворачивается калачиком вокруг него, прижимаясь сильнее, пока они оба не оттесняются так близко к краю кровати, что, похоже, могут свалиться. — Ты делал, — шепчет Хосок, мягко убирая несколько выбившихся прядок волос Чонгука за ухо. Он хихикает, и тот щетинится, и он успевает пробормотать: «Это было…»: — прежде чем Чонгук переворачивается к нему лицом, хватая его под спину и целуя так, что у него перехватывает дыхание. — Я люблю тебя, — говорит Чонгук. — Но ты сосёшь. Хосок хохочет: — Я тоже тебя люблю, — говорит он. — Особенно с тех пор как ты сосёшь. Чонгук позволяет своим рукам опуститься и обрушивается всем телом на Хосока: — Я не дам тебе сделать это снова. Даже притом, что Чонгук всем весом давит ему на грудь, Хосок хихикает. — Да, ты дашь, — говорит он, скользя руками по талии Чонгука и сжимая её так сильно, что кости ребёнка хрустят под его руками. — Потому что тебе понравилось, — говорит он, отпихивая голову Чонгука в сторону к своей, чтобы он смог прижаться носом к изгибу шеи парня. — И ты любишь меня. Чонгук ворчит неразборчиво, но после долгого, долгого молчания наконец признаёт: — Да. Хосок улыбается: — Я люблю тебя больше, — произносит он. Чонгук приподнимается и быстро с издёвкой отвешивает Хосоку щелбан по лбу: — Заткнись, хён.