Заарканить зверя

Иваизуми резко останавливается, выпрямляется и смотрит прямо перед собой, нервно сглатывая. Он только что пялился на задницу Ойкавы. И пялился-то со вкусом, пристально, чуть ли не облизывая взглядом. Незваные фантазии подбираются к нему маленькими шажками, медленно так, размеренно, но захватив собой все пространство, впиваются в голову назойливым гудением и, что совершенно неожиданно, — возбуждением. Мышцы слегка сводит от желания, дыхание учащается, а жар, распространившийся по всему телу, плотно охватывает разум, тянется неразрывно словно хлипкая резина, неподатливая, но все же мягкая и тягучая. Это слишком. Хаджиме встряхивает головой, в надежде избавиться от лишних мыслей, и продолжает разминаться. Он не виноват. Винить во всем стоит только Ойкаву и его чертову восхитительную задницу. И нисколько не свою пошатывающуюся ориентацию. Твердо уверив себя, что это всего лишь временное помутнение из-за бушующих подростковых гормонов, Иваизуми хмурится и, крепко сжав зубы, вливается в игру. Нужно просто перетерпеть, это пройдет. Главное — не пялиться на чертову задницу. «Не пялься, мать твою!» — мысленно рявкает на себя Хаджиме, опять-таки возвращаясь взглядом к упругой, подкаченной, крепкой, соблазнительной мужской филейной части прямо перед носом. Временами, отличительно сейчас, ему кажется, будто глаза намертво примагничены к Ойкаве, привязаны наикрепчайшими узлами из железной цепи, удерживающие взгляд получше любого стального троса. Это точно Ойкава виноват. Он все это специально проворачивает, виляя перед ним своим аппетитным задом и слишком сексуально прогибаясь за мячом, чтобы заткнуть здравый голос разума. Иваизуми здесь ни при чем — виноват придурок Ойкава и гормоны. Он не гей. На удивление, последующая тренировка проходит весьма гладко. Волейбол здорово отвлекает, выбивает все лишние мысли из головы и Хаджиме в очередной раз радуется, что когда-то решил заняться спортом. К вечеру вся эта хрень из мыслей улетучивается окончательно и он с облегчением вздыхает, чуть ли не складывая руки в молитве — все не так уж и безнадежно. Продинамив Тоору, домой он идет один и в приподнятом настроении. Он справится со своими гормонами и не позволит подростковому влечению захватить сознание. Потому что он не гей.

***

 — Ива-чан, пойдем домой вместе?  — Нет.  — Опять?! Ну почему-у?  — Потому что. Хаджиме просто в бешенстве. Этот Дерьмокава нарывается — прямо на свою восхитительную задницу, которую сейчас грубо оприходуют, если тот не заткнется.  — Ива-чан, так нечестно! Ты уже целую неделю меня игнорируешь! Я тебя чем-то разозлил? — Тоору надевает на себя школьный пиджак и обижено смотрит на лучшего друга, забавно хмуря брови.  — Ага. Самим своим существованием, — раздраженно бросает тот в ответ, осознавая, что в общем-то не соврал. Ведь, знаете ли, весьма проблематично тренироваться со стояком в штанах. Да и уж очень надоедает вечно не высыпаться из-за постоянных «мокрых» снов. Так что, в действительности, да — совершенно не соврал.  — Ты слишком жесток ко мне, Ива-чан, — надуто тянет Ойкава и плетется следом за вышедшем из раздевалки Хаджиме. — Решено! Если ты отказываешься проводить со мной время, то я буду навязываться. Вот… давно твою матушку не видел — пойду повидаюсь с ней сегодня.  — Дерьмокава, ты совсем офигел?! — Иваизуми аж застывает от шока. Даже для наглого Ойкавы это перебор.  — Ну, а что? Твоя мама сказала, что с радостью ждет меня в гости в любой час дня или ночи, — парень победно усмехается, совершенно не обращая внимания на оглушительные потоки ярости, и резко срывается с места в сторону дома Иваизуми. Тот, наконец, отмирает и бежит следом, чтобы как следует надавать по щам этому оборзевшему идиоту. Надолго их не хватает и буквально через минут десять Хаджиме все же нагоняет Ойкаву, с ходу влепляя тому смачный хук справа. Ну, чтобы не зазнавался, считая, что ему все сойдет с рук. Тоору обижено хнычет, а Иваизуми в замешательстве — и что теперь делать? Они уже практически добрались до дома, не завернешь уже этого придурка, но и его выдержка тоже не железная. Понимание особенно остро укололо сознание, когда он буквально на секунду стрельнул взглядом туда, куда не надо было — на Ойкаву. От быстрого бега тот весь вспотел, раскраснелся, и наблюдать за тем, как он небрежно зачесывает влажные волосы пятерней назад и стирает с бледной порозовевшей кожи капельки пота — оказывается слишком для Иваизуми. Вот тогда он и осознает, что у него фетиш не на задницу Ойкавы, а на всего Ойкаву целиком. Он конкретно попал, да? Когда они все же добираются до дома, Иваизуми уже весьма отчетливо напоминает недокормленного человечинкой зомби, истощенного и абсолютно недовольного жизнью. А вот Тоору, в противовес ему самому, выглядит просто отлично: весь такой радостный, счастливый, прямо-таки пышущий оптимизмом и энергией. «Чертов энергетический вампир», — думает про себя Хаджиме, хмуро наблюдая за тем, как тот активно болтает с его матерью обо всем подряд. А та еще и знай — радостная такая, вцепилась в нового собеседника с руками и ногами. Похоже, быстро сплавить Дуракаву не получится. Придется терпеть.  — Хаджиме, ты чего такой хмурый? Даже чертям от тебя тошно! Вот, посмотри на Тоору — он такой душка. Ну почему и ты не можешь быть таким?! — ну вот опять. И почему он должен это выслушивать каждый гребаный раз, когда Ойкава приходит к нему домой?  — Ох, спасибо, тетушка, — улыбается этот придурок и смотрит, зараза, так ехидно, с искорками высокомерия в глазах, что больше всего на свете хочется смачно врезать по наглой роже.  — Боже, Тоору-чан, ты такой хороший мальчик. И как ты только дружишь с моим бестолковым сынком? — женщина покачивает головой и осуждающе смотрит на Хаджиме. А потом говорит, что принесет чай и, что-то бурча себе под нос, направляется на кухню, оставляя их наедине. Они молча поднимаются в комнату. Ойкава даже не думает ляпать еще что-нибудь, так как знает — получит. И в этот раз простым хуком справа уже не отделается. Он и так уже с лихвой исчерпал дневной лимит выходок, и то, что Иваизуми на грани — видно невооруженным взглядом. Хаджиме включает свет, кидает сумку на пол и, абсолютно не обращая внимания на Ойкаву, начинает переодеваться. Тот, в свою очередь, садится на аккуратно застеленную кровать и ждет. Ждет, терпит, молчит, но спустя десять минут игнорирования начинает обижаться. Он ведь гость! Что за недружелюбный прием?!  — Ива-чан, скажи что-нибудь.  — Заткнись.  — Ну Ива-ча-а-ан…  — Ойкава, доиграешься! Бог знает, Иваизуми пытался. Пытался игнорировать, не замечать, не смотреть… ведь сексуальная Ойкавовская тушка на его кровати вызывает не самые приличные фантазии. В голове сразу же всплывают эти глупые сны и Хаджиме хочется себя убить — если он повернется к Тоору, тот стопроцентово увидит его железный стояк.  — Детки, а я вам чаю принесла, — в комнату радостно заскакивает Иваизуми-сан, держа в руках поднос с кружками и сладостями. — Вы развлекайтесь, а я заскочу ненадолго к Микико-сан. Хаджиме, последишь за домом, ладно?  — Ага, — гундит тот, прикрывая ладонью глаза. Сегодня все против него.  — Тоору-чан, оставайся на ночь. Не будешь же ты в потемках возвращаться домой? Я позвоню твоей маме.  — Серьезно? Было бы очень хорошо, спасибо, тетушка, — сразу же ободряется Ойкава, по-свойски раскладываясь на кровати.  — Да что там, ты уже как сын родной, — она махает рукой и по-доброму улыбается. — Хаджиме, не хмурься! И не забудь вытащить гостевой футон для Тоору-чана. Я приду часа через два и тогда поужинаем все вместе.  — Да понял я, понял, — парень тяжело вздыхает и под зорким взглядом матери идет вытаскивать футон для нарывающегося придурка. Они просто-таки издеваются! Как только захлопывается входная дверь и в доме все стихает, Иваизуми решительно поворачивается лицом к Ойкаве и удивленно замирает. Тот смотрит внимательно, пронзительно, будто в самую душу лезет и выталкивает оттуда все, что только можно, нагло засовываясь внутрь и самодовольно занимая все пространство. Хаджиме перетряхивает: ему не нравится этот взгляд.  — Ива-чан, что, даже теперь не набросишься? — Ойкава расстроено поджимает губы и поворачивается на кровати так, чтобы задница, обтянутая школьными штанами, выпячивала прямо у того перед носом.  — Сволочь!.. — шипит Иваизуми, когда до него доходит. — Я так и знал, что ты специально это делаешь! А тот скалится. Так предвкушающе, соблазнительно и смотрит из-под своих длинных ресниц. Пододвигается задницей поближе к Хаджиме и призывно ею виляет. Он не любит материться, предпочитает избегать подобных слов, но именно сейчас ничего другого на ум не приходит: Ойкава — самая настоящая блядь. Сексуальная, вызывающая, сводящая с ума блядь. Тоору довольно вздыхает, когда его резким движением подтягивают за бедра и втираются твердым членом в ложбинку между ягодиц. И тихо смеется в руку, когда слышит возбужденный рык — о, это того стоило. Стоило всех потраченных усилий, чтобы соблазнить этого тугодума, а сейчас — самого настоящего зверя. Дикого, похотливого, голодно ухмыляющегося — так давно желанного зверя. Ойкава оборачивается и жадно смотрит из-за плеча, как Иваизуми хищно мнет его ягодицы, трется о них и прямо-таки раздевает колким полубезумным взглядом, скользя им по всему телу. Это ужасно заводит! Тоору не медля ни секунды отодвигается и начинает быстро стягивать с себя одежду, охотно демонстрируя Хаджиме подтянутое тело. А тот стоит, не двигается, и смотрит, облизывая взглядом каждую мышцу, каждую венку. Жадно так, дико. И отмирает только тогда, когда Ойкава полностью раздевается и лезет к нему — самовольно стягивает домашние штаны и футболку, смотря снизу вверх своим блядским взглядом. Это последняя капля в совсем не бездонной выдержке Иваизуми. Он утробно рычит, оголяет острые белые зубы, будто зверь, — и резко валит Тоору на кровать, всем телом вжимая в матрас. Тот довольно стонет, расстилается под ним и откидывает голову назад, под напором цепких длинных пальцев, что с силой тянут за волосы. Иваизуми смачно вгрызается в шею, покусывает и сразу же зализывает, снимая языком маленькие капельки пота. Запах Ойкавы накрывает с головой, заставляет вдыхать его всей грудью, утыкаться носом в волосы, за ухом, а потом в ключицу, и дуреть. Прямо-таки дуреть от этого сексуального ублюдка. Перед глазами темнеет от возбуждения, член до боли натягивает ткань трусов, а дыхание полностью сбивается. А Тоору знай себе — выгибается, притирается поближе и притягивает его за ягодицы к себе. В лицо резко бьет жаром, а по телу растекается раскаленная лава, обжигающая, покрывающая внутренности настоящим огнем, а в паху сжимающая пульсирующим комком, горячим, терпким. Желанным. Иваизуми слишком трудно сдерживаться — он бы хотел растянуть ласки немного дольше, полностью насладиться моментом, но дикая страсть диктует свои условия. Крышу полностью сносит, когда Ойкава протяжно стонет, просяще, и втирается твердым, истекающим смазкой членом в ткань трусов. Несмотря на затуманенный разум, Хаджиме прекрасно понимает намек — им обоим нахрен не сдался нежный секс. Хочется быстро, грубо, и вот прямо сейчас, в эту же секунду. В руку тыкается тюбик смазки, а Тоору ухмыляется — еще ярче намекает быстрее приступать к делу. Не медля ни секунды парень хватает предложенный тюбик и размазывает смазку по пальцам, сразу же засовывая внутрь два. Внутри Ойкавы — мягко и мокро. Пальцы легко скользят, не встречая сопротивления, и Иваизуми понимает — готовился. Этот факт воспринимается с довольным рыком и новой волной возбуждения, что резко прошибает в районе паха и скользит ярким импульсом по позвоночнику вверх, распространяя по телу предвкушающую дрожь. Хаджиме больше не церемонится — засовывает сразу три, а потом уже четыре пальца, с упоением слушая довольные стоны под собой. Ойкава сильно прогибается в пояснице, крупно дрожит и жадно ловит воздух губами: ему нравится этот дикий напор. Удовольствие пробирает остро, ярко, боль смешивается с наслаждением и полностью заполняет разум, выбивая оттуда остатки связных мыслей. Яйца болезненно поджимаются, а ноги разъезжаются в стороны, ослабевшие от ощущений. Иваизуми грубо трахает его четырьмя пальцами и Тоору захлебывается стоном — хочется большего. Он дергается, обхватывает пальцами чужой напряженный член и дрочит так, что у Хаджиме искры из глаз сыпятся. Это последняя капля. Быстро размазав остатки смазки по члену он толкается сильно, грубо, до самого основания, дурея от громкого стона Ойкавы. Терпит, выжидает, пытается дать привыкнуть, но тот резко обхватывает его за ягодицы и толкает в себя, шире расставляет ноги и двигает задницей, — и у Иваизуми напрочь выносит все, что не касается Тоору. Он погружается нещадно, дико, втрахивает ту самую задницу в матрас мощными толчками и громко рычит. Кровать ходит ходуном, назойливо бьется о стену и скрипит, царапая пол, но им плевать — страсть затапливает сознание, бьет в голову острым удовольствием и долбит, долбит, долбит жаром по внутренностям, впивается в кожу зубами, сжимает крепкой хваткой до синяков и тянет, словно дорожка кокаина по венам. Терпкий запах пота и смазки заполняет ноздри, отдается мурашками по телу и давит на мышцы дрожью, сжимает, болезненно пульсируя. Ойкава просто захлебывается ощущениями — если бы он знал, что секс с Иваизуми настолько крышесносен, он бы не тянул так долго, выжидательно соблазняя, — просто прижал бы к шкафчикам в раздевалке и заставил себя трахнуть, не размениваясь на мелочи. В голове полностью пусто, ногти изо всех сил цепляются за чужую спину, оставляя после себя царапины, пошлые стоны бесконтрольно вырываются из горла, оглушают, и Тоору кажется, что он просто растворяется в этом удовольствии. В губы впиваются диким поцелуем, сминают напором, ласкают и терзают до крови, тем самым только утраивая наслаждение. Ойкава отвечает также яростно, страстно, врывается языком в чужой рот и тянет Иваизуми еще ближе к себе. Толчки становятся все быстрее, глубже, дыхание напрочь сбивается, и оргазм ярким импульсом взрывается внизу живота. Мышцы разом напрягаются и сдавливаются в тугой комок, выжимая остатки удовольствия, которое отдается в голову глухим эхом. Ойкава довольно выдыхает и безвольно валится на простыни, из-под ресниц наблюдая, как кончает Иваизуми. Ему кажется, что более красивого зрелища он еще не видел: голова откинута назад, глаза крепко зажмурены, а влажные припухшие губы распахнуты в немом крике. С висков по шее, ключице и дальше по накаченному прессу тянутся мелкие дорожки пота, а тело сжимается в оргазме, выставляя напоказ рельефные мышцы и ярко выделяя каждую жилку, каждую венку. Ойкава закрывает глаза и чувствует, как рядом на кровать валится Хаджиме. До ужаса хочется подобраться ближе, обнять, еще немного протянуть это чувство, но тело абсолютно не слушается и они продолжают безвольно лежать на влажных простынях, которые, в общем-то, не помешало бы постирать до прихода Иваизуми-сан. По телу расплывается легкость и сладкая нега, полностью расслабляя мышцы и разгоняя туман в голове.  — Нужно идти в душ, мать скоро должна вернуться, — бормочет Хаджиме в подушку, вопреки своим словам совершенно не двигаясь.  — Нужно, — поддакивает Ойкава и все-таки пытается подняться. Растраханная задница жутко саднит, тело ломит, будто он только что пробежал не менее пяти километров, но внутри бурлит только счастье и полное удовлетворение. Он скашивает глаза на Иваизуми, который мертвым бревном лежит головой в подушку, и радостно улыбается: не зря он любил этого парня столько лет. В этом моменте, интимном, личном, исчезают все годы страданий от безответной любви и превращаются в трепетную нежность, которая полностью наполняет и покрывает, будто теплой периной. Улыбка становится еще шире и он настойчиво расталкивает практически уснувшего Иваизуми, заставляя того идти в душ. На душе легко и весело, Ойкава шутит, усмехается, но потом ловит на себе ласковый взгляд и ярко краснеет: он все-таки еще не готов к таким явным проявлениям чувств от Хаджиме. Пока. Но у них еще много времени, чтобы как следует привыкнуть к подобным отношениям. Теперь уже в качестве любовников.