дарю своё сердце тебе.

Прошло уже 2 месяца. Или всего 2 месяца?.. В конце концов это не так то и важно, ведь суть остается та же — ты больше меня не любишь. Помнишь? Тогда ты сам сказал это. Я помню. Помню, как сейчас. Ветер холодными лапами бъёт по щекам. Он проникает под тонкую ткань футболки и режет кожу сотнями или тысячами морозных осколков. Всего на миг мне кажется, что этот ветер исходит от тебя. Всего на миг… Теперь я уверен, что так и есть. Я помню всё. Всё, что чувствовал тогда — сердце глухими ударами отдавалось где-то в груди, а дыхание так и вовсе прекращалось — я давился ледяным воздухом. Ледяным воздухом, излучаемым тобой. В этот момент я про себя молюсь, чтобы мыщца в моём теле, бьющаяся с такой натугой и болью, остановилась. Замерла на полпути, издала последний предсмертный вздох и… Ты прожигешь меня потемневшими от чего-то глазами. Хоть бы это было из-за ветра. Но тот ни при чём: он то успокаивается, то расходится в новом танце. Столь мощном, будто ему нужна была передышка, чтобы набраться сил и снова безумным ледяным огнём хлестать два тела, что стоят посреди улицы. Одно — в чёрной толстовке с капюшоном, джинсах и ботинках, второе — в почти прозрачной футболке, что прикрывала колени; босиком. Первое тело стоит практически неподвижно: осанка прямая, уверенный взгляд чёрных глаз, аура непоколебимости расходиться повсюду. С каждым разом она становится сильнее и норовит сбить второе тело. Оно еле стоит на подкосившихся ногах, захлёбываясь слезами. Оно подымает руки в немой мольбе и, в конце концов, падает на землю, прямо на незащищнные ничем колени. Этим телом был я. — Я не люблю тебя больше. Слова эхом раздаются в голове, а опухший от отчаяния мозг точит последние надежды. Ты имеешь ввиду, ты не любишь больше меня или больше ты меня не любишь, или не меня ты больше любишь, или… Неважно. Суть остается та же — ты не со мной. А был когда-то? Конечно был. Как иначе назвать то, что мы проспались в обьятиях друг друга, ещё какое-то время любовались чужими, но таким родными лицами, любовался друг другом, впивались взглядами в реснички на глазах, слегка опухшие после сна веки, лёгкую, почти невесомую улыбку. По-другому это не назовешь. Любовь? Да, думаю это была именно она. Это не могла быть не она, когда ты покупал ненавистные тебе карамельки, просто потому что знал, что они мне нравятся, и я обрадуюсь. Ты всегда говорил: «Зачем мне ещё больше сладкого? Тебя мне достаточно.» Это не могла быть не она, когда ты боролся с курением и выкидывал последние сигареты, только потому что я тебя попросил больше этого не делать. И это не могла быть не она, когда ты будил меня от моих же кошмаров. Не потому что я мешал тебе своими криками. Нет. Ты просто не мог видеть, как я страдаю, ты просто не мог видеть моих слёз. Видимо, всё это в прошлом: ты комкаешь блестящую упаковку от карамельки, попутно поджигая сигарету и смотря на мои глаза полные слёз. Да, теперь всё в прошлом. Как и я. — Юнги, пожалуйста, — дрожащим голосом молю я, всё так же стоя на коленях. Ты непоколебим. Впрочем, как и всегда. Это моя любимая часть характера в тебе. И она играет против меня. Как забавно. — Я сказал тебе, потому что думаю, ты должен знать. Я полюбил другого. Другой. Нет, этого не может быть. Это невозможно. — Его зовут Чонгук и я действительно люблю его, — ты рушишь хрустальные надежды одним махом, не заботясь об осколках. А ведь их нужно будет кому-то убрать. Осторожно, чтоб не поранится, подобрать и положить в полиэтиленовый пакет, который, в скором времени, окажется, как и все политиленовые пакеты с мусором, на свалке. — Забудь обо мне, Чимин, — последнее, что я слышу перед тем, как ты разворачиваешься и уходишь. Я хватаюсь за эти слова и пытаюсь припрятать их где-то в уголке моего сознания, в который я загляну, когда твои черты и твой голос начнут стираться из моих воспоминаний. Когда твой образ рассеется, как утренний туман, оставляя после себя тяжкий и тягучий осадок. Как ни странно, они мне ни разу так и не понадобились, ведь я всё ещё помню тебя: твою внешность, твой голос, твои длинные пальцы, твою бледную мягкую кожу, твою естественную худобу, твои шёлковые волосы… Я помню тебя. И как бы ты не просил забыть — я не смогу. Прости меня. Сейчас я снова стою под окнами твоей квартиры. Её я тоже помню: маленькая, не совсем опрятная, но слишком уютная, чтобы уходить. Но мне пришлось. Я помню как собирал свои вещи. Напряжение накалилось до невозможности, а нервы натянулись так сильно, что казалось — сейчас лопнут. Я как можно быстрее забрасывал вещи в сумку. Я так думал. На самом же деле я их собирал настолько медленно насколько только мог. Хотелось ещё хоть немного побыть рядом с тобой, подышать с тобой одним воздухом, посмотреть на тебя. Это был мой последний раз. Но проблема в том, что ты как наркотик, ты мой личный сорт героина. И, как мы все знаем, бывших наркоманов не существует. Я готов хоть сейчас пустить тебя по вене и забыться, словить кайф и наконец отпустить всё и всех. И пусть после этого я буду корчится в ломке, но это будет того стоить. Ведь ты — столь желанная и неповторимая доза, которая жизенно мне необходима. Я стою в тени дерева, когда ты и Чонгук выходите из подъезда. Ты не видишь меня, но отчего-то всё равно поворачиваешься, вглядываешься в темноту и рыскаешь глазами. Ты не видишь. Зато видит он. Мы смотрим друг на друга долгие секунды. Мы не враги, оба осознаем это. В его взгляде скользит благодарность за понимание, в моих — боль, смешанная с всё ещё пылающей любовью. Я улыбаюсь сквозь слёзы. «Береги его» — шепчу одними губами и ухожу. Чонгук кивает, пораженный моими словами. Он не понимает, что я прошу беречь тебя не для него и даже не для тебя. Я прошу его сохранить тебя для меня. Ведь, моё сердце всё ещё бъёться только благодаря тебе. И пусть твоё теперь будет биться для другого — своё сердце я дарю тебе. Отныне и навеки. Я люблю тебя, Мин Юнги.