Amo da morire

Вечер в Палермо навевал воспоминания. Теплый, ласковый, уютно-домашний с апельсиновым солнцем, дарящим брызги света бликами на окна домов, с багряным небом, все больше и больше темнеющим над головами многочисленных горожан. С моря дул игривый бриз. Вечер в Палермо был удивителен. Брюнет неспеша прогуливался по набережной, окидывая взглядом молоденьких девушек, стайками перебегавших от одной красочной витрины, к другой. В таких вот маленьких, наивных, эмоциональных итальяночек, смущавшихся от любого вскользь оброненного комплимента, он замечал ту самую непосредственность, которая со временем стиралась самой жизнью. И потому он так любил – смущать. Реборн никогда бы не признался себе, что… скучал по этому спокойному городку, по этим кривоватым улочкам с булыжной мостовой, по людям, что настолько беззаботно проявляют свои эмоции – Мадонна, их было так просто читать – каждый открытой книгой представлялся, в которую не заглянуть было выше его сил и возможностей. В конце концов, в этом проявлялась вся его натура – эгоистичного, наглого, уверенного в себе и неотразимого мужчины, привыкшего к победам. Его дом был единственным темным пятном на этой улице, где на каждом карнизе стояли цветочные горшки и где каждое окно было открыто настежь. Хотя… брюнету было все равно – он настолько редко возвращался в родной городишко, что внешний облик его обиталища волновал его меньше всего. Дверь открывается с привычным уху скрипом – глаза, привыкшие почти мгновенно к полумраку цепко оглядывают коридор и лестницу, ведущие в комнаты – привычки неискоренимы. Однако именно благодаря им он не раз и не два спасал собственную, весьма ценную и любимую шкуру. Ничего. Тишина. Мерный стук напольных медных часов… Привычно и обыденно. Снять шляпу, повесив ее на фигурную вешалку из кедра, почесать притаившегося в вазоне с тюльпанами Леона, ослабить галстук, проходя в гостиную – все движения ленивы, будто вокруг не воздух, а кисель. Думать – тоже лениво. Длинный ворс, в котором утопают ноги, скрадывающий шаги, мебель, белеющая в почти мраке комнаты - киллер знает и может пройти в любую точку дома закрыв глаза. Память тела. Вот и сейчас – ровно пять шагов, и рука уверенно открывает бар, достает бокал и графин с янтарной жидкостью. Он поворачивается, подходит к массивному, кожаному креслу, стоящему у окна, с небольшим журнальным столиком возле левого подлокотника, ставит хрусталь на него, медленно растегивает пару пуговиц на пиджаке и наконец садится, вытягивая ноги. Неторопливо наливает немного коньяка на дно, начиная едва-едва греть бокал – искусство правильного распития благородных напитков – почти обязанность хорошего мафиози. Он кривит красивые губы в усмешке - ну, еще бы. Смотрит черными, как сама пустота, глазами куда-то сквозь предметы и думает. Киллер вспоминает сегодняшнюю встречу с Десятым Вонголой и его Хранителями. Сортирует впечатления, отбирает реакции, выискивает бреши – привычка. Не то, чтобы ему заказывали кого-то из их поколения, но чем черт не шутит? Смех. Гортанный с приятной, сексуальной хрипотцой раздается внезапно: Реборна забавляет сама ситуация – он подумал о своем ученике и его окружении, как о потенциальных противниках. Он. Подумал. Это удивляет. Перед бывшим Аркобалено Солнца проносятся они, мальчишки, подростки, юноши, и , наконец, взрослые мужчины. Брюнет делает небольшой глоток – смакует нотки, тянет, и наконец, глотает. Жидкость опаляет пищевод, разливаясь внутри приятным жжением. Рёхей. Боксер-экстремал, казалось, так и не повзрослел : все та же страсть к любимому спорту, все та же порывистость и привычка делать любое, даже мелкое, пустячное дело ЭКСТРЕМАЛЬНО. Однако, надо же! Женат и имеет двух чудесных дочек – точных копий его жены, Ханы. Или Ямамото. Ну, кто же знал, что такой улыбающийся и чересчур открытый парень станет лучшим мечником Десятого поколения?.. И превосходным киллером? То, что он оказался женат на младшей сестре Хранителя Солнца Реборна, почему-то, совсем не удивило. Не сказать, что он знал о таком исходе наверняка, но… На губы снова набегает самодовольная усмешка - тогда он не был бы собой. Хибари. Даже на нелюдимого и холодного Главу Дисциплинарного Комитета в прошлом, а в настоящем - Главу CEDEF нашлась управа. В лице не менее сдержанной и невозмутимой Хранительницы Ледника Шимон. И пусть их встречи скорее проходили на молчаливые битвы взглядов, где каждый прикидывал, как же лучше «закамикоросить» или «отхибарить» противника-соперника-конкурента, почему-то киллера не покидало ощущение театральности происходящего. Они слишком ненавидят, чтобы ненависть была настоящей. Второй глоток не настолько обжигающий. Пиджак сиротливо покоится на подлокотнике, а галстук расслабляется еще сильнее. Реборн откидывает назад голову – в небольшую щель между едва проникает лунный свет, однако и его толики хватает, чтоб можно было разглядеть выпирающий кадык, длинные ресницы и тени от них, едва вздымающуюся грудь… Киллер лениво продолжал думать. Разлагать, препарировать, отсеивать и оперировать фактами. Он привык извлекать везде и из всего свою выгоду. Да и – что от себя-то таить? – может быть, он скучал по этим личностям. Кстати, о них… Мукуро. Запутавшийся в собственных иллюзиях мальчишка, возомнивший себя почти что Богом. Киллер уважал этого состоявшегося человека, который сумел выжить, несмотря ни на что. Да, уважал… И при этом с удовольствием всадил бы пулю – иллюзионист выпадал из системы и частенько мешал карты, что иногда – оказывалось на руку Вонголе, но зачастую – просто подставлявший ее. И при этом – удивительно, как человека меняет семья, - любящий отец и трепетный муж. Их с Хару сынишка – вылитая копия отца. За исключением разве что глаз. Киллер хмыкает в пустоту. Ламбо. Мальчишка, подросток, но! – уже талантливый и умелый мафиози, целиком и полностью преданный своей семье и Боссу. И смотреть на ростки его чувств к расцветающей с каждым годом И-пин – это почти как любование сакурой. Трепетное и нежное отношение. Брюнета такие мысли почти_забавляют. Гокудера… Самый проблемный и самый трудный из Хранителей, при том, что далеко неглуп. И, что удивительно, тоже окольцован. Его вторая половинка очень удивила Реборна – ну, кто же знал, что Лар Милч может отойти от своей «единственной и неповторимой» любви к Колонелло? Правильно, он. Они прекрасно друг друга дополняют, хотя киллеру было довольно весело наблюдать за их перепалками, больше смахивающими на полевые действия. Рука снова наклоняет графин, наполняя стакан жидким янтарем. Он пьет неспеша, водит пальцем по краю бокала, задумчиво буравит стеллаж напротив взглядом. Неожиданно достает пистолет. Всматривается в каждый изгиб, каждую деталь верного оружия. Вот, совсем возле мушки – след от пули, которая прошла чуть выше плеча – кажется, задание во Флоренции? Вот – след от флик-лезвия, тогда противник умудрился даже пару раз его задеть. Оружие жило своей, особенной жизнью, почти теплело в руке, приятно отягощая ее. Третий глоток – до дна. Почему-то, он, вспоминая таких семейных и не совсем Хранителей, не испытывал ничего. Ни зависти. Ни презрения. Ни недостатка чужого тепла. Женщина? Их были сотни в его жизни: кто-то бабочками-однодневками, имя которых он даже не стремился запомнить, кто-то – весомее, ощутимее. Как Бьянки, что стала прекрасным партнером и другом. Хотя… секс приветствовался. Нет, его сердце ни разу не трепетало, не обрывалось, не холодело… И, с горьким удовлетворением, он обнаруживал эти черты в своем втором ученике. Тсунаеши, Небо Вонголы. Подрастерявший свою мягкость и инфантильность, повзрослевший. Серьезный. Уверенный в своем праве. И – на удивление – до сих пор одинокий. Лунный свет бил чуть сильнее, наполняя комнату собой, заставляя мельчайшие частицы пыли едва мерцать. Киллер свесил руки вниз, облокотившись на колени и чуть ссутулившись. Он знал, почему такое происходит. Как и то, c кем . - Просто смерть – самая прекрасная любовница, - произносит он, едва усмехаясь, в пустоту, - не так ли, Тсуна?