Метель

За окном немилосердно мела метель, ветер тоскливо завывал и плакал в трубах, будто просил, чтобы и его впустили в дом – погреться у огня, послушать тихие разговоры. Вечер был тёплым и уютным. Людей, собравшихся за длинным столом, не пугали холод, снег и тьма, безраздельно хозяйничавшие снаружи – их оберегали крепкие стены, потрескивающий огонь и улыбки тех, кто сидел рядом. Они не были одной семьёй, многих из них не связывала даже дружба, но сегодня, в этот снежный вечер, ничто не имело значения. Постепенно пустели тарелки и бокалы, и сотрапезники с пожеланиями спокойных снов один за другим покидали столовую. Вот ушёл светловолосый юноша с неподвижным лицом и спокойными светлыми глазами, уведя за собой очень красивую девушку с длинными рыжими волосами, уложенными в сложную причёску, и в столовой остались трое. Юноша, которому на вид было не больше девятнадцати, отчаянно клевал носом, но спать отчего-то не шёл, то и дело посматривая на сидящего напротив человека с суровым лицом и стальными глазами. Поймав один из таких взглядов, дриксенский адмирал Олаф Кальдмеер едва заметно улыбнулся: — Иди-ка ты спать, Руппи. Уже поздно. — Я дождусь вас, - упрямо мотнул головой юнец. — Скорее уж заснёте прямо здесь, - весело отозвался третий из тех, кто остался в столовой. Он сидел по правую руку от Кальдмеера, медленно потягивая подогретое вино и глядя почему-то не на Руперта, к которому обращался, а на белое марево за окном, будто пытался что-то разглядеть в этой дикой снежной пляске. — Вице-адмирал Вальдес прав, - Кальдмеер нехотя встал из-за стола, обошёл его и заставил Руппи подняться. — Но… мой адмирал, я хотел дождаться вас, - слабо запротестовал юноша. — Не беспокойся, я и сам найду дорогу в свою комнату. А тебе нужно выспаться. Не спорь больше, это приказ. Руппи обречённо вздохнул, пожелал всем спокойной ночи и нога за ногу поплёлся к себе. — Упрямый у вас адъютант, - усмехнулся Вальдес. — Вам ли его упрекать? – голос и взгляд Олафа, вопреки «ледяному» прозвищу, были сейчас как никогда тёплыми. — Не мне, - легко согласился сын марикьяре и северянки, делая большой глоток вина. Он наконец-то оторвался от созерцания метели за окном, и шальные чёрные глаза, вполне оправдывающие его прозвище, внимательно изучали лицо Олафа. — Чудесная ночь, не правда ли, адмирал? – вдруг спросил Ротгер. — Что вы имеете в виду? — А вы разве не чувствуете? Олаф чувствовал. Снежные вихри за окном сплетались в узоры, похожие на чаек над пенными волнами, а в вое ветра проступала странная тревожная мелодия. Когда-то давно, в очень далёком детстве, адмирал сказал бы, что в воздухе пахнет волшебством. Но с тех пор прошло много, очень много времени, и он давным-давно не верил в сказки. А сегодняшняя ночь… это просто метель, огонь и выпитое вино, только и всего. — Вижу же, что чувствуете, - Бешеный отставил пустой кубок и одним текучим движением поднялся со стула и потянулся, словно чёрный багряноземельский кот. – Но не хотите поверить. Никогда не понимал вашего желания с гордым видом таскать на себе эти оковы, именуемые условностями. Жизнь – она ведь одна, адмирал! И прожить её нужно так, чтобы там, наверху, в Рассвете, вытаращили глаза и потребовали всё повторить. Кальдмеер не удержался от смеха. Одно слово – Бешеный! — Вы вполне оправдываете своё прозвище, Ротгер. — А вот вы нынче не такой Ледяной, как всегда. Олаф ничего не ответил. Да, Вальдес был прав, он сегодня сам не свой. Ледяная броня, так прочно закрывавшая душу долгие и долгие годы, теперь плавилась, будто отогретая горячим южным солнцем. Ни на миг не забывая, что Вальдес – враг, а он сам – пленник, Олаф всё же не мог не признать, что с этим человеком он почёл бы за честь встать спина к спине в битве. Но, увы, такого никогда не будет – в битве они могут встретиться только лицом к лицу. Дрова в камине между тем почти прогорели, и Олаф, поднявшись, подкинул в огонь несколько поленьев, поворошил кочергой, глядя на пляшущие золотые языки и наслаждаясь теплом – лихорадка после ранения научила его ценить это ощущение. А когда он наконец поднялся – натолкнулся на кого-то спиной. “Кем-то”, разумеется, оказался Вальдес – больше кроме них в столовой никого не было. И как только у него получается двигаться так бесшумно?.. — Простите, я не заметил… - начал было адмирал, поворачиваясь, но договорить не успел. На плечи ему легли сильные ладони, горячие губы быстро коснулись скулы, щеки, подбородка. Леворукий и все кошки его! Олаф, меньше всего ожидавший чего-то подобного, инстинктивно шарахнулся назад, забыв, что за спиной у него камин, но Бешеный его удержал. Он не говорил ни слова, только чёрные глаза сверкали неистово и жарко. Всё происходящее было неправильно, чудовищно неправильно. Мало того, что они оба были мужчинами, что уже само по себе исключало действия, подобные тем, что позволил себе фрошер, - они были врагами. И ничего подобного между ними быть просто не могло. Мальчик, что же ты делаешь, ты же мне в сыновья годишься! Первым желанием было – вырваться из объятий и уйти, не оглядываясь, сделать вид, что этого никогда не было, что ему всё приснилось после лишнего бокала вина… но адмирал Олаф Кальдмеер привык быть честным с самим собой. “Вы живёте в плену условностей”. Ротгер сказал это сейчас или просто вспомнилось? Впрочем, какая, к зубаньей бабушке, разница? Сегодня всё не так, как всегда. Сегодня можно сбросить эти оковы – даже понимая, что потом всё равно придётся надеть их вновь. Миг свободы – лучше, чем ничего. Губы у Вальдеса сухие и горячие, и кожа пахнет морем и солнцем – даже здесь, в сердце зимы и метели, и волосы струятся под пальцами, точно шёлк. Целовать мужчину – совсем не то, что женщину, мелькнуло где-то на краю сознания. А потом всё утонуло в жарком мареве, и поцелуи кружили голову не хуже крепкого вина. Хотя какие поцелуи – почти укусы, до боли, до крови. …А теперь – отстраниться, пока ещё способен сохранять хоть какую-то ясность рассудка, пока всё это не зашло слишком далеко. Пока ещё можно остановиться. Потому что у этого безумия не может и не должно быть продолжения. У каждого из них есть определённые обязательства – перед людьми, перед страной, перед самим собой… про Создателя говорить не приходится – даже если он и есть где-нибудь там, далеко, то едва ли ему будет интересно смотреть на мышиную возню двуногих созданий на грешной земле. Обязательств у каждого из них немало, и закрыть на них глаза – невозможно. Слишком велика ответственность. Ротгер может сколько угодно говорить об оковах и демонстрировать всем и каждому своё неуёмное свободолюбие – но и он знает, что такое долг. “Я бы сдох под вашими пушками, но вы бы не прошли” *. Нельзя подвести тех, кто на него, Олафа, рассчитывает. И тем более нельзя подводить свою страну. Нужно остановиться – сейчас. Потому что потом он остановиться просто не сможет. Оковы вновь опутали руки, ноги, сердце и душу, с громким щелчком закрылись замки. Прости меня, Ротгер, но мы не принадлежим себе. Ротгер понял. Понял без слов – Кальдмеер прочитал это в его глазах. Бешеный разорвал объятия, больше похожие на захват, отступил на шаг. — Ротгер… - голос был хриплым и чужим, будто он долго кричал на морозном, влажном воздухе. — Не надо слов, адмирал цур-зее, - улыбка Бешеного получилась чуть печальной. – Мы оба знаем, зачем лишний раз об этом говорить?.. Он прав. Незачем бередить душу словами, ведь в конечном итоге никого не волнует, что ты чувствуешь или чего хочешь. Важно лишь то, что ты должен. — Доброй ночи, адмирал, - Вальдес на мгновение подошёл ближе, запустил пальцы в волосы Олафа (тот готов был поклясться, что разгорячённого лба коснулся прохладный морской бриз, хотя откуда ему взяться в доме, да ещё в такой дали от моря?) — и головная боль, спутница и мучительница Ледяного, отступила, как по приказу. А Ротгер снова отстранился и стремительно вышел, не оглядываясь. Олаф доплёлся до первого попавшегося стула, буквально упал на него и, плеснув себе вина из стоявшей на столе ополовиненной бутылки, залпом выпил, не почувствовав вкуса. Нужно было идти спать, нужно было поговорить с Ноймаринен и Джильди, нужно было ехать домой и вести свою собственную войну с Бермессером… Но всё это будет потом. А сегодня – сегодня метель, и ветер поёт свою странную песню, и воздух звенит от невысказанных слов. Завтра он, возможно, поверит, что это был только сон, - но сегодня нет ничего реальнее. Сегодня Ледяной Олаф Кальдмеер, адмирал цур-зее, мог сказать, что он был счастлив. Пусть даже это счастье длилось несколько мгновений.