Враг мой.

      Выбора нет. Мне сказали, что дадут тёпленькое местечко — а отправили сюда... Государству нельзя было верить. Ведь иногда ложь говорит больше, гораздо больше, чем правда. И вот, я сижу уже черт знает какой день на этом треклятом КПП, не в силах что-либо изменить: шаг назад — арест, шаг вперёд — расстрел. Я вынужден сидеть в своём жёстком кресле, перебирая толстые кипы всевозможных бумаг и документов, вынужден нажимать на этот опостылевший штамп. Щёлк. Я уже привык ко всему: к тому неряшливому улыбчивому старику, о котором, смеясь и шутя, упоминаю в столовой, попивая из сколотого гранёного стакана приторно-сладкий, но крепкий и горький чай.       К террористам, движимым непонятно какими намерениями. Их уже невозможно бояться. Они просто стали слишком обыденным явлением здесь. Стали слишком... предсказуемыми. Ведь какой смысл ужасаться, если знаешь, что всё равно их прикончишь? Можно даже предугадать, как они будут дергаться в агонии, как лягут на холодный и грязный бетон, куда поползёт кровавое пятно, растекающееся от них. Я уже привык к этому.       Привык к приезжим, к их пожелтевшим от старости паспортам, к лицам, бесконечно мелькающим по ту сторону мутного окошка. Привык к их просьбам и мольбам. К их плачу. Привык решать их судьбы одним нажатием. Щёлк. — обладатель паспорта с любопытством заглядывает в него. Но вот, он, вместо ожидаемого, видит, как расползаются красные чернила. И с ужасом наблюдает за этим. За ним по пятам следует убийца. Жизнь оборвалась. Щёлк. — отец ожидал этого момента. Он просто забирает паспорт и, не выражая ничего, кроме холодного спокойствия, идёт обратно в Колечию. Только там он даст волю слезам. Семья больше никогда не встретится, сын никогда не обнимет отца, никогда не расскажет ему про жизнь в Арстотцке. Жизнь сломана. Щёлк. — антегрианец расплылся в довольной улыбке, получив свою зелёную печать. Он еще не знает, что в Восточном Грестине его схватят охранники и расстреляют на месте. Мечтам его больше ни за что не сбыться. Целей не достичь. Щёлк. Щёлк. Щёлк.       О, нет, я вовсе не убийца. Мне не нравится смотреть, как страдают люди. Я просто хочу выжить. И я не хочу ничего выбирать. Не мне решать, кому быть, а кому сгинуть. Я устал. Но система говорит: "Выбирай!". Подчиняйся системе. Выбора нет, хе-хе. "Ха-ха, — говорил как-то обо мне Сергиу, мой приятель, охранник на том же пункте. — Ты привык, но ещё не смирился. Словно мёртвый человек с живыми глазами.". И ведь он был прав. Даже несмотря на то, что мы такие разные. Он — резкий и немного меланхоличный, и я — угрюмый флегматик с холодным взглядом. Но ведь у нас есть, всё-таки, что-то общее. И это не должность на КПП и не гражданство. Это — общий враг, причем ни террористы, ни наркобароны, ни шпионы... Общий враг — беспощадная бюрократическая машина, лязг механизмов которой почти физически ощущается при каждом ударе проклятого штемпеля. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Машина, которой нужно подчиняться. Под металлический звон которой надо подстраиваться. Выбора нет.