At the end of the world Or the last thing I see You are
Скорбь. Отчаяние. Боль. Все, что чувствовал Томас в этот год. За это время Тихая Гавань успела из «необитаемого острова» превратиться в настоящую общину. Постройки росли, территория все больше обживалась, воспоминания притуплялись, лишь временами отзываясь в сердце тупым тревожным чувством. У всех. Кроме Томаса. Он улыбался, даже иногда шутил, работал со всеми наравне и внешне ничем не показывал того, что на самом деле творилось у него внутри. Как тяжкий камень вины ежесекундно душил его, заставляя хвататься за горло и делать глубокие выдохи, чтобы это сумасшедшее чувство не вызвало очередной приступ паники, с которой он справлялся крайне плохо. Чем ближе становился этот день, тем хуже ощущал себя Томас. Весь год все его мысли были подобны лодке во время шторма — их швыряло о стенки черепа, с силой разбивая друг о друга, переворачивая, крутя во все стороны и выворачивая наизнанку. Скорбь. Отчаяние. Боль. Постоянно. Без остановок. Круглый год. Даже сон не давал должного успокоения, вырывая из груди Томаса мучительные крики, чьей причиной становились многочисленные и нескончаемые кошмары. Одна и та же сцена. Каждый день. Каждую ночь. Его буквально топили собственные чувства, лидирующей из которых, разумеется, была вина. Временами он думал, что больше не выдержит, что больше не сможет нести на себе этот чертов крест, который с каждым днем давит на него все сильнее, прижимая к земле и не давая свободно вздохнуть. «В тот день меня тоже не стало» Когда этот день, наконец, наступил, Томас принял решение уйти подальше и скрываться где-нибудь, не попадаясь никому на глаза. Когда ближе к вечеру он попытался незаметно ускользнуть из шалаша, его у самого входа внезапно перехватил Минхо. — Далеко собрался? — спросил азиат, привычно ухмыляясь. Однако искривленные в усмешке губы отнюдь не говорили о том, что ему действительно весело. В глазах застыло выражение сочувствия и понимания. Томас подумал, что Минхо, вероятно, лучше всех должен знать, каково ему. Но он не знает, по кому были его страдания весь этот год. — Хочу сходить в лес, прогуляюсь немного. Все в порядке, правда, — сказал Томас, предупреждая последующие вопросы. — Чувак, мне уж можешь не врать. Я не лишился памяти. Сегодня тот самый день. Поэтому тебя так колбасит, — взъерошив волосы, ответил Минхо, прямо глядя на Томаса. — Я не уверен, что смогу спокойно высидеть весь вечер, слушая о том, что досюда добрались не все и как им, черт побери, жаль, — резко ответил Томас, проходя мимо друга и углубляясь в лес. Прошел год, но они так ни разу и не говорили о том дне. Это было бы слишком невыносимо. — Ты скучаешь по ней? — догнал его голос Минхо. Томас медленно обернулся, наталкиваясь на изучающий взгляд. Он молчал, и в глазах Минхо внезапно что-то изменилось, словно пришло понимание. Подтверждая его догадки, Томас произнес: — Не по ней. По нему.***
Он давно нашел это уединенное место. Наткнулся на него случайно, когда, скрываясь ото всех, сломя голову несся сквозь чащу, сглатывая ком в горле и смаргивая бесконечные слезы. Он бежал, сжимая в руках письмо — единственное, что осталось от того, кого он любил больше всего на свете. Любил, но никогда не признавался, эгоистично осознавая, что и его любят в ответ. Подойдя к уже такой родной скале, Томас залез на нее и уставился на кажущуюся бесконечной морскую гладь. Море тихо шумело, подгоняя непоседливые волны к скалам и разбивая их миллионами брызг. К тому моменту, как он добрался сюда, солнце уже скрылось за горизонтом, уступив место своей холодной, но понимающей спутнице. «Мы тоже были, как они. Солнце каждый день умирает, чтобы дать жизнь луне. Точно так же не стало и тебя. Но уже навсегда» Приподняв большой булыжник, Томас извлек из-под него письмо. Бумага давно помялась, а чернила кое-где расплылись из-за соленых морских брызг и капающих слез. Необходимости в чтении не было — Томас знал содержимое наизусть, но, читая это, всматриваясь в буквы, которые родились на пергаменте благодаря Ему, Томас чувствовал странное спокойствие и иллюзорную надежду, словно Ньют рядом. Томас вновь почувствовал, как внутри него расползается смертельным ядом боль, когда снял с шеи кулон, в котором обнаружилось письмо. Он носил его всегда с собой, никогда не снимая. Потому что это был Его кулон. — Я никогда не прощу себе то, что не смог уберечь тебя. Мне так чертовски жаль, — прошептал в темноту Томас, сжимая в руке переданную Ньютом в предсмертной агонии подвеску. Он не знал, сколько времени, он просто чувствовал, что это были те самые минуты, в которые ровно год назад не стало Ньюта. Этому не было объяснения, — Томас просто знал, и это осознание мрачной печатью легло на его сердце. — Не за что извиняться, Томми. Спасибо. Голос. Этот голос. Томас часто слышал его во сне, в мыслях, когда читал оставленное ему письмо. Мгновенно обернувшись, Томас увидел Его. Ньют стоял перед ним в пятачке лунного света, словно сотканный из нежной звездной вуали. Он был таким же, каким Томас запомнил его в самую их первую встречу — белая толстовка, темные бриджи ниже колена, пшеничные волосы, теперь отдававшие сверкающим лунным серебром и такое родное и горячо любимое лицо с темными глазами и нежной улыбкой на устах. Томас в неверии потер глаза. Во снах Ньют постоянно являлся ему, но сейчас он, кажется, не спит. Сердце Томаса колотилось так, словно готово выскочить из груди. — Ньют? В ответ раздался задорный смех. «Так смеялся только Ньют. Только мой Ньют» — А ты все такой же сообразительный, Томми. Томас снова потер глаза, с удивлением обнаружив, что из них текут слезы. Он смотрел на Ньюта не в силах поверить. Он видит его. Не во сне, не в очередной болезненной галлюцинации. Он видит его рядом и говорит с ним. Из груди вырвался сдавленный хрип. Томас сорвался с места и бросился в сторону Ньюта в попытке заключить его в объятия и больше никогда не отпускать. Но, приблизившись вплотную, всего лишь прошел сквозь него, всем телом ощутив могильный холод. Ньют послал ему извиняющийся взгляд. — Мне жаль, Томми. Рухнув на колени, Томас почувствовал, как его сотрясает дрожь. Как все его тело колотит, дергает от рыданий, рвущихся из его груди. Слезы нескончаемым потоком лились из глаз, а с губ срывалось тихое и отчаянное: — Прости. Ньют, прости, прошу тебя, пожалуйста, прости меня за все. Я не смог, я должен был, я… я… Томас ощутил ледяное прикосновение к своей щеке. Подняв глаза, он увидел, что Ньют протянул руку и попытался коснуться его. Ощущался лишь холод, но для Томаса это легкое касание было теплее любого другого. Он закрыл глаза и прерывисто вздохнул, пытаясь впитать в себя это мгновение, слиться с ним воедино настолько, чтобы помнить его всегда, не потерять среди всех прочих, не оставить умирать в глубинах сознания. — Не за что извиняться, Томми. Ты все сделал правильно. Не кори себя. В том, что так получилось, твоей вины нет. Ты дал мне избавление, подарил покой. Спасибо тебе за это, Томми. Я прошу тебя только об одном — вспоминай меня иногда и будь счастлив, — улыбнулся Ньют, поглаживая холодными пальцами лицо Томаса, льнувшего к нему, как котенок к материнскому боку. — Не смогу, Ньют. Как мне быть счастливым без тебя? — прошептал Томас, вглядываясь в лицо Ньюта, запоминая его так подробно, как только это было возможно. Он хотел запомнить его таким. Навсегда. — Ты будешь счастлив, Томми, — уверенно отвечает Ньют, со всей возможной нежностью смотря на Томаса. — Без тебя — никогда, — шепчет Томас, вновь срываясь на рыдания. — Тогда попытайся. Без меня, но ради меня, — отвечает Ньют, в последний раз касаясь щеки Томаса и вставая с места. Томас вскакивает следом, умоляюще протягивая руки в сторону Ньюта. Тот печально смотрит на него и слегка отступает, не давая ему коснуться себя. — Не уходи. Прошу тебя, Ньют, не покидай меня! Пожалуйста! Черт, я так люблю тебя, почему, почему ты оставляешь меня? — голос Томаса надломлен и каждое слово перемежается рыданиями. — Я тоже люблю тебя, Томми. Всегда любил. Но ты должен идти дальше без меня. Ты пережил столько всего. Мне жаль, что ты вынужден переживать и это. Ты сильный, я знаю, ты справишься. Просто помни меня и никогда не сдавайся. Прошу, Томми. Пожалуйста. Будь сильным ради меня. И прощай, — в последний раз просит Ньют и, улыбнувшись своей самой доброй улыбкой и сверкнув печальными глазами, растворяется в лунном свете. — Нет! Не уходи! Пожалуйста, не оставляй меня, Ньют, вернись! Вернись! — Томас кричит, чувствуя, как сводит горло и легкие, кажется, готовы вылезти наружу от надсадного отчаянного вопля. Ньюта больше нет. Теперь уже навсегда. Успокоив горестно воющего в душе зверя, Томас бросает взгляд на луну. Смахнув с ресниц слезы и до сих пор ощущая морозное касание рук Ньюта к своей щеке, он с силой стискивает в руке подвеску. — Если бы я умер, мы были бы вместе. Но я не посмею. Я буду жить, Ньют. Только ради тебя, — Томас шепчет эти слова, с силой зажмуриваясь и ощущая как вопреки всему в груди расползается чувство сродни облегчению и… покою? Он буквально увидел, как Ньют довольно улыбается и произносит: «Вот так. Совсем другое дело. Я горжусь тобой, Томми!» Но ночь хранила молчание, лишь иногда прерываемое тихим шепотом бьющихся о скалы волн.