Good morning, sweetheart

Он никогда бы не позволил себе такого в участке. Другое дело — там это и не требуется. Улыбаясь и небрежным жестом поправляя очки, он встаёт на цыпочки, тянется за туркой. Себастьян появляется дома редко, в большинстве своём варит себе кофе по вечерам сам. Но достаточно просто посмотреть, с каким упоённым наслаждением он по утрам вкушает — иначе не скажешь — уже за рабочим столом эту растворимую гадость, и баловать его захочется научиться. Непривычно обнажённой ладонью он сжимает изящную деревянную ручку, и ему кажется, что она ещё хранит тепло и уверенность его руки. Лёгкий сквозняк непривычно студит босые ноги — в тишине и спешке вытянутая из общей кучи рубашка оказывается не его, но в этом есть и своя прелесть. Она прикрывает бёдра, именно на том уровне, где привык бесстыдно и беззастенчиво лапать его любовник. От этой мысли он вновь улыбается, вновь поправляя мизинцем свободной руки очки, возвращая их на переносицу уютнее, словно в ожидании того, что уверенные, чуть шершавые пальцы вот-вот лишат его удовольствия видеть мир четким. В этой беспомощности есть толика зависимого удовольствия — крепкие плечи неизменно оказываются прямо под ладонями каждый раз, когда мир разноцветным куполом грозится обрушиться сверху от избытка ощущений. Каждый раз Себастьян добровольно погребается с ним. И каждый раз они воскресают — неизменно в объятиях друг друга. Вода закипает быстро, пар с трудом выходит сквозь узкое горлышко, оставляя все тепло внутри. Пара ложек свежемолотого — и осторожно помешивать, трепетно, как сделал бы сам детектив. «Любимый», — поправляет себя сам Джозеф, отчего-то почти по-юношески кусая губы от захлестнувшей нежности. Детективы они там, в участке. Здесь же — не просто любовники — возлюбленные, и от того такой, казалось бы, обыденный процесс варки кофе превращается едва ли не в таинство, становится донельзя интимным. Это даже звучит приятно, ладно ложась на язык. «Варить ему кофе с утра» — как признак принадлежности, трепетной привязанности и глубокого, преданного чувства. Варить ему кофе — просто приятно. Его любимая кружка — высокая и глубокая, обычно грязно-серая, в кофейных разводах, сейчас блещет чистотой, радует растворяющимися крупинками сахара на дне, под горячей струей тёмного, ароматного напитка. Едва на ноготь закрыв донышко жидкостью, он доливает свежих сливок, делает вкус более насыщенным, чувственным, а температуру — приемлемой. Перед глазами уже картина того, как, улыбнувшись, его Себастьян приникает искусанными ночью губами ко кромке, смакует сперва аромат, а затем и делает первый глоток, наслаждаясь, прикрывая глаза и поглаживая его благодарно по упругому бедру. Его ласка стоит того, чтобы пытаться удивить, чем-то разбавить серые рабочие будни, пусть это даже невинная, малозначимая чашка гребанного, обожаемого Кастелланосом кофе. Его самого Себ все равно любит больше. Ветер уже не холодит, просто ласкает босые ступни. Так легко и приятно на душе, когда не нужно никуда спешить, когда можно просто побаловать — в первую очередь себя, ответной реакцией на заботу. Он доливает осевший кофе, оставляя на дне слой густой кофейной взвеси, чуть прихлебывает, пробуя на вкус. Вышло не дурно. Главное — чтобы ему понравилось. Чертова чашка, греющая руки, несётся в спальню так аккуратно, словно это священный грааль, не меньше. Постель — разворошенная ласками ещё с вечера — пуста, но ещё не остыла. Себастьян курит на балконе — пусть, в одном бельё, но все равно невероятно нежный, желанный, растрепанный слегка со сна. Напарник обнимает его под грудью, перед этим с величайшей осторожностью и вниманием переступив высокий порог, дабы не разлить ни капли. Сходу подсовывает ему под нос исходящую паром и манящим запахом кружку. Он принимает, хрипло посмеиваясь, оглядываясь с хитрым прищуром через плечо, чтобы задеть, согреть, пока хотя бы взглядом, жмущегося к бедру в ожидании реакции младшего детектива. Тот не даётся, потираясь гладко выбритой щекой о выпирающую голую лопатку с невыразимой нежностью. — Доброе утро? — Кастелланос все посмеивается, вбирая с видимым удовольствием в лёгкие горький табачный дым, прежде чем сделать первый глоток, от удовольствия и удивления даже коротко и тихо застонав. — Восхитительный кофе. Даже не думал, что ты умеешь. — Доброе. Ради твоих стонов — я и не этому научусь, — Джозеф улыбается польщённо, вскользь с лаской касаясь губами шрама на плече, перебирая тонкими пальцами по крепкой груди. — Давай займёмся завтраком вместе? Кастелланос хохочет, щелчком отбрасывая окурок в пепельницу, разворачивается, ловит юркое тело в объятия, теплыми, почти горячими от кофе губами впиваясь в чужие губы. — Знаю я тебя, снова позавтракаем только в обед… — несмотря на шутливый укор в голосе, в тёплых карих глазах отчетливая жадность и полное удовлетворение ситуацией. — Идём… Пожарим что-нибудь.