From the moment I saw you

С того момента, как Ньют увидел Томаса, жизнь пошла под откос. Иногда он спорил сам с собой, говоря, мол, – чушь! – Томми повел его за собой и вывел в свет, Томми подарил ему надежду и вдохнул в отчаявшегося Ньюта новую жизнь. Ньют вечно забывал о том, что на самом деле он сам пошел за парнем. Вернее, предпочитал об этом не думать. Но жизнь точно катилась по наклонной ровно с того момента, как двери лифта в лабиринт распахнулись, и Ньют увидел его. Чёртова судьба, не правда ли? И все же его что-то тянуло к Томасу. Геройство парня? Его жажда свободы и справедливости? Или, может, необычайно милая россыпь родинок на левой щеке? Ньют точно не знал, и иногда по ночам это незнание его пугающе душило. Сбежавшим из лабиринта снились кошмары о клетке, жестоких стражах-пауках и смерти близких друзей, а Ньюту снилось, что он теряет Томаса. И эти сны лопали капилляры в глазах, заливая веки красным, и пот прилипал к быстро вздымающейся груди – в жизни без Томми Ньют не знал своей цели и не думал, что ему вообще есть место там, где нет его предводителя. «С того момента, как я увидел тебя, я знал, что последую за тобой, куда угодно». Иммунитет вырабатывался не у всех, кто попадал в лабиринт. Томас оказался в числе счастливчиков. Ньюту же повезло меньше. Чернота, разливающая по венам, завораживала своей убийственной эстетикой и запирала сердце в вязкую клетку испуга. Ньют говорил, что ему не страшно. Терял рассудок, срывался, чуть не ударил Томаса пару минут назад – и по-прежнему говорил, что не страшно. Самому себе. Об инфекции пока не знал никто, кроме самого Ньюта. Скрывать предначертанное больше не было смысла, но парень липко оттягивал момент признания. Зачем… зачем портить то, что и без того выглядит уже безнадежно? Но Ньют слышал приближающиеся шаги на лестнице, улыбался мысли о Томми и смотрел вперед на город, расстилающийся перед ним. Когда-то он стоял так же высоко. Стоял и смотрел на лабиринт сверху вниз, а потом спрыгнул. Чтобы закончить свой персональный кошмар. Но у судьбы были на Ньюта свои планы. Он ведь тогда еще не встретил Томаса, а умирать до встречи с человеком, который изменит его жизнь, было бы совсем неправильно. «Я так счастлив, что лабиринт привез именно тебя. Ты – единственный». Пока Ньют с тоской вспоминал свою неудавшуюся попытку самоубийства, центр его вселенной уже забрался на крышу. Томас выглядел грустно-обреченным и смотрел на светлый затылок товарища своим фирменным сочувствующим взглядом. Ньют чувствовал его на уровне интуиции, на уровне воспоминаний, когда образ в голове появлялся фрагментами сам по себе. Выученный наизусть, вплоть до каждой ямочки на теле. Ньюту не надо было смотреть Томми в глаза, чтобы знать, какое выражение было сейчас у его до абсурда привлекательного лица. Неловкие извинения и короткий рассказ о прошлом – то, что было до_Томми уже успело расплыться в сознании, пусть все и говорили, что от лабиринта избавиться нельзя. Ньют и не избавлялся, но те воспоминания казались лишь перечеркнутым черновиком жизни; то, что по-настоящему имело важность и хоть какое-то значение в его запрограммированном существовании – это всё после_Томми. Ньют помнил, как они смотрели друг другу в глаза той ночью. Яркий свет рыжего костра отблескивал в карих глазах Томаса, и он то и дело облизывал губы – ненавязчиво, но до безумия привлекательно, и Ньюту хотелось сорваться. Ньют, признаться, срывался уже тысячу раз, смотря на Томаса, но где-то у себя внутри, далеко-далеко от глаз посторонних. А ему одному он, наконец, был готов открыться. Томас собрал все то лучшее, что было в Ньюте, и навсегда поселил в своем храбром сердце, сам того не ведая. И Ньют никогда в этом напрямую ему не признается – скажет, что не будет подходящего случая. На самом деле, не будет подходящих слов. «Я чувствую себя таким маленьким, Томми. Обожжённой крупицей твоего огромного мира». Ведь когда Томас рядом, воздух вокруг за секунду накалялся до жизнеопасных температур – как же в таких условиях найти подходящие слова? Ведь когда Томми рядом, руки Ньюта невольно тянулись еще ближе, осмелевшие от шквала воодушевляющих речей. Хотелось сжать в объятия и запечатать в памяти столь родной запах, ни с кем им не делясь. Ньют был чертовски жадным до Томми, и все об этом знали. Кроме самого Ньюта. Спасение Минхо – сейчас задача номер один. И неважно, чего это будет стоить. А Ньют ведь знал, чего именно. Томас тоже, но по-детски отказывался в это верить, предпочитая думать о лучшем и прорабатывать в голове ‘идеальный’ план. Он всех спасет, как обычно. Он всех… И что-то застыло в горле, не позволяя закончить фразу, и страх потери заморозил его уязвимость, обнажая ее столь бесчеловечно. У Ньюта чёрные вены и тяжесть в карих глазах – они помрачнели и стали цвета того пойла, что так любил отваривать Галли в лабиринте. У Томаса в голове противно тикали часы – теперь он ограничен по времени, и оно все же беспощадно ускользало у него меж пальцев. В такие моменты Томас был уже почти готов опустить руки. У них всё всегда получалось «почти», и это неумолимо давило на нервы. Спасти одного ценой другого, спасти всех ценой жизни самого близкого – разве это справедливый выбор? У Томаса в глазах взрывались фейерверки, и Ньют любовался ими столь бесстыдно. Холодная рука на плече и неотрывный взгляд друг на друга – Ньют умел поддерживать Томми без слов, пусть это и стоило безумных усилий. Сложно молчать, хороня в себе самые трепетные слова, когда хотелось сказать столь многое. «Ты не можешь сдаться. Я тебе не позволю». Ньют пытался запомнить его таким – непокоренным, вечно рвущимся изменить потерянный мир к лучшему. Пытался запомнить его холодные, чуть шершавые руки, их прикосновение к своим пальцам, и как весь мир застывал в такие моменты, как в самых красочных снах. Ньют растворялся в нем, и если бы Томас оказался всего лишь иллюзией, плодом отравленного воображения, Ньют специально потерялся бы в лабиринте своего сознания, лишь бы никогда больше не отпускать его рук. Слепое обожание или же безграничная вера, вбитая в программу его сознания – Ньют не знал, что из раза в раз толкало его следовать за Томасом, куда угодно, но повиновался этому инстинктивному желанию безоговорочно. Томми улыбался. Казалось, когда Ньют рядом, даже самое недостижимое окажется прямо на ладонях, если только действовать командой, их непобедимым альянсом. Ньют был для Томаса живым талисманом, счастливой монеткой, спрятанной под пятку, самым ярким шармом. Томас был для Ньюта всем. «Лабиринт сломал нас, а ты сумел всех собрать по частям и даже сделать сильнее. Я так счастлив, что встретил тебя, Томми». Ньют старался приучить себя к неизбежному: по каплям, маленькими глотками выпивая горькую правду. Ньют хотел подготовить Томаса к тому, что не вернется, но говорить об этом было даже сложнее, чем о чувствах. Томми отказывался слушать. Сидеть рядом с Ньютом на крыше было тем самым негласным «чем-то», что позволяло ему дышать глубже, и воздух обреченного города больше не сжимал грудную клетку так, как минутами ранее. Томасу просто хотелось абстрагироваться от всего внешнего мира и смотреть лишь на небоскребы и краем глаза на Ньюта, конечно же, – его волосы так очаровательно развевались на ветру. Эмоции Ньюта были опьяняющими; даже когда парень прижал Томаса к стене и несдержанно кричал, бегун не смог обидеться на него. Ньюта хотелось примкнуть к себе и укутать заботой, сберечь, лишь бы он, наконец, перестал сталкиваться с жестокими баррикадами реальности. И Томас обнимал. Руки обволакивали тонкую одежду парня мягко и медленно, словно струи тёплого молока, – отчего-то именно подобные ассоциации витали в голове Ньюта, когда Томми обнимал его. Он никогда не принимал молочную ванну (это было бы полнейшим расточением продукта) и вряд ли уже когда-либо примет, но был уверен, что она была бы такой же приятной, как и прикосновение рук Томаса к его телу. Ньюта нещадно ломало изнутри и швыряло из стороны в сторону. На Томми хотелось кинуться не то с кулаками, не то со слезами – или вообще со всем вместе. Не хотелось отпускать. Чертовски сильно не хотелось отпускать, и несправедливость сейчас отбивала биение сердца в висках гораздо быстрее обычного. Ньют вовсе не боялся смерти – Ньют боялся остаться без Томаса. «Если бы мне дали возможность снова встретить тебя впервые, я бы прожил эти годы точно так же, заново совершая все ошибки. Я бы вновь выбрал тебя среди всех остальных». Ньют положил голову на плечо Томаса – это, признаться, было не особо удобно, зато атмосферу создавало до боли нежную, и Ньюту просто хотелось забыться. Держа парня за руку, Томас не думал о будущем. В груди что-то бесшумно рвалось на части от обреченности, но Томас улыбался – раз сдаваться ему настрого запретили, оставалось лишь из последних сил смотреть вперед, чего бы это ни стоило. И, глядя на него, Ньют и сам не мог сдержать улыбки. Все ради будущего. Все ради их счастливого будущего. Но часы тикали, и больше медлить было нельзя. Крыша этого здания была спасительной шлюпкой, которая давно перестала считаться надежной. Пора было уходить, и Ньют с тоской в последний раз взглянул с высоты на вечерний город – солнце тихонько опускалось вниз, и время, казалось, замедлило свой ход. По крайней мере, Ньют до беспамятства на это надеялся – растянуть последние мгновения рядом с человеком, изменившим всю его жизнь, сейчас было самым заветным желанием. Томми же был готов его осуществить. И они выдвинулись на их последнее задание, по-прежнему бок о бок друг с другом. За несколько часов до того, как Ньют будет молить о смерти. За несколько часов до того, как Томаса засосет в тёмную бездну отчаянного одиночества. «Спасибо, что научил меня жить. Спасибо за всё, Томми. Береги себя, пожалуйста».